Как мог Георгос объяснить все отцу?..
Элени и Георгос пошли по переулку. Сначала он заговорил о том, что знает ее уже давно. Черт возьми, когда видишь человека ежедневно в течение нескольких лет… Он чуть не обмолвился о ее шапке, жакете… Юноша с трудом сдерживал волнение и готов был болтать без умолку.
Но Элени посмотрела на часы.
— В нашем распоряжении десять минут. Итак, первое… — сухо начала она посвящать его в суть дела.
Потом последовало «второе», «третье»… Она повторила ему все несколько раз, словно он был учеником первого класса, вконец замучила его своими наставлениями и затем ушла.
Георгос стоял еще некоторое время в растерянности…
Долго потом вспоминал он ее тяжелую походку, голос, выражение лица, особенно когда она, повернув голову, смотрела на него.
На следующий день он встал чуть свет, чтобы не прозевать ее. Но она больше ни разу не прошла мимо его дома.
С тех пор Георгос стал видеться с Элени два раза в неделю. Они говорили об общем деле; девушка сердилась, когда отряд не выполнял какое-нибудь задание, однажды она даже презрительно назвала Георгоса мещанином.
На прощание после такого «свидания» она неловко трясла его руку.
— Привет, приятель!
И они расходились в разные стороны.
* * *
Ружейная пальба все усиливалась.
Георгос схватил Элени за руку, и они помчались по переулку.
— Ни в коем случае не останавливайся, иначе нас схватят! — крикнул он ей.
Они бежали до тех пор, пока патрульные не потеряли окончательно их след. Наконец они остановились возле маленького домика, Георгос помог Элени перелезть через высокую ограду, а потом перебрался через нее сам. Тяжело дыша, они сели во дворе на траву.
— Надо переждать здесь, — шепнул Георгос.
— Да… До рассвета.
— Улицы рано оживают.
— У тебя есть еще патроны? — спросила девушка.
— Пять-шесть…
Элени огляделась по сторонам.
Взошла луна. Лужайка, дворы, ближние и дальние дома — все было омыто ее светом.
Элени подтолкнула Георгоса локтем.
— Видишь вон тот двор с деревом? — спросила она, указывая дулом пистолета на дерево, высившееся впереди. — Если здесь нельзя будет оставаться, мы переберемся туда. Там живет моя сестра.
— А почему нам не пойти к ней сейчас же? В доме безопасней.
— Нет, лучше не надо, — резко сказала она.
Элени и Георгос сидели, прислонившись к ограде, прячась в ее тени. Они даже не чувствовали холода.
«Наконец-то мы вместе, и на этот раз она не примется за свое «первое, второе», — подумал Георгос с невольной улыбкой.
— За что же ты ее не любишь? — спросил он вдруг.
— Кого?
— Свою сестру.
— Да так… — протянула Элени. И они замолчали.
Элени предпочитала поменьше разговаривать с Георгосом. Во-первых, ее раздражало, что он носил галстук. Во-вторых, насколько она знала, он придерживался идеалистических взглядов на многие вопросы, особенно идеализировал он женщин. В-третьих, когда она говорила ему о серьезных вещах, он глядел на нее влюбленными глазами (она, правда, не была в этом до конца уверена, и ее мучили сомнения). В-четвертых, она кажется, любила его, и это было самое скверное…
В последнем она убедилась, когда Георгос однажды не пришел на обычное свидание, и от волнения сердце ее готово было выскочить из груди. Значит, поэтому не разрешила она Сарантису выделить для Георгоса отдельный отряд? Значит, она хотела, чтобы он был всегда рядом с ней?
Элени сама себя обманывала, уговаривая, что Георгос — закоренелый мещанин и она должна помочь ему преодолеть свои слабости…
— Я понял, что ты не любишь сестру, — сказал Георгос.
— С чего ты взял?
— По твоему тону понял.
— Как-то раз я попросила ее спрятать одного человека у нее в доме. Знаешь, что она мне ответила? Что предпочитает увидеть его на виселице… Раскричалась, закатила истерику… Нет, больше никогда в жизни не постучу я к ней в дверь, — решительно проговорила Элени.
Георгос повернулся к ней. Его лицо выражало сочувствие.
— Есть у тебя еще сестры и братья? — спросил он.
— Братья есть.
— А родители?
— Только мать.
Их окружала ночная тишина. Из другого квартала доносились шаги отдельных патрульных. Радиоприемники всего мира передавали последние известия с фронтов войны. Вчера за холмом расстреляли еще двадцать человек.
Элени и Георгос сидели рядом, касаясь друг друга локтями, плечами. Если бы не соседний дом с террасой, превращенной в комнатку, то луна и их залила бы своим мягким светом. Но теперь они прятались в тени дома, простиравшейся до самой ограды.
Элени рассказывала Георгосу о своей матери, об Илиасе, который еще не вышел из госпиталя, о Никосе, который в прошлом году неожиданно женился на девушке со своего завода, каждый день ждал ареста и, в конце концов, ушел в партизаны…
— Он так и не видел своего сына. Зато для мамы утешение нянчить его. Но лучше бы Никос и Георгия дождались конца войны, — добавила она.
— Нет. Ведь могло случиться… — Он хотел сказать, что Никос мог погибнуть, не узнав даже короткого счастья, но смущенно замолчал.
Элени, повернув голову, внимательно посмотрела на него.
— Никос — мой брат, и я его хорошо знаю. Думаешь, у него оставалось время для любви и всяких нежностей?.. Столько ответственных дел, всяких обязанностей… У Никоса не было ни минуты свободной… Вот что значит истинный борец. Когда он в первый раз привел Георгию в дом, и очень удивилась. От любви в наши дни один только вред.
— Почему же? — засмеявшись, поинтересовался Георгос.
— Так я считаю, — упрямо сказала она. — Ты мещанин, поэтому тебя трогают всякие романтические истории. Тебе когда-нибудь приходилось зарабатывать себе на хлеб? Дай бог здоровья твоему отцу, полковнику…
У Георгоса чуть не вырвалось, что она говорит глупости. Но внезапно промелькнувшая мысль развеселила его.
— А откуда ты знаешь, что отец мой — полковник? — спросил он с лукавой улыбкой?
Девушка смутилась. Если бы на нее упал сейчас лунный свет, то стало бы видно, как зарделись ее щеки.
— Так написано на табличке, на дверях твоего дома, — пролепетала она.
Впервые коснулась Элени их прежних утренних встреч. После этого беседа их сразу стала непринужденней. Лица юноши и девушки просветлели.
— Почему ты больше не проходишь по нашей улице? — спросил Георгос.
— Да мне удобней ездить на автобусе… Ты еще корпишь над книгами? — Немного помолчав, Элени прошептала: — Спина из-за этой каменной стены у меня совсем окоченела.
— Обопрись на меня… Поздно уж, и отец, наверно, беспокоится обо мне.
— Опять ты удрал потихоньку из дому?
— Да.
Они дружно засмеялись.
Потом разговор оборвался. Георгос поглаживал рукой дуло пистолета. Элени сидела, обхватив руками колени.
— Я с раннего утра на ногах, — сказала она после продолжительного молчания.
— Поспи чуть-чуть.
Ночь изливала покой на кровли домов. Где-то в отдалении плакал ребенок.
Патруль, наверно, вернулся уже в свою казарму. Ругань, храп, вонь от портянок… Взгляд Георгоса блуждал высоко в небе, среди звезд.
«На фронтах генералы, не задумываясь, бросают солдат в огонь, точно вытряхивают горох из мешков. Экономический кризис прошел, заводы работают на полную мощность, выполняя военные заказы. Капиталисты, радуясь большим прибылям, покупают подарки близким: породистую собачку — супруге, шубку — любовнице…» Так размышлял Георгос, чтобы скоротать время.
Длинная тень соседнего дома постепенно перемещалась по траве. Лунный свет скользил теперь по ногам Георгоса и Элени.
Вдруг девушка вздрогнула, очнувшись от дремоты, и с удивлением посмотрела по сторонам.
— Который час? — спросила она.
— Еще не рассвело. Что с тобой? Ты дрожишь?
— Я замерзла.
Георгос обнял ее за плечи. Она не стала возражать и, съежившись в комок, уснула в его объятиях.
6
Полковник встал чуть свет и принялся ходить по квартире. Вчера за весь вечер он не проронил ни слова. Для того чтобы жена не догадалась, что он продал шпагу, он набил бумагой полотняный чехол, предохранявший шпагу от пыли, и положил его на прежнее место. Потом он заперся в столовой и поэтому не видел, как Каллиопа сложила чехол, вытряхнув из него бумагу, и засунула в узел с тряпьем.
На минутку она заглянула в столовую; лицо ее было заплакано. Но Перакис сделал вид, что поглощен чтением книги и не желает вступать в разговор.
С самого утра ему не терпелось поскорей отдать сыну деньги. «Мальчик должен пойти немедленно в университет и уплатить за учебу», — думал он.
Уже несколько раз подходил он к комнате Георгоса и прислушивался к тому, что делается за дверью. Но оттуда не доносилось ни звука. Сейчас он опять остановился у двери, взялся за ручку, но после некоторого колебания направился в столовую.
