— Да, я слышал об этом, — спокойно сказал Мор. — Уолси, видимо, способен свернуть горы.
— Давайте все же поднимемся наверх сегодня ночью! — настойчиво повторил я, глянув на придворных, еще толпившихся вокруг столов. — Через часок, когда все разойдутся спать.
* * *
Я с нетерпением дожидался Мора на плоской крыше, прямо над королевскими покоями. Она была превращена в обсерваторию. Там имелись астролябия, туркетум[26] и солнечный квадрант, а также стол с моими картами, таблицами и книгами. Отсюда открывалась отличная панорама звездного неба, поскольку дворец стоял на холме, возвышаясь над окрестными лесами, а Лондон с его рассеянным отвлекающим светом находился на пять миль выше по течению.
Я глубоко вздохнул. Стояла холодная ясная осенняя ночь. Идеальная пора для наблюдений за звездами; вероятно, лучшая в этом году.
Около часа ночи появился Мор. Он оглядел горизонт, приятно удивленный новым оборудованием для изучения астрономических явлений.
— Спасибо, что пришли, Томас, — сказал я и, с гордостью показав на приборы, добавил: — Понимаю, что мы здесь не можем соперничать с Болоньей или Падуей, но со временем…
— Ваша милость, я потрясен. У вас тут настоящая обсерватория. — Мор быстро подошел к столу с картами и астролябией, бегло просмотрел их и заявил: — Великолепно.
— Я пытался вычислить положение Возничего, — пояснил я.
— Сначала надо отыскать Капеллу. Потом в пяти градусах от нее…
Время летело незаметно, Мор показал мне звезды и туманности, которых я раньше не замечал, объяснил значение математических формул для вычисления точного времени по высоте звезды. В увлекательных разговорах мы не заметили, как восток окрасился предрассветной синевой. Мор очень долго вычислял точное местоположение Альдебарана, а потом с помощью туркетума попытался найти его на небосклоне. И когда звезда действительно оказалась в нужном месте, мы оба рассмеялись и закричали от радости.
— Превосходный набор медных слуг, — провозгласил Мор.
— И вы отлично управляетесь с ними, — сказал я. — А у вас какие?
Усмехнувшись, он медленно поднял палец к глазам.
— И только?! Я немедленно прикажу, чтобы для вас сделали набор, и к весне…
— Не надо, ваша милость.
— Почему не надо? — удивившись, резко спросил я.
— Я не люблю подарков.
— Но они помогут…
— Я обойдусь…
Его спокойный тихий голос напомнил мне что-то… пробудил болезненные воспоминания… «Возлюбленный сын мой»… «Adieu, лорд Генрих»… Да, точно.
— Это ведь вы читали элегию, посвященную моей матери, — задумчиво произнес я, прервав его.
— Верно, ваша милость. — Его тон не изменился.
Почему же я не узнал его раньше? Правда, с тех пор, как я слышал элегию, прошло почти семь лет…
— И вы сами написали ее.
— Да, ваша милость.
— Как… трогательно.
Я ждал его ответа, но он просто почтительно кивнул.
Предрассветные лучи позволяли видеть его лицо. Оно было непроницаемым.
— Ваши стихи очень много значили для меня.
Очередной наклон головы.
— Томас… оставайтесь при дворе. У меня на службе. Я нуждаюсь в талантливых людях. Мне хотелось бы, чтобы мой двор заполнили Томасы Моры.
— Тогда неважно, будет там одним больше или одним меньше.
От волнения я подобрал не те слова.
— Нет, я имел в виду совсем другое… Ваше общество крайне ценно для меня.
— Я не могу, ваша милость.
— Но почему? — вспыхнул я.
Все с удовольствием принимают приглашения, приезжают даже из Европы, а Мор жил в Англии, его род был приближен ко двору еще во времена правления моего отца.
— Почему же? — опять вырвался у меня мучительный возглас.
— Мне не хотелось бы, ваша милость. Простите меня. — Мор выглядел печальным, когда медленно произносил эти слова.
— Я могу предоставить вам…
— Не говорите об этом, — прервал он. — Ведь тогда мне пришлось бы сказать: «Отойди от меня, Сатана». А сие, согласитесь, неуместно по отношению к королю! — Мор улыбнулся, увидев, что я озадачен. — Вам, разумеется, знакома глава Писания об искушении Христа?
— Да, но…
— Почитайте ее на греческом, — промолвил он. — У греков все гораздо понятнее, чем у латинян.
Поклонившись, Мор оставил меня одного на крыше в сером свете раннего утра. Лишь позднее я вспомнил, что не давал ему разрешения уйти.
* * *
На следующий день мне доставили красивый том Нового Завета на греческом языке, с запиской от Томаса Мора: «Эта книга и утешила, и смутила меня, однако я верю, что она истинна».
С нетерпением я пролистал страницы и нашел нужные строки у святого Марка. Два часа я корпел над точным переводом, и моих знаний едва хватило для выполнения такой задачи. Текст гласил: «И, возведя Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной… И сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их… если Ты поклонишься мне, то все будет Твое. Иисус сказал ему в ответ: отойди от Меня, сатана»[27].
Переведя все слово в слово, я пришел в ярость. Значит, Мор считает меня дьяволом, требующим всеобщего поклонения? А ведь я всего лишь пригласил его ко двору в качестве законоведа, желая иногда беседовать с ним. Что плохого в таком приглашении? Или в предложении подарить астролябию — простой инструмент, который всего-навсего поможет ему заниматься любимой наукой? Едва ли это равносильно посягательству на душу. А толкование отмеченного им текста предполагало, что он сравнивает себя с Христом. Меня с Сатаной, а себя с Христом?!
Потрясенный, я отложил греческий апокриф. Мор глубоко задел меня, как, очевидно, и намеревался. Однако встревожился я скорее не за свою, а за его душу: меня испугало, что столь поэтическая, неуравновешенная натура может лишиться рассудка.
XVI
Я решил выкинуть из головы Томаса Мора. Так ли важно, что он не хочет жить при дворе, предпочитая общаться со своими учеными друзьями в собственном доме в Челси! Другое дело, если бы отказались от придворной службы такие дворяне, как герцог Бекингем, граф Нортумберленд или граф Суррей. Но все они присягнули на верность. (Я «приручил» их, как выразился Уолси. А он обычно ловко находил нужные определения.)
Да и при всем желании (которое уже угасло!) я не смог бы подолгу общаться с Мором, ибо меня ждали более серьезные государственные дела. Французы продолжали осуществлять свои захватнические планы, испытывая терпение как Максимилиана, так и Фердинанда, которые пока честно соблюдали условия Камбрейского соглашения. Папа осудил Людовика и по очереди обращался с призывами о помощи то ко мне, то к Максимилиану и Фердинанду. Он отлучил от церкви Луи, а заодно и всю Францию: французам не разрешалось служить мессы, проводить обряды крещения, венчания и соборования. Ужасно, право, что так называемого самого христианского короля это не слишком заботило и он по-прежнему поступал как явный отступник. Ибо как же можно жить без церковных таинств?
Должен ли я объявить войну Франции? И есть ли у меня, в сущности, выбор? Вероятно, я обязан именно так и поступить. Но войска…
В отличие от других стран Англия не имела постоянной армии, и всякий раз в случае войны нам приходилось собирать новые силы. Древний указ повелевал каждому здоровому мужчине встать в строй по первому требованию — коротко говоря, вступить в ряды народного ополчения. Однако в редкой семье находилось требуемое указом вооружение, да и то было либо плачевно устаревшим, либо неисправным.
Вследствие этого я издал воззвание (одно из моих первых распоряжений, касавшихся всех подданных), предписывающее во исполнение древнего закона приобрести надлежащее оружие. Необходимость потратиться вызвала у населения недовольный ропот.
Уилл:
Иноземцы частенько отмечали в Англии странную особенность: если короли иных государств ограничивали наличие оружия у простых подданных, то английский монарх, наоборот, требовал, чтобы они имели его. Отчасти это объяснялось стремлением к бережливости: содержание постоянной армии обходилось слишком дорого. Но главное объяснение заключалось в доверии. Гарри располагал лишь горсткой королевских гвардейцев против поголовно вооруженных граждан. Однако его приказам подчинялись беспрекословно, и он не боялся выходить к народу, даже когда любовь англичан к королю изрядно поубавилась.
Генрих VIII:
Мы толковали о мире, но готовились к войне. Это, как я вскоре усвоил, было обычным явлением. Только священная пора рождественских праздников могла прервать осуществление корыстных планов, поскольку весь мир отдыхал, отмечая рождение Спасителя.
Уилл:
