Предложение успокоило ее. Она продолжает путь домой, и Джульетта идет с ней рядом. Он в два раза выше ее.
– Слушай, девочка, как тебя зовут?
– Иоанна.
– А, – успокаивается Джульетта, вот она, дочь моей тети. – Ты еврейка, верно?
Иоанна упрямо молчит. Любая попытка разговорить ее, заканчивается неудачей. Погруженная в свои размышления, она бросает косые, полные страха, взгляды на долговязого парня, идущего рядом, и старается вспомнить углы, на которых дежурят полицейские. Но чем смогут помочь далекие полицейские, и она идет с убийцей по улице, на которой ни одной живой души. Жалюзи опущены на окнах. Узкие полоски клумб перед домами ограждены черными заборами, калитки закрыты на щеколды. Дома похожи друг на друга, как близнецы, все вместе зевающие от скуки. Иоанна ускоряет шаг, и Джульетта делает то же. Быстрые их шаги звучат на плитках тротуара, как в пустом пространстве. И так, в молчаливом беге, они добираются до площади, на которой толпится много народа. Шум, свистки.
– Пойдем, – прерывает Джульетта молчание, – послушаем, что случилось.
Любопытство одолевает страх, Иоанна тянется за Джульеттой.
– Что там случилось? – обращается Джульетта к господину в очках, возвращающемуся с площади.
– Да ничего, – поводит господин плечами, – лошадь упала, душа из нее вон, а народ радуется спектаклю.
Они пересекают площадь и присоединяются к толпе. Откуда такое шумное скопление в столь респектабельном квартале? Торговцы с овощного рынка, трубочисты, шоферы и водители трамваев, подрабатывающие по случаю и просто прохожие, мужчины и женщины. Среди них Иоанна замечает двух уборщиков, которые утром гонялись за шляпой графини: благодаря своей работе они приблизились к площади, опираются на метлы и наблюдают за происходящим. Лошадь лежит посреди проезжей части. Коричневый живот поднимается и опускается в тяжелом дыхании. Еще ощутимы в ее глазах признаки жизни. Ноги ее бессильно вытянуты, голова забрызгана грязью площади. Рядом с ней коренастый возница, в синем фартуке торговца, с кнутом в руке, которым он размахивает в полном бессилии, пытаясь поднять лошадь на ноги – то ударами, то толчками в шею. Толпа поддерживает криками лошадь и ее хозяина. Слышен визг и свист кнута. Внезапно выскакивают из боковой улицы двое полицейских. Ремни прикрепляют их стальные каски к подбородкам, пояса полны вспомогательными инструментами. День этот проходит под знаком чрезвычайного положения, и толпа, расступаясь, дает им дорогу, и тут же за ними смыкает свою плотную говорливую стену.
– Эй, вы! – насмешливый голос пробивает шум толпы. – Предупредите от имени властей. Собирание людей под открытым небом запрещено, согласно вашему новому закону.
– Из-за издыхающей лошади можно, – добродушно отвечает один из полицейских.
– А из-за осла нам запрещено, – все тот же издевательский голос.
– Встань, сатанинское отродье, встань! – хрипит возница. Кнут свирепо щелкает по телу животного. Лошадь издает горькое ржание, брызги слюны и пены срываются с ее губ. В последнем усилии поднимает она голову, и в черных глазах ее угасают искры жизни. Она пытается подобрать ноги и встать, но они подламываются.
– Где же милосердие? – укоряет старуха, лицо которой изрезано глубокими морщинами. – Всю жизнь работала на тебя, а сейчас, когда она сдыхает, дай ей умереть без кнута.
– Чепуха, – сердито отвечает ей возница.
– Чепуха и глупость, – вмешивается кто-то, – нечего плакать над падалью, когда день за днем падают люди, и никто рта не раскрывает.
– На кого ты шипишь и бросаешь стрелы? За красных или за коричневых?
– А какая разница, красные, коричневые? Чрезвычайное положение распространяется на всех.
– Прекратить политические речи, – предупреждает один из полицейских.
– Какое отношение к этому имеет политика? – опять слышится из толпы тот язвительный голос. – Обычные дела нас отвлекают. Валахи и евреи заключили союз в стране, и народ страдает. Но в глазах охраняющих общественный порядок это политика. За сколько звонких монет купили вас евреи, чтобы вы охраняли их головы?
– Молчать! – опять предупреждает полицейский.
– Заткнитесь! – кричит возница. – Надо поднять эту мерзавку, а тут собираются поднять драку.
– Да какая тут драка? – опять голос из толпы. – Мы тут подыхаем от голода и безработицы, а евреи тем временем пожинают урожай. Пока не полетят с них головы, мы не освободимся от этой пакости.
– Да сгинут их имена! – раздается чей-то вопль.
– Как вы разрешаете этим грязным гадам драть наши спины! – Коренастый тип, единственным согревающим прикрытием тела и горла которого является цветной свитер, выплевывает «козью ножку», свернутую из серой бумаги, к ногам лошади.
– Молчать! Я сказал, молчать?! – крикнул полицейский.
Лошадь, агонизируя, издает скорбное ржание. И вновь свистит кнут. Иоанна обегает испуганным взглядом толпу, видит полицейских, стоящих с резиновыми дубинками на уровне груди. Дрожь проходит по всему ее телу. Биение сердца отзывается в кончиках пальцев. Толпа сжимается в единый монолит, скрывая в своей глубине ораторов, стоит, подобно неколебимой крепости. Взгляды множества испепеляют представителей власти.
Иоанна зажата между людьми, толпа отделила ее от Джульетты, ее толкают со всех сторон локти, руки, ноги. Острый запах тел ударяет ей в лицо.
– Убери эту падаль отсюда, – кричит один из полицейских. – Надо принести веревку, чтобы ее оттащить. Нельзя останавливать движение.
Возница куда-то исчез. Толпа все еще сплочена. Ропот усиливается. Что они тут наводят напраслину на евреев? Никогда еще Иоанна такого не слышала. Кто ее завлек в эту ужасную толпу, как в ловушку? Ну, конечно, этот долговязый парень, и никто другой! Ведь он прямо так и спросил: ты – еврейка. Ей кажется, что все вокруг против нее, что ее втягивает, как в водоворот, мешанина человеческих рук, ног, тел под этим бледным небом с туманным солнцем, падающим на нее.
– Кто хочет кружку пива за работу? – кричит возница. – Помочь оттащить эту падаль.
Движение намечается в сплоченной толпе, многие проталкиваются вперед. Тип в цветном свитере оказывается первым. Локти его острее всех других. Иоанна чувствует толчки в спину. Но боль ее больше не трогает. Извиваясь в образовавшемся проходе, она выскакивает из толпы: скорей! Скорей! Только бы не заметил ее парень. Площадь остается за ее спиной. Она бежит, и осенний ветер обжигает ей лицо. Косы ее окончательно расплелись. Дома и люди в ее глазах качаются, как пьяные, ручки и тетради в ранце прыгают. Иоанна спасает душу от убийцы и не останавливает бега, пока не видит перед собой продавца сосисок в белом колпаке, стоящего за своим круглым, блестящим баком на углу улицы, ведущей на площадь, и выкрикивающего свой товар. Иоанна останавливается и бросает назад испуганный взгляд. Слава Богу, убийцы не видно!
– Горячие сосиски, маленькая госпожа! – сердечные нотки в голосе продавца и приветливое выражение его лица успокаивают Иоанну.
– Большое спасибо, я не голодна, господин, – отвечает Иоанна, и в ее голосе тоже появляется приветливость. Медленными спокойными шагами она проходит к своему дому.
Из трамвая, остановившегося у въезда на площадь, сходит доктор Ласкер. Волосы Иоанны дико торчат во все стороны, пальто распахнуто, чулки спущены на туфли, пот и слезы на покрытом пылью лице.
– Иоанна, что с тобой случилось?
– Филипп, на площади было большое скопление народа. Сдохла лошадь. Но им это не было важно. Только проклинали евреев. Ах, что только не говорили! Убийца, который стоял под дубом, завел меня в эту толпу. И что он хотел от меня, и почему там проклинали евреев?
Филипп ничего не понимает из сказанного ею. Он видит потрясенную испуганную девочку, и понимает, что она шокирована свалившимися на нее событиями. Рука его мягко гладит ее растрепанные волосы, скользит по измазанному лицу.
– Иоанна, когда ты успокоишься, расскажешь мне все по порядку. Евреев теперь проклинают каждый день, детка. Птичка небесная переносит голоса, и толпы внимают им: евреи во всем виноваты. А в твоем доме об этом не говорят, Иоанна?
– Я не слышала, Филипп.
Они подошли к каштановой аллее. Иоанна хочет нажать на кнопку звонка, и вдруг останавливается.
– Почему Саул с тобой не пришел? Он ведь обещал прийти.
– Саул болен, Иоанна, и шлет тебе привет. Когда выздоровеет, придет.
– Но вправду, Филипп, я обязана много ему рассказать, много важных вещей.
Фрида открывает двери.
– Ах, доктор Ласкер, большая радость, что вы пришли! Когда уважаемый нами господин сказал мне, что вы приедете к нам на обед, я приготовила много вкусных блюд.
Иоанна ухитрилась проскользнуть в дом так, что Фрида не заметила ее вид. Она большими прыжками преодолевает ступеньки, торопясь рассказать Бумбе о своих приключениях, поток речи Фриды несется за ней.
– Кто может знать, где все домочадцы, господин Ласкер? Несмотря на время обеда, дом пуст. Один Гейнц в столовой вас ждет. Ах, доктор Ласкер, разве это дом? Есть ли здесь порядок? Каждый приходит, когда хочет и делает, что ему заблагорассудится. Не хватает в доме хозяйки. Я делаю все, что могу, читаю им мораль утром и вечером, а им хоть бы хны. «Уважаемый господин, говорю я, уважаемый господин, надо их как-то унять, этих детей», и что вы думаете, он мне отвечает: «Фрида, он отвечает мне, что ты мечешься? Они и без моего вмешательства сопротивляются всему». Так оно, доктор Ласкер, господин Леви человек добрый, но слишком безвольно относится к детям. И нет порядка здесь, ни в доме, ни между домашними. Что это я заставляю вас стоять в передней? Извините меня, доктор Ласкер, но с того дня, как госпожа Эдит уехала на глазах у всех со своим другом без венчания, терпение мое лопнуло. Приходят знакомые и спрашивают: «Мы слышали, что молодая госпожа проводит сейчас свой медовый месяц. Когда же была свадьба?» Я говорю уважаемому нашему господину: «Господин, говорю, уважаемый господин, мать Эдит не позволила бы ей так себя вести, и ты должен стоять на страже ее чести». И что вы думаете, он отвечает мне? «Фрида, что тебе не по нраву? Пусть говорят люди, что им взбредет, это не имеет никого значения». Ну, доктор Ласкер, что вы скажете? Но почему я заставляю его столько стоять в передней? Поднимитесь в столовую, вас там ждут, господин Ласкер.
