и передавала американским корреспондентам.
Нередко я ездил в Щербинки в магазин за продуктами, что расположен на остановке «Вятская», и пешком возвращался на конечную остановку, как раз мимо дома № 214 по проспекту Гагарина, и в вечерние часы, и белым днем, но так мне и не удалось увидеть воочию опального ученого. Я горел желанием хоть что-нибудь почитать из «запрещенного» Сахарова, поскольку у меня к тому времени уже были прочитаны «запрещенные» книги «Один день Ивана Денисовича» Александра Исаевича Солженицына и «В споре со временем» Н. Решетовской (его первой жены), которые не в малой степени будоражили умы людей тех лет.
И вот летом 1984 года к моему приятелю Анатолию А., приехавшему на Московский вокзал и занявшему очередь за цветами, подошел молодой человек и шепотом произнес: «Вы не желаете приобрести нелегальную литературу академика Сахарова?»
В то время не только приобрести труды А.Д. Сахарова, а даже имя его вслух произносить остерегались, боясь попасть к нему в сообщники. Мой приятель, услышав такие слова, от неожиданности оторопел. Потом он мне рассказывал, что его и жгучее любопытство разбирало, и в то же время вдаваться в подробности было рискованно: а вдруг это какой-то подосланный агент. Не узнавая своего голоса, мой приятель растерянно произнес: «Надо подумать». Потом, подозрительно осмотревшись вокруг, предложил незнакомцу свое условие — прийти на это же место через три дня. И, даже не купив желанных цветов, он благоразумно ретировался. Не теряя времени, приятель приехал ко мне и объяснил ситуацию. А через три дня мы были с ним на условленном месте. Долго стояли, ждали, но молодой человек так и не явился. Чтобы не спугнуть молодого человека, Анатолий сначала ждал один. Может, это был студент, а может, обыкновенный книголюб — поклонник идей Сахарова. Трудно сказать. И может, он в тот раз тоже где-то стоял неподалеку и наблюдал за нами, также не доверяя нам. Сейчас, за перестроечное время, мне кое-что довелось перечитать у Сахарова А.Д. Ничего такого клеветнического против властей там не было. Теперь и не верится, что в такое время мы жили, когда делались запреты на элементарные истины. Еще горше сознавать, что страдали от этого выдающиеся люди.
Вскоре после смерти А.Д. Сахарова, когда я опять как-то проходил мимо дома № 214, я увидел там у входа в подъезд за стеклом кем-то написанные слова: «Андрей Дмитриевич, простите нас». Да, крепки люди задним умом, особенно русские.
9.03.1990 г.
Материнское сердце
Мы с женой только-только еще начали совместную жизнь, как от тещиной родственницы получили приглашение прийти к ней в гости.
Она жила на глухой улочке возле парка им. Кулибина. А мы в деревне, у тещи. В семи километрах от города. Тетушка, так называла ее моя жена, была женщина благопристойная. Коренная городчанка. Но совсем одинокая. Муж ее бросил, к другой женщине ушел. Сына единственного, которому она отдавала саму себя, похоронила около года назад. От простуды скончался. По настоянию тещи мы выбрали время и в выходной день пешком пошли к ней.
На улице стояла осенняя прохладная погода. И мы, тепло одетые, с набитыми сумками, это расстояние преодолели не без особого труда. Калитка тетушкиного палисадника была незапертой. Дверь квартиры тоже. Вошли без стука. Поздоровались. Она, одетая в темную шерстяную юбку и нарядную кофточку, лежала на заправленной кровати. Рассеянно кивнула нам в ответ. И все, никаких эмоций. Никаких «проходите», «присаживайтесь». Мы положили на пол «гостинец» для нее: в одной сумке картошка, в другой морковь, свекла и литровая банка вишневого варенья. «Это тебе от мамы», — сказала жена. И встали у порога. «У меня же есть все», — с печалью в голосе проговорила она. Туманно посмотрела на нас: «А я вот Геру вспоминаю, сынульку своего. Он ведь вам был ровесник. Вот бы тоже сейчас поженила его. Такого крепкого смерть забрала. Сто бы лет ему жить. И вот…» В теплой и чисто прибранной комнате многое напоминало о нем: гантели, боксерские перчатки и прочая мелочь. А главное — увеличенная фотография на стене. «И вот, — продолжила тетушка, — однажды он накатался в лесу на лыжах, вспотевший простоял какое-то время на улице, прождал на остановке трамвая, и на морозе простудился. И умер. Бедный, бедный мой Герочка. Кровинушка моя! Лучше бы мне самой умереть. Мы с прискорбием сочувствовали тетушке, утешали ее в неизбывном горе. Но чем еще мы могли ей помочь? С дороги, уставшие и вспотевшие, утомленные ее причитанием, лишь переглядывались да переминались с ноги на ногу у порога. А она все продолжала свое. И так, может, час, который мне показался вечностью. Жена, увидев, что я то и дело утираю пот носовым платком с лица, пересилив неловкость, сказала: «Ну, вы уж извините нас, тетя, мы пойдем. До свидания!» «До свидания, до свидания, детки мои», — как бы радуясь нашему уходу, проговорила тетушка.
Выйдя на улицу, я, досадно усмехнувшись, тихо проговорил: «Неужели тетушка за этим нас и звала в гости, чтобы лишний раз поплакаться? Уже целый год прошел, сколько можно?» — «Нам не понять материнское сердце», — ответила жена. «Ну, присесть-то могла бы она нас пригласить?» — упорствовал я. «Да она уже на грани сумасшествия, — продолжала ее оправдывать жена. — Какой с нее сейчас может быть спрос?!»
После нас теща еще несколько раз наведывала тетушку, рассказывала нам о плохом ее состоянии, о том, что она временами заговаривается. И все про сына Геру твердит. Ходит за город, ищет его. Вроде как, действительно, на грани сумасшествия. Худющая стала… Наверное, скоро умрет… Время шло, а тетушка продолжала жить. И вдруг, примерно через полгода как-то, нежданно-негаданно к нам в деревню, к теще, наведалась сама тетушка. Тихо прошла в переднюю комнату. Мы как раз собирались обедать. Я ее не узнал, когда она меня назвала по имени. В свои 48 лет она выглядела на все 75. Лицо было изможденное, словно ее не один год держали в концлагере. Глаза провалились. Нос заострился. Руки стали костлявыми. Сущий скелет. «А я Геру ищу, — начала она. — Должен вот-вот отыскаться. Лыжи его нашла, палки тоже». Жена, не веря услышанному, посмотрела на меня, затем на тещу и, о чем-то задумавшись, покачала головой. Я подвинул еще один стул к столу, запросто ей сказал: «Ладно, тетушка, не будем в фантазию вдаваться, давайте-ка с нами садитесь обедать!» Жена как раз вынула из печки горячие щи и на столе резала хлеб. Теща хотела было раздеть
