Это кулинарное пособие подарил камбузнику кто-то из поваров «Ермака». Увы! В нем нет ни одного рецепта, как сделать аппетитное блюдо из яичного порошка или сушеной капусты. Полевые бригады имеют возможность пользоваться более свежими продуктами.
Вся обстановка в камбузе красноречиво свидетельствует, что нашему повару впервые приходится заниматься этим делом. Питомец солнечной Одессы, он впервые с полгода назад перекочевал в Арктику. А поварской стаж его еще меньше: только в июне он поступил на «Ермака» камбузником, то есть кухонным рабочим, выражаясь на языке сухопутных людей.
Прискорбно, конечно, что мы будем лишены деликатесов. Но зачем намекать на это человеку, который и так чувствует себя неловко?
Сконфуженный повар прикрывает свою растерянность напускной развязностью и начинает уверять меня:
- А мы с вами, Константин Сергеевич, старые знакомые. Ей-богу, не вру. Мы с вами где-то встречались, Константин Сергеевич...
«Разные, очень не похожие друг на друга люди собрались на корабле! И к каждому из них надо будет найти свой особенный подход, к каждому из них надо подобрать отдельный ключик. Много еще воды утечет, пока все они станут настоящими полярными моряками. Но они все-таки станут ими. Их сделает моряками коллектив».
Так записал я в этот вечер в своем дневнике.
Нам предстояло выполнить большую и ответственную работу - поставить корабль на зимовку среди плавучих льдов. Накануне я долго осматривал окружавшие нас поля, стараясь отыскать получше защищенное от сжатий место. Но во время своих маневров «Ермак» так размолол льды, что выбрать удобное место было трудно.
Наконец выбор пал на широкое и толстое торосистое поле площадью в квадратный километр. Это поле, судя по всему, образовалось еще в 1936-1937 годах и казалось вполне надежным. В случае непоправимой аварии мы могли бы довериться ему и раскинуть здесь свой лагерь. Но самым большим преимуществом этого поля была его конфигурация: на западе оно имело небольшую выбоину, на юге от него отходил большой и массивный отросток в виде тупого рога. Становясь к западной кромке льда, мы сразу получали надежную защиту с трех сторон - с юга, с востока и с севера, - мощное ледяное поле надежно прикрывало нас. Только с запада могли угрожать нам удары льдов.
От спасительного ледяного поля нас отделяло около 100 метров. Для исправного корабля такое расстояние - пустяк. Но «Седову» с изуродованным рулевым управлением преодолеть его было не так просто.
Подняв пары, мы попытались дать ход вперед, потом назад. Но корабль с перекошенным рулем упорно разворачивался вправо. Тогда решено было перетянуться к облюбованному полю с помощью тросов и ледяных якорей.
Надо было отыскать дорогу среди обломков льда, заполнявших все пространство вокруг нас, протянуть к полю тросы и, выбирая их, постепенно подвести корабль к кромке. После долгих и утомительных маневров удалось, наконец, просунуть нос «Седова» между плавающими обломками и полем. Буторин, Бекасов, Буйницкий и Мегер спустились по штормтрапу на какую-то небольшую льдину и, вооружившись баграми, побежали к полю, перепрыгивая с одного куска льда на другой. За ними тащился длинный трос.
Добравшись до поля, боцман выбрал небольшой ропак покрепче, выдолбил за ним углубление и вставил туда ледовый якорь - массивный железный крюк, напоминающий коготь чудовищной птицы.
Полдела было сделано. Через минуту затарахтел брашпиль, на котором был закреплен второй конец троса, присоединенного к левому якорю. Трос наматывался на барабан и не давал носу корабля уходить вправо. Одновременно была пущена в ход машина. При помощи машины и брашпиля нос корабля сначала подтянули к льдине, а затем стали к ней бортом. Подали кормовой конец. Мы стояли у льдины, как у стенки в заправском порту. Торжественно опустили трап. Теперь мы надолго обосновались у этого естественного причала - на все время долгой зимовки льдина должна была заменять нам землю.
Я решил в самое ближайшее время по-хозяйски освоить это поле: выгрузить аварийные запасы и поместить их в палатках, создать резервный склад горючего, соорудить домик для магнитных наблюдений, установить рейки для наблюдения над поведением льда, - одним словом, придать льдине деловой вид обычной зимовки.
В 17 часов механики погасили огни под двумя котлами. Назавтра надо было начинать подготовку машин к зимовке. У Токарева, Алферова и Шарыпова уже был достаточный опыт, полученный прошлой осенью, и я не сомневался, что под руководством Трофимова и с помощью Недзвецкого они и на этот раз образцово проведут консервацию.
Мы, «старожилы» корабля, уже свыклись с обстановкой дрейфующей зимовки. Ни меня, ни Андрея Георгиевича, ни Соболевского, ни Полянского, ни тем более опытного помора Буторина нисколько не удручали камельки, холодные каюты, обеды из консервов, отсыревшие валенки и прочие неудобства.
На людей же, только что пришедших к нам, все эти безотрадные детали неизбежно должны были производить тяжелое впечатление. Мы это прекрасно понимали, и я с большой признательностью должен здесь вспомнить о том, какими чуткими и внимательными товарищами показали себя в эти дни все без исключения «старожилы» по отношению к новым людям.
Это не была мелочная услужливость или ненужная лесть. Нет! Как только за праздничным ужином по поводу прощания с «Ермаком» двое самых молодых новичков расшумелись и начали говорить громкие слова о своей героической решимости, наши «старички» твердо и внушительно напомнили им, что первое качество полярника - скромность. Кстати сказать, больше об этом напоминать не потребовалось, - урок пошел на пользу.
Зато во всем остальном новые люди встречали безоговорочную поддержку и готовность оказать необходимую помощь.
В первые же дни надо было разместить наше пополнение на корабле. Началось всеобщее «переселение народов», вызвавшее большое оживление. В бывшем красном уголке, превращенном за полгода до этого в кубрик, из «старожилов» остались только Буторин и Шарыпов. К ним присоединились Гаманков, Гетман и Мегер. Молодежь сразу же подняла веселый шум. С первого взгляда можно было безошибочно угадать, что весельчаки Гетман и Мегер быстро завоюют пальму первенства на долгих зимних вечерах у камелька. В запасе у них было столько историй и приключений, что на каждый случай они находили подходящий или неподходящий пример из собственной практики, и громкий хохот оглашал кубрик.
Алферов перенес свои вещи в каюту, в которой раньше жили Токарев и Розов. Вместе с ним здесь поселился Недзвецкий. Правда, в этом помещении не было отдельного камелька, но оно обогревалось дымовой трубой, идущей от самодельной печи, которая стояла в кают-компании.
Трофимов и Токарев заняли пустовавшую целый год каюту старшего механика. С присущей людям этой специальности хозяйственностью они довольно быстро привели ее в превосходное состояние. Здесь был установлен новый камелек.
Теперь оставалось подготовить помещение для Буйницкого. На «Садко» он вынужден был жить в общем кубрике со всей командой, в то время как для его работы совершенно необходимо иметь отдельный угол, где он мог бы сосредоточиться над своими вычислениями.
Разобрав дощатые переборки, мы соединили две каюты, в которых когда-то помещался старший помощник капитана, с третьей, где находилась раньше канцелярия. Получилась солидная «квартира из трех комнат», которая и была предоставлена Буйницкому. «Квартиру» эту, конечно, нельзя было назвать очень обширной: общая площадь всех трех кают не превышала 15 метров, но все же теперь Буйницкий мог спокойно работать.
К Буйницкому пристроился Бекасов. Он занял соседнюю каюту, ранее принадлежавшую второму помощнику. Прорезав переборку, Буйницкий и Бекасов соединили оба помещения, поставили камелек, быстро привели свои апартаменты в порядок, и через два-три дня каюты выглядели так, словно хозяева живут здесь уже целую вечность.
В крохотном закоулке каюты Буйницкого они разместили письменный стол и кресло. Это был «кабинет». Здесь на гвоздиках висели малица, бинокль, фотоаппарат. Украшением каюты служил давно уже бездействовавший электрический вентилятор, напоминавший владельцу об утраченных удобствах цивилизации.
Остальная часть этого помещения была занята койкой, полками с книгами и камельком.
На столиках у Бекасова и Буйницкого сразу же появились графинчики с клюквенным экстрактом, который они, не в пример прочим участникам зимовки, очень почитали. Этот неимоверно кислый напиток только при очень большой доле воображения можно было принимать за пиво, вкус которого мы уже забыли за полтора года.
Помещение бывшей канцелярии, вход в которую был завешен одеялами, благородно переименованными в портьеру, представляло собой святая святых нашего молодого научного работника. Там было решено поместить хронометры и маятниковый прибор Венинга Мейнеса, предназначенный для гравиметрических наблюдений. На «Садко» этот прибор находился в неотапливаемом помещении и был подвержен резким температурным колебаниям. Здесь же удавалось хранить его при относительно ровной температуре - плюс 9-12 градусов.
