И такие опасения не были уж вовсе безосновательными. Немало высших офицеров, приближенных к Верховному главнокомандующему, готовы были пойти на чрезвычайные меры и силой противостоять смещению великого князя: «В душе многих зародился, во имя блага России, глубокий протест, и пожелай великий князь принять в этот момент какое-либо крайнее решение, мы все, а также и армия, последовали бы за ним», – вспоминал видный чин Ставки308.
Министр иностранных дел С.Д. Сазонов счел даже нужным упомянуть о популярности великого князя в своем разговоре с царем. Он так изложил содержание своей беседы с царем, рассказывая о ней своим коллегам на заседании Совета министров 11 августа:
Увольнение Великого Князя Николая Николаевича явится огромным осложнением в переживаемых тяжелых обстоятельствах. Его репутация как среди солдат, так и в широких кругах населения очень велика: в глазах народа – он Русский Витязь, который за Русскую Землю борется с поганым идолищем, и за него ежедневно в самых глухих уголках служатся сотни молебнов. На мои заявления Государь сухо ответил – «все это мне известно»309.
Можно было бы и заранее предположить, что подобный аргумент, скорее всего, окажет на царя обратное воздействие. Министры прекрасно понимали, что одной из причин, заставлявших императора смещать великого князя, была как раз огромная популярность последнего. Поэтому главы ведомств вновь и вновь убеждали друг друга не упоминать об этом в разговорах с императором. Председатель Совета министров И.Л. Горемыкин предостерегал своих коллег: «Но должен сказать Совету Министров, что в беседе с Государем надо всячески остерегаться говорить об ореоле Великого Князя, как вождя. Это не только не поможет, напротив, окончательно обострит вопрос». Однако именно Горемыкин заговорил о популярности великого князя во время встречи министров с императором 20 августа. Очевидно, он сделал это намеренно, чтобы еще более укрепить царя в своем решении принять командование и нейтрализовать давление на царя со стороны глав ведомств. Именно так и оценили его выступление некоторые министры, упрекавшие впоследствии Горемыкина310.
Совершенно невозможно было убеждать царя, используя и другой важный аргумент: его собственную непопулярность. Между тем на заседаниях Совета министров эта тема затрагивалась неоднократно, уже 6 августа министр внутренних дел кн. Н.Б. Щербатов, как отмечалось выше, как раз об этом и говорил. Еще более резко этот аргумент сформулировал А.В. Кривошеин: «Народ давно, уже со времен Ходынки и японской кампании считает Государя Царем несчастливым, незадачливым. Напротив, популярность Великого Князя еще крепка и он является лозунгом, вокруг которого объединяются последние надежды. Армия тоже, возмущаясь командирами и штабами, считает Николая Николаевича своим истинным вождем. И вдруг – смена верховного главнокомандования. Какое безотрадное впечатление и в обществе, и в народных массах, и в войсках». Схожую мысль высказал и обер-прокурор Св. синода А.Д. Самарин: «И вдруг в такую минуту громом покатится по всей России весть об устранении единственного лица, с которым связаны чаяния победы, о выступлении на войну самого Царя, о котором в народе сложилось с первых дней царствования убеждение, что его преследуют несчастья во всех начинаниях». Эту же мысль он повторил через несколько дней: «…в глазах народа Царь несчастливый». А министр иностранных дел С.Д. Сазонов предсказывал негативную реакцию общественного мнения союзных стран, которое скептически оценивает государственные способности императора: «Нельзя скрывать и того, что за границею мало верят в твердость характера Государя и боятся окружающих его влияний. Вообще, все это настолько ужасно, что у меня какой-то хаос в голове делается. В какую бездну толкается Россия»311. Показательно, что никто из присутствующих министров не опроверг этих суждений о непопулярности царя. Очевидно, и другие главы ведомств летом 1915 года разделяли это мнение.
26 августа, наконец, рескрипт императора и соответствующие приказы были опубликованы. Вся страна узнала, что у российской армии появился новый главнокомандующий.
Царь и его окружение понимали, что оглашение этого важного решения потребует использования новых средств борьбы за общественное мнение. Очевидно, не случайно Святейший синод назначил всероссийский пост на три дня, с 26 по 29 августа, последний день поста должен был стать «всероссийским праздником трезвости». Постановление Синода гласило:
…Но, по грехам нашим, Господь еще не благословляет нас окончательною победою. Он ждет нашего всенародного покаяния. И есть, братие, в чем каяться. <…> В городах, где царит обычная суета земная, театры, кинематографы, цирки и разные места увеселений всюду открыты, всюду полны, даже в часы богослужений, конские ристалища привлекают к себе людей состоятельных; а простые люди ищут развлечения в азартной картежной игре, растрачивая свои трудовые копейки. Не бросил еще русский человек и сквернословия, а некоторые предаются и пьянству, вместо водки употребляя разные отравы, лишь бы опьянеть. Говорить ли о блудных грехах, оскверняющих душу и тело как простых, так и образованных людей? …
Пришло время, возлюбленные, забыть все забавы и увеселения, бежать от них, как от заразы, искать утешения в храмах божьих, умилостивлять Господа в делах милосердия. Шире отворим двери для несчастных беженцев, дадим приют сиротам воинов, будем всеми способами помогать их вдовам и женам в трудное для них время.
Приказом петроградского градоначальника воспрещались «все увеселения» в течение четырех дней, с 26 по 29 августа. Уже вечером 25-го в церквах началось всенародное моление, на службе в Казанском соборе присутствовал глава правительства И.Л. Горемыкин312.
Различные периодические издания по-разному откликнулись на весть о перемене командования. Некоторые иллюстрированные журналы, информируя об этом своих читателей, публиковали портреты царя.
Официальная «Летопись войны» опубликовала погрудный портрет императора в парадной форме Преображенского полка. В комментарии журнала указывалось: «После Петра Великого это первый русский император, который лично принял командование над войсками»313. «Огонек», правда с некоторым опозданием, воспроизвел тот же портрет (он был напечатан в этом журнале и сразу после объявления войны)314. Московский журнал «Искры» на обложке опубликовал фотографию: император в кавказской казачьей форме на белом коне объезжает войска. Такой снимок, сопровождаемый заметкой «Государь во главе армии», мог способствовать созданию образа победоносного военачальника315.
Можно, однако, предположить, что недовольство смещением великого князя иногда демонстрировалось посредством публикации статей и иллюстраций, внешне совершенно лояльных по отношению к царю. В сентябре «Синий журнал» поместил фотографию: «ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР В ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ»316. Это было одно из немногих изображений царя, напечатанных в этом популярном издании в годы войны. В данном случае «Синий журнал» использовал фотографию, опубликованную уже «Огоньком» в мае 1915 года с заголовком «Государь Император во вновь завоеванной Червонной Руси», в том же месяце этот же снимок был напечатан и в «Летописи войны»317. Отчего «Синий журнал» перепечатал фотоснимок именно в это время, через несколько месяцев после первой публикации? Дело в том, что на фотографии за императором, только что вышедшим из автомобиля, видны фигуры великого князя Николая Николаевича и генерала Янушкевича, которые еще находятся в автомобиле. Создавалось впечатление, что бывший Верховный главнокомандующий сверху наблюдает за царем. Можно предположить, что «Синий журнал», публикуя патриотический снимок Николая II, стремился в то же время напомнить своим читателям о популярном великом князе, смещенном со своего высокого поста.
Между тем в стране оживленно обсуждались происшедшие события. Реакция российского общественного мнения на принятие царем верховного командования описывалась современниками и историками по-разному.
Официальное издание Министерства императорского двора утверждало: «Вся русская армия с восторгом приветствовала своего нового Верховного Руководителя. … С единодушным восторгом встретила вся Россия великую весть о принятии ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ на себя верховного командования: русские мысли по этому поводу верно выражены были в радостных статьях всей русской печати»318.
Некоторые консервативные издания поспешили заявить, что принятие царем Верховного главнокомандования, напротив, означает крах немецких надежд на мир, а «руководство венчанного главы русского народа» еще больше поднимет боевой дух армии «и не будет для нее невозможного». Часть прессы союзников также демонстрировала завидный оптимизм. Французская газета «Матэн» назвала решение царя началом «священной войны», в течение которой произойдут чудеса, а британская «Таймс» уверяла, что царь отправляется в армию с целью устранить внешних и внутренних врагов и освободить народ от немецкого засилья. Даже радикальные французские республиканцы с энтузиазмом – искренним или вынужденным – освещали замену командования в России и… писали о единении царя и народа. Сам Ж. Клемансо заявил в своем издании, что речь императора при открытии Особых совещаний, а также его решение стать во главе армии доказывают полное единение его с народом в стремлении защитить отечество. Так излагало мнение французского радикала издание Министерства императорского двора (показательно, что в такой книге цитировалось мнение подобного политика) 319.
