Может показаться неожиданным, но ужас пожирает свою добычу медленно. Сквозь долгие часы дней и ночей он распространяет всепоглощающую черноту на все проявления жизни, безжалостно уничтожая их. Когда надежда истощается, подобно крови, источаемой смертельной раной, охватывает тяжкое бессилье. Жертва скользит в подземный мир, где она должна пробираться незнакомыми тропами, которые, как известно, окутаны вечной непроглядной темнотой. Ужас сковал меня. Ингрид и Салли страдают от невыносимой боли. Я же должен нести за них этот ужас. Тогда, быть может, у них есть шанс.
— Ингрид и Салли хотели бы до отъезда побывать в госпитале. — Эдвард прошел в кабинет.
— Я возьму их с собой, не волнуйся, Эдвард.
— Без тебя. Я боюсь, Ингрид хочет ехать без тебя.
— Я понимаю. Эдвард, это очень трудно. Меня беспокоит это.
— Через некоторое время, я думаю, не так ли?
— Все, что ты можешь сказать, уже не имеет никакого значения, Эдвард. Я на время задавил боль. И могу помочь Ингрид пройти через это тяжкое испытание.
— Если ты придешь, ей будет только хуже.
— Ты спрашивал ее об этом, Эдвард?
— Нет. Но я уверен.
Я вышел в гостиную.
— Ингрид, я хочу взять вас с Салли в госпитальный морг.
Она сидела прямо в своем кресле. Ее ноги, казалось, вросли в ковер. Спина тяжело опиралась о спинку кресла. Это было тело, лишенное силы, настолько расхлябанное, как будто легкая слабость мышц вела к полному разложению. Лицо, с которого уже сошли царапины, вновь обрело свою деликатность и бледность, но повороты головы были до странности неестественны.
Собирала разбитое тело, защищала, скрывала лицо. Первые шаги на пути к выживанию. Беда, поймавшая ее в стальные тиски, была настоящей, реальной бедой. Уничтоженное тело, возрожденное яростью и неспособное переключиться, причиняло страдание, медленно и болезненно ее истощавшее. Внутренние раны, причиненные смертью любимых, никогда до конца не зарастают, они способны открываться вновь. Боль медленно устает и засыпает, но умереть она не может. Временами она перерастает свою тюрьму, и обнаруживается связь между заключенным и его тюремщиком. Я знаю, что только сейчас, только теперь Ингрид родила мне Мартина. Прошлой ночью я заключил в себя его смерть и вырвал это рождение из ее рук. А должен был оберегать. Она была свободна от гнева, без вины виноватая. Ингрид боролась с болью. И даже если бы победила боль, она осталась бы жить. И жизнь не была бы подвигом.
— Я подумал, будет лучше, если я отвезу тебя, — проговорил Эдвард.
— Ты тоже можешь ехать с нами, папа. Но я хочу, когда увижу Мартина, быть с его отцом.
Эдвард кивнул и отвернулся, скрывая слезы. Старый человек, потерпевший крушение под конец жизни. У него не оставалось шанса. Рана была смертельной. Эдвард не сможет выжить. Я вспомнил старую китайскую поговорку: «Кого можно назвать счастливым прежде его смерти?» Долгая жизнь Эдварда, пережившего свою жену, заканчивалась так жестоко, я видел, как жизнь угасает в его глазах. Остальное не заставит себя ждать.
Лондон не место для смерти. Мы ехали по шумным улицам, забитым машинами, спешащими в офисы и школы, автобусами, выгружающими вереницы людей между серыми коридорами зданий и минующими безумное многоцветье заведений, где одевают тела и где их питают. Ни один из этих маршрутов не совпадает с дорогой в морг. Там лежит тело, которое ты должен похоронить, все, что осталось от жизни, которую ты любил.
Маленькие знаки уважения остались от моего прежнего мира. Мы были встречены с почтением. Тихо нас провели к тому, кто так недавно был Мартином. Сознание своего долга и тишина необходимы перед лицом смерти. Для слез и криков нет места — они нереальны, только эхо, отзвук горя, ведущего начало от первой смерти. И так бесполезны сейчас.
Мы стояли тихо, эта женщина и я, глядя на захолодевшую красоту нашего сына. Мы вглядывались в его лицо, уже принадлежавшее смерти. Его бледность и его черные волосы, его точеные черты были теперь подобны мраморной голове юного бога.
Я не знаю, как долго мы там стояли. Наконец Ингрид шевельнулась. Медленно, с иссохшими глазами и губами, она поцеловала сына. Посмотрела на меня и взглядом дала разрешение мне. Но я не мог. Поцелуй Иуды предназначен живым. Я не мог осквернять своего сына и после смерти.
Мы не вернулись домой. Чемоданы упаковал Джонатан. Шоферы включили зажигание, и, мягко защищенные окружавшей их роскошью, Ингрид, Салли, Джонатан и Эдвард, набирая скорость, отъехали в Хартли, навстречу благословенной нежности деревни. К новой жизни. Жизни после Мартина. Первый тур их путешествия начался.
35
Я добрался до квартиры Эдварда. Через некоторое время мой министр посетил меня там. Мне было вручено частное письмо премьер-министра. В тоне письма была приличествующая случаю доброта, гуманный акт отстраненной симпатии. В нем было благоразумие и сдержанность моего прежнего, потерянного мира. Их старый протеже, соперник по колледжу, все дальше и дальше отдалялся от них; падал, минуя ступени власти и успеха, сквозь мембраны благопристойности и обыденности в лабиринт ужаса. В его запутанных поворотах таились разврат, жестокость, смерть. И что страшнее всего — хаос.
Но приличные люди стараются совершать только приличные поступки. А все мои знакомые были вполне приличными, порядочными людьми. Они пытались объяснить мне, что я терял. Один из них с отчаянной искренностью говорил мне очень приличную ложь.
— Вы способны пережить это. Повремените с отставкой. Вы слишком поспешили — И его голос, полный сострадания, звучал очень правдиво.
Позвонил Эндрю.
— Бумаги следуют обычным порядком. Рядом с твоим домом около десятка журналистов и фоторепортеров. Они скоро будут в Хартли и тогда, вероятно, узнают, где ты сейчас.
— Что, если я попрошу Эдварда запереть ворота в Хартли?
— Идеально.
— На что я могу рассчитывать?
— Полный порядок. Центральные газеты сконцентрируют внимание на твоей карьере и отставке. Правда, газета Мартина непременно напишет о трагедии, случившейся прямо перед свадьбой. Со множеством намеков. Они не нашли тебя, случайно, обнаженным? Другие будут говорить весьма уклончиво. Только что не называя тебя убийцей. Ты и Анна появитесь на первой странице «Новостей». Будут подразумеваться… ну, как бы это сказать, сексуальные игры, что ли. О, Боже! Впрочем, все равно как, я предупреждаю тебя. Они распнут тебя.
— Как долго это может продолжаться?
— В конце концов, разумеется, отзвучит. Анна исчезла. После похорон разговоры поутихнут. Правда, и дальше пресса будет наблюдать за ходом следствия.
