Женщина-врач ледокола упрашивает Шевелева разрешить ей заменить Соболевского, страдающего пороком сердца.
Но мы остаемся в чрезвычайно трудном и долгом ледовом дрейфе. Нас ждут еще сотни авралов; десятки раз льды будут громить наш корабль, и женщине пришлось бы необычайно тяжело в такой непривычной обстановке. Соболевский подходит ко мне и коротко бросает:
- Остаюсь...
Настает очередь Полянского. Он долго беседует с Шевелевым, потом подходит ко мне:
- Остаюсь...
Помполит «Ермака» подводит ко мне высокого, худощавого человека в синей рабочей одежде. Крутой лоб, глубоко сидящие пытливые глаза. Крепко сжатые, немного припухлые губы.
- Знакомьтесь. Четвертый механик, орденоносец Дмитрии Григорьевич Трофимов. Настоящий человек. Прошел на «Литке» первым рейсом Арктику с востока на запад. Рекомендую к вам старшим механиком...
Трофимов энергично стискивает мне руку, улыбается:
- Перехваливает...
Короткий деловой разговор - и новый стармех торопливо уходит искать Розова, чтобы принять у него машину.
С остальными я даже не успеваю переброситься двумя словами. Все заняты, все на аврале. Мне показывают их издали. Вон тот коренастый широкоскулый матрос с добродушным лицом - Ефрем Гаманков. А этот улыбающийся, немного застенчивый человек в синей робе, перепачканной маслом, - машинист первого класса Иосиф Недзвецкий.
Камбузники Мегер и Гетман совсем молоды. В Арктике они новички. Но говорят, что это закадычные друзья. А сила дружбы - это немалая сила! В своем коллективном заявлении, поданном командованию, они писали:
«Готовы дрейфовать, сколько нужно, хоть пятнадцать лет, только не разлучайте нас...»
По веревочному штормовому трапу с трудом поднялся скромный молодой человек в кепке, в штатском пальто. Это будущий помощник Полянского, молодой радист Николай Бекасов, совсем недавно окончивший морской техникум.
А это что за фигура? По палубе идет, чуть-чуть пошатываясь, человек, одетый в неряшливую робу. Мне говорят, что это старший машинист «Ермака», к нам направлен в качестве второго механика. Я недоверчиво провожаю его взглядом и думаю о том, какие, в сущности, разные люди переходят на «Седова».
Старший механик производит хорошее впечатление. Этот не растеряется в трудную минуту. Но за молодежь, которая впервые попадает в сложную обстановку, ручаться трудно. А этот второй механик, с первого дня разгуливающий по палубе нетвердыми ногами, мне и вовсе не нравится.
Как жаль, что все наши старые механики уже перебрались на борт «Садко»! Может быть, вернуть все-таки Токарева и Алферова? Нет, вернуть их невозможно.
Неожиданно ко мне подходит Николай Розов. Он уже сдал машинное отделение и может спокойно отправляться на «Садко». Теперь он только пассажир. Но Розов медлит уходить.
- Капитан, - говорит он, - в машине неладно... Я оборачиваюсь к нему.
- Запасный холодильник дал течь. А новый второй механик ненадежен. Боюсь, что одному Трофимову с Недзвецким там не управиться. Ведь они еще не познакомились с кораблем. Может худо выйти...
Мы торопливо спускаемся вдвоем с ним в машинное отделение. Действительно, из-под крышки запасного холодильника журчит струйка воды. Прорвало прокладку, и на плитах уже образовалась солидная лужа. Трофимова и Недзвецкого нет, - они участвуют в аврале. Второй механик тупо, смотрит на нас. Он нетрезв.
Я чувствую, что самообладание покидает меня.
- Вон с корабля! - кричу я. - Вон отсюда, чтобы и духу вашего здесь не было!..
Испуганный механик шарахается в сторону.
- Зовите сюда Токарева и Алферова и помогайте Трофимову ликвидировать течь, - командую я Розову. - Пока не подписан приказ о вашем увольнении, вы - работники «Седова»...
Через несколько минут прибежавшие с «Садко» механики уселись на чугунную крышку и заработали гаечными ключами так, что со стороны любо было смотреть.
Когда все было кончено, я подошел к ним и сказал:
- Товарищ Токарев! Вы остаетесь вторым механиком «Седова». Товарищ Алферов! С сегодняшнего дня вы третий механик. Я понимаю, что вам будет тяжело остаться еще на год в дрейфе, но поступить иначе не могу. Да и вам ведь нелегко покидать родной корабль - механики на минуту задумались. Алферов тихо сказал:
- Разрешите сходить за вещами, капитан. Я улыбнулся:
- Не беспокойтесь. Вещи уже доставлены обратно. Я ведь знал, что вы не откажетесь...
Пожав руки своим друзьям, я поднялся наверх. Теперь за судьбу машинного отделения я был спокоен. Конечно, было бы хорошо, если бы остался и Розов. Но у него искалечена рука, и он сильно измотался за эти месяцы. К тому же Трофимов прекрасно его заменит. Недаром же он шестнадцать лет проплавал на кораблях!
На палубе я неожиданно встретил Виктора Буйницкого. Короткая ватная куртка была расстегнута, высокие сапоги мокры. Он тащил какие-то пробирки и книги. Я понял, в чем дело, но все же спросил:
- А вы что же здесь делаете, Виктор Харлампиевач?
Он немного смутился:
- Константин Сергеевич! Шевелев сказал, что вы решили взять меня на «Седова», а вас я никак не мог найти. Ну, и... жалко же терять время! Пока перегружаю научный инвентарь. Разрешите продолжать?..
Я отвел Буйницкого в каюты, в которых жил когда-то старший помощник, и предложил ему располагаться в них со своими приборами и книгами, как дома.
Повеселев еще больше, он с удвоенной энергией забегал между «Садко» и «Седовым». Двое матросов, прикомандированных к нему для помощи, едва поспевали за своим руководителем. Буйницкий безустали таскал большие корзины каких-то бутылок, огромные пачки карт, таблиц, тяжелые приборы, увесистые свитки тросов. Все время его не оставляло беспокойство.
- Обязательно что-нибудь забуду, я знаю - так всегда бывает, - приговаривал он, карабкаясь на корабль с очередным ящиком реактивов или справочников.
Действительно, захватить все необходимое мы при всем желании не могли. Больше всего приходилось жалеть о прекрасной глубоководной лебедке, покоившейся в трюме «Садко». Она была нам крайне необходима для измерений глубин океана, но у нас не хватало времени для того, чтобы извлечь из трюма ее тяжелые и громоздкие детали...
«Ермак» и «Садко» уже подняли пары. Близилась минута прощания. Тогда коммунистов и комсомольцев, остающихся на «Седове», созвали в кают-компанию. Мы уселись за большим столом, покрытым видавшей виды желтой клеенкой. Я оглянулся. Нас не так много, но не так уж и мало. Двое членов партии - Трофимов и я, один кандидат - Недзвецкий, пятеро комсомольцев - Буйницкий, Шарыпов, Мегер, Гетман и Бекасов. С такой семьей можно неплохо, поработать!
На повестке дня стоял один вопрос: надо было организовать партийно-комсомольскую группу и избрать парторга.
Долгих прений не было: выбор кандидатуры напрашивался сам собой. Кому другому, как не Трофимову, опытному полярнику, орденоносцу, члену партии с 1931 года, взять на себя руководство группой?
Решение было принято единогласно.
Мы распрощались с руководителями экспедиции на «Ермаке», присутствовавшими на собрании, и они покинули «Седова». По льду забегали люди. С «Ермака» тащили все новые и новые подарки. Нам совали в руки узлы с конфетами, печеньем, сушеными фруктами и прочими вкусными вещами. В последнюю минуту Шевелев прислал мне толстую книгу Нансена «Во мраке ночи и во льдах». Я сунул ее за борт ватника, поднялся на мостик и огляделся вокруг.
Начиналась пурга. Струи снега, словно сетка из марли, скрыли от нас «Садко». Лишь контуры его смутно проступали сквозь эту белую пелену. Дул резкий, холодный ветер. «Ермак» дал три протяжных отходных гудка.
Зашумели могучие машины, захрустели льды. Тяжелый корпус ледокола, вздрагивая от напряжения, разбивал поле, около которого стоял «Седов». Затем «Ермак» и «Садко» медленно двинулись к югу.
Я взглянул на часы. Было 3 часа 30 минут утра 30 августа. Ровно трое суток без сна! А сколько бессонных ночей предстояло еще провести морякам «Ермака» и «Садко», пока они доберутся до «Малыгина», значительно опередившего их, и вместе с ним пробьются к кромке льда?!
Мы подняли прощальный приветственный сигнал из трех букв: «Р Щ X», что означает на условном языке сигнального кода: «Счастливого рейса». Нам ответили: «Ж М У» и «С Ф Н» - «Счастливой зимовки».
Не отрываясь, глядели мы вслед уходящим кораблям. Густая сетка пурги быстро закрывала от нас силуэты «Ермака» и «Садко». Только гудки их напоминали: мы еще здесь, совсем близко от вас. Но скоро и гудки умолкли. Мы остались совсем одни среди разбитых на мелкие куски ледяных полей, засыпанных пушистым снегом.
«Седов» стоял, тяжело накренившись набок и опершись на льдину, словно раненый великан, которого оставили силы в самый разгар битвы. В топках еще тлели огни, в котлах еще теплилось живое дыхание пара, но скоро оно должно было вновь угаснуть. Опять надо было разбирать машину, браться за установку камельков, отеплять шлаком жилые помещения, мастерить керосиновые мигалки, готовиться к новой полярной ночи.
