— Я и сам не знаю! Как вы понимаете, это неоценимая вещь. Она стоила до войны по крайней мере десять тысяч драхм.
— Нечего распространяться о том, сколько она стоила! Скажите, сколько вы просите за нее.
— Вы должны дать мне хотя бы тысячу, — пролепетал полковник.
Услышав цену, старьевщик, вертевший шпагу в руках, с презрением бросил ее на прилавок.
— Пусть вам, сударь, заплатит эти деньги кто-нибудь другой, — с издевкой сказал он.
— Разве можно так швырять ее…
Старый полковник провел рукой по шпаге, чтобы проверить, не поцарапалась ли она; протер ножны носовым платком, подышал на них и еще раз протер.
— Ну хоть шестьсот-семьсот драхм, — прошептал он, с тоской глядя в лицо старьевщику.
— Самое большее, что я могу дать, — это восемьдесят, — отрезал тот.
Полковник решился продать свою шпагу главным образом ради того, чтобы сын продолжал учиться. Приближался январь, а он до сих пор не выкроил денег, чтобы заплатить за учебу в университете. Он долго ждал ссуды из пенсионной кассы, но решение вопроса в совете пенсионеров откладывалось со дня на день, а время шло. Георгос, конечно, ничего у него не требовал. Но старик был верен своим принципам. «Скорей я накину петлю себе на шею, чем сын, не доучившись, бросит занятия. Если понадобится, то и дом продам, останусь с семьей на улице», — думал он.
Трудно ему было расстаться со шпагой. Но как только он решился, то сразу почувствовал облегчение и начал мечтать даже кое о каких покупках. Хорошо бы купить фасоли! Ведь они давно уже не ели досыта, хотя ни он, ни Каллиопа никогда не признавались в этом. Сыну они всегда выделяли двойную порцию. Кроме того, ему хотелось купить шлепанцы для жены. Она ходила в драных и все время чихала…
Полковник смотрел на старьевщика.
— Всего лишь восемьдесят драхм!..
Хозяин лавки достал из кармана пачку новеньких, хрустящих ассигнаций и, отсчитав четыре, бросил их на прилавок.
— Прибавьте еще хоть немного, — пробормотал Перакис.
— Ох! Надоели вы мне! Берите, голубчик, сколько дают, и убирайтесь подобру-поздорову! — закричал старьевщик, засовывая пачку денег обратно в карман.
Полковник долго смотрел на свою шпагу, валявшуюся на диване с потертой бархатной обивкой. Потом дрожащей рукой взял деньги.
— Вы правильно сделали, заплатив так мало. Ведь вы цените только золото на рукоятке.
— Н-да! А вы хотели бы получить с меня за турецкие шаровары, располосованные этой шпагой во времена моего дедушки? — выпалил старьевщик и сам засмеялся своей остроте.
Полковник молча положил деньги в карман и вышел из лавки.
4
На окраине города спекулянты выстроили целый ряд палаток и торговали продовольствием. В представлении изголодавшихся мещан все жалкие лачуги были разбойничьими притонами. Им казалось, что тысячи людей, которые жили в трущобах и тяжелым трудом добывали себе кусок хлеба на фабриках и заводах, хотя и ходили в грязных лохмотьях, были сыты и неплохо устроены в жизни. Полковник презирал весь этот муравейник, даже на детей не мог смотреть без отвращения…
Перакис шел по грязным улочкам. Крики и шум раздражали его. Но он должен был пройти через этот омерзительный рынок, другого пути не было. Почувствовав страшное искушение, он ускорил шаг.
Во внутреннем кармане пиджака у него лежало восемьдесят драхм, всего-навсего четыре хрустящие бумажки. Банк ежедневно пускал в обращение несметное число таких ассигнаций.
При мысли о проданной шпаге у него сжималось сердце. Словно прервался ход истории. Словно превратилась в руины вся страна, все, что было создано ценой крови и многих жертв.
Конечно, эта война, сметая все до основания, не шла ни в какое сравнение с другими войнами.
— Хлеб нужен, сударь? — окликнул его какой-то спекулянт.
— Есть чечевица, экстра, прима, гут, — обратился к нему другой.
— Лепешки — чистый мед! — выкрикивал мальчишка, стоявший с подносом, полным лепешек.
Полковник еле плелся. От подагры покалывало в коленях. Ребятишки, как пчелы, кружились вокруг него. Они жевали изюм, кожуру от фруктов, вместе с кошками рылись в помойках. Стоило прохожему чуть зазеваться, как они вырывали у него из рук буханку хлеба и пускались наутек.
Спекулянты тянули полковника за рукав.
— Экстра, прима, гут!
Перакис, огорченный продажей шпаги, мечтал о вкусно приготовленном фасолевом супе. И это было для него самым унизительным.
После поражения греческой армии Аристидис Перакис почти не выходил из дому. Даже на площади Синтагма, где он раньше изредка встречался со своими приятелями, тоже военными в отставке, он не был почти целый год. Он страдал от подагры и обертывал колени кусками фланели.
Полковник бродил по комнатам и сердито ворчал. Он готов был придраться к чему угодно, например к тому, что запылилась мебель. Проведя пальцами по буфету и стульям, он подносил руку к лицу Каллиопы.
— Вот полюбуйся! И не говори, что во всем виноваты мои нервы! — кричал он, задыхаясь от ярости.
— Пожалей меня, Аристидис. Ты меня с ума сведешь, — лепетала, чуть не плача, его жена.
Такие сцены происходили в доме Перакиса чуть ли не каждый день…
Какой-то жуликоватый тип, маленький и щуплый, в кепке набекрень показал полковнику горсть фасоли.
— Товар — высший сорт… Отвесим кило, дяденька? — спросил он.
Такое обращение вывело полковника из себя, но зато он сразу отвлекся от своих грустных мыслей.
— Иди к черту, шельма. Нет, мы лучше будем есть пустую похлебку. Деньги нужны сыну.
Вернувшись домой, он заперся в столовой. Достал из кармана деньги, завернул их в чистый лист бумаги и с двух сторон заколол скрепками. Потом он отыскал карандаш и вывел на пакете большими ровными буквами: «Георгосу для уплаты в университет».
Полковник устало сел в кресло. Но на лице его сияла довольная улыбка.
5
Холодная зимняя ночь опустилась на спящее предместье. По улицам ходил патруль. Пьяные солдаты, патрульные, рассредоточивались между домами и стреляли не целясь из-за угла. Облавы, аресты, убийства, казни… Все это стало делом обычным, каждый день обсуждалось, пугало людей, но никого уже не удивляло.
Пять теней промелькнули в темноте. Одна из них, отделившись, спряталась за углом дома. Это был Георгос. Он внимательно посмотрел налево, направо и сделал знак товарищам, что можно пробираться дальше. Они друг за дружкой проскользнули мимо него к зданию начальной школы. Последний в цепочке прыгал, как молодой петушок, держа в руке ведерко с краской, капавшей на тротуар.
— Начинай с середины ограды, — шепнул ему Георгос.
— Подожди минутку, — ответил тот.
— Что случилось, дружище?
— Кисточка плохая, истерлась вся.
— Не мешкайте, здесь опасно, — прошептала Элени.
Вдруг с другого конца улицы началась стрельба. Притаившись на крыльце какого-то дома, Георгос отстреливался, прикрывая отступление товарищей.
Патруль открыл настоящий огонь. Георгос прикинул, сколько метров отделяет его от ближайшего поворота. Добежав до него, он затеряется в переулках, и пусть тогда попробуют его найти. Он пригнулся к земле, готовый ринуться туда.
Вдруг он почувствовал, что Элени стоит рядом с ним.
— Беги! — крикнула она. — Я буду тебя страховать. «Нет уж, это слишком», — подумал Георгос. Конечно, она главная в отряде, но разве он может бросить девушку одну? А паразиты эти приближаются. В конце концов он ведь тоже отвечает за безопасность отряда.
— Мы побежим вместе по тому переулку. Ты готова? — спросил он.
— Беги скорей, — сказала она и выстрелила из пистолета в темноту.
— Странная ты!..
* * *
Два месяца назад ему поручили встретиться с этой девушкой и наладить с ней связь. Случается же такое в жизни! В то утро он еще поджидал у окна, когда она пройдет по другой стороне улицы. И она прошла — в той же старой шапке, в том же самом жакете! Только все пуговицы на нем были теперь как будто на месте. Но походка ее в последнее время стала более твердой и решительной.
Стояла осень.
В полдень в одном из переулков он и Сарантис встретились с ней.
— Этот товарищ — студент, но он будет работать в нашем предместье, — сказал Сарантис Элени.
Георгос с улыбкой протянул девушке руку.
— Думаю, что… — пробормотал он.
— Привет, — сухо поздоровалась Элени, неловко тряхнув его руку.
Сарантис похлопал по плечу Георгоса и Элени и ушел.
Матери Георгос признался, что не может больше ходить на лекции, иначе его арестуют. Когда он последний раз был в университете, его чуть не убили во дворе. Но полковник понятия не имел обо всем этом. Он думал, что сын продолжает занятия, и даже высчитал, сколько экзаменов осталось ему сдать до получения диплома.
