Некоторые консервативные издания поспешили заявить, что принятие царем Верховного главнокомандования, напротив, означает крах немецких надежд на мир, а «руководство венчанного главы русского народа» еще больше поднимет боевой дух армии «и не будет для нее невозможного». Часть прессы союзников также демонстрировала завидный оптимизм. Французская газета «Матэн» назвала решение царя началом «священной войны», в течение которой произойдут чудеса, а британская «Таймс» уверяла, что царь отправляется в армию с целью устранить внешних и внутренних врагов и освободить народ от немецкого засилья. Даже радикальные французские республиканцы с энтузиазмом – искренним или вынужденным – освещали замену командования в России и… писали о единении царя и народа. Сам Ж. Клемансо заявил в своем издании, что речь императора при открытии Особых совещаний, а также его решение стать во главе армии доказывают полное единение его с народом в стремлении защитить отечество. Так излагало мнение французского радикала издание Министерства императорского двора (показательно, что в такой книге цитировалось мнение подобного политика) 319.
Императрица Александра Федоровна, со своей стороны, искренне была убеждена в том, что вся Россия с одобрением восприняла решение императора, 30 августа 1915 года она писала царю: «Все смотрят на твое новое начинание как на великий подвиг». На следующий день она вновь заявляла: «Радость офицеров по поводу того, что ты принял на себя командование, безгранична (colossal), и также безгранична вера в успех»320.
Николай II также верил в то, что большая и лучшая часть страны его поддерживает, 9 сентября он писал царице: «Поведение некоторых министров продолжает изумлять меня! <…> Они боялись закрыть Думу – это сделано! Я остался здесь и вопреки их совету сменил Николашу; народ принял этот шаг естественно и понял его – как мы сами. Доказательство – масса телеграмм в самых трогательных выражениях, которые я получаю из разных мест. <…> Я уехал сюда и сменил Н., вопреки их советам; люди приняли этот шаг как нечто естественное и поняли его, как мы. Доказательство – куча телеграмм, которые я получаю со всех сторон – в самых трогательных выражениях. <…> Единственное исключение составляют Петроград и Москва – две крошечные точки на карте нашего отечества!»321
Очевидно, некоторые представители правящей династии также положительно восприняли весть о перемене верховного командования. Прежде всего, это были представители тех великокняжеских родов, которые издавна не были дружны с великим князем Николаем Николаевичем. Вдовствующая императрица зафиксировала 27 августа 1915 года в своем дневнике реакцию великого князя Кирилла Владимировича и его супруги, великой княгини Виктории Федоровны: «Даки и Кирилл пришли к обеду. Они много рассказывали о больших переменах, и Кирилл считает, что это к счастью»322.
И по мнению ряда мемуаристов, часть армии и общества положительно отнеслась к решению императора. Г. Шавельский, протопресвитер армии и флота, вспоминал, что генерал Нечволодов, командовавший в 1915 году дивизией на Галицийском фронте, прочитал в 1919 году в Екатеринодаре лекцию, в которой он утверждал, что принятие императором должности Верховного главнокомандующего вызвало во всей армии восторг и необыкновенно подняло ее дух: «Генерального Штаба генерал Нечволодов… уверял своих слушателей, что принятие Государем должности Верховного Главнокомандующего вызвало во всей армии восторг и необыкновенно подняло ее дух. К сожалению, я так и не узнал, какими данными располагал генерал Нечволодов, категорически утверждая факт, касавшийся не одной его дивизии, корпуса и даже одной армии, в состав которой входила его дивизия, а всего фронта, когда лично он мог быть осведомлен лишь в том, как реагировали на совершившийся факт его собственная и две-три соседних дивизии». Сам мемуарист с осторожностью отнесся к этим воспоминаниям, его собственный опыт свидетельствовал об ином: вступление императора в должность Верховного главнокомандующего «не вызвало в армии никакого духовного подъема»:
Смена Верховного, которому верила и которого любила армия, не могла бы приветствоваться даже и в том случае, если бы его место заступил испытанный в военном деле вождь. Государь же в военном деле представлял, по меньшей мере, неизвестную величину: его военные дарования и знания доселе ни в чем и нигде не проявлялись, его общий духовный уклад менее всего был подходящ для Верховного военачальника. Надежда, что Император Николай II вдруг станет Наполеоном, была равносильна ожиданию чуда. Все понимали, что Государь и после принятия на себя звания Верховного останется тем, чем он доселе был: Верховным Вождем армии, но не Верховным Главнокомандующим; священной эмблемой, но не мозгом и волей армии323.
Протопресвитер российских вооруженных сил располагал своей информацией о подлинных настроениях в армии. Однако отчасти воспоминания генерала Нечволодова, цитируемые Шавельским, подтверждаются и некоторыми современными свидетельствами. Фронтовик, оказавшийся в Петрограде в конце августа 1915 года, писал: «Ныне Сам Царь становится во главе Своих войск. <…> На фронте много меньше сомнений, чем здесь. Тут все слухи да слухи»324.
Схожее настроение ощущается и в письме другого фронтового офицера: «Утром приехал Великий Князь Георгий Михайлович, Который вызвал полк, чтобы благодарить его от имени ГОСУДАРЯ. <…> С радостью должен констатировать факт, как благотворно отразился на духе солдат приезд Князя и весть о вступлении ГОСУДАРЯ в командование. Я думал, что популярность среди них Николая Николаевича затмит остальное, но они говорят: “Значит, мы войну выиграем, иначе ГОСУДАРЬ не принял бы командования”. Эта простая мысль передалась и мне, и я опять верю в победу, в торжество правды. Помощник ГОСУДАРЯ Алексеев пользуется большим доверием армии»325.
М.В. Родзянко в своих воспоминаниях отмечал: «Вопреки общему страху и ожиданиям, в армии эта перемена не произвела большого впечатления. Может быть, это сглаживалось тем, что стали усиленно поступать снаряды, и армия чувствовала более уверенности»326. В данном случае мемуарные свидетельства председателя Государственной думы представляют особый интерес: обычно он подчеркивал отрицательные аспекты принятия императором на себя командования.
И в тылу некоторые были довольны переменами. С оптимизмом смотрел в будущее и профессор Зилов, 28 августа он писал профессору Ю.А. Кулаковскому: «Сегодня газеты немного порадовали известием о победе в Галиции. Принятие ГОСУДАРЕМ командования вселяет во мне надежду на лучшее будущее: если бы не было уверенности в повороте на войне, едва ли бы Он стал во главе армий; по крайней мере, армия теперь должна быть снабжена снарядами, а если так, то, может быть, и Киева не отдадут»327.
Вести о победах на фронте и другие люди как-то связывали со сменой командования. Баронесса М.А. Медем, жившая в Петрограде, получила письмо из Полтавской губернии от своей близкой знакомой: «Бог благословил этой победой удивительно своевременно. ГОСУДАРЬ принял командование, эффект здесь громадный, вся Россия молится… Какое благословение русского оружия. Подкрепи Его Всевышний и дальше!!» Такая оценка событий встречается и в переписке других аристократок, княгине М.А. Гагариной было направлено письмо, написанное, очевидно, каким-то ее родственником: «Душевно радуюсь, что день вступления ЦАРЯ в командование армиями ознаменовался блестящею победою у Тарнополя – одних пленных 12 тысяч. Это хорошее предзнаменование. Дай Бог, чтобы Распутин был бы как можно дальше от ЦАРЯ, который будет так занят спасением родины, что об этом пройдохе и забудет. Дай Бог только ЦАРЮ побольше силы, чтобы совладать с двумя Своими задачами и чтобы Бог Его хранил в районе военных действий. Он будет ЦАРЕМ-Диктатором, что в данную минуту необходимо»328.
Эта тема получила развитие и в некоторых газетных статьях того времени, влиятельное «Новое время» писало: «Первый же день командования Верховного Вождя ознаменовался блестящей победой русского оружия, одержанной у Тарнополя, Трембовли и между Днестром и левым берегом Серета»329.
Как видим, люди, приветствовавшие принятие царем командования, указывали несколько причин, обосновывавших их оптимизм.
В некоторых случаях имела место автоматическая монархическая реакция: традиционная харизма верховной власти рассматривается как важнейший постоянный ресурс, якобы неизбежно распространяющийся на всякую должность, которую император решил занять; соответственно приезд царя в Ставку должен непременно улучшить положение на фронте.
