Милан вынужден был ограничить себя в расходах. Вместо дорогих апартаментов в отеле он снял квартиру на Иоганнесгассе. Михаил очень быстро выяснил, что в доме напротив обосновались русские агенты, следившие за Миланом, его посетителями и за всем, происходящим в квартире. Чтобы лишний раз не волновать болевшего Милана, Михаил решил промолчать об этом русском соседстве.
В начале 1901 года в иностранной печати появились сообщение о том, что Драга беременна.
«Это действительно бесстыдная женщина, — заметил в этой связи Милан. — Она не может быть беременной — она перенесла операцию. Когда это выяснится, Михаил, в Сербии разразится ужасный скандал».
В конце января Милан простудился, а через неделю выяснилось, что это воспаление легких. Когда врачи объявили, что положение безнадежно, Михаил телеграфировал королю о состоянии здоровья его отца. Он знал (и это люди Запада никогда не смогли бы понять) — Милан, несмотря ни на что, со всей необъяснимой и негасимой отцовской страстью все еще любит своего сына, и их примирение было бы последним средством, которое могло спасти его от смерти.
Ответа Александра ждали три дня: Милан — полный надежды, а Михаил — с растущим гневом. Наконец король послал в Вену генерала Лазу Петровича разведать ситуацию, и тот откровенно дал понять Михаилу, что король направил его выяснить, действительно ли Милан смертельно болен или только симулирует.
Милан вначале не хотел принимать Лазу, но затем передумал, поняв, что это последняя возможность связаться с сыном. Пока Лаза был у постели больного, Михаил оставался в салоне и самого разговора не слышал, кроме отдельных мучительных возгласов, таких как: «Он же все-таки мой сын!» или «Он что, Бога не боится?!», «Он что, никогда не будет сыт этой потаскухой?!» Лаза вышел из комнаты больного весь красный и с измученным видом. Ближайшим же поездом он выехал в Белград.
После ухода Лазы Милан сказал: «Я сейчас Вам кое-что скажу… Это, возможно, ужаснет Вас, Михаил. Если я выздоровею, то попрошу Петра Карагеоргиевича свергнуть моего сына с трона. Я давно понял, что принц Петр был бы гораздо лучшим королем, чем Саша, хотя Саша — моя плоть и кровь. Это вовсе не спонтанное решение, и оно возникло не из-за обиды на сына. Я давно уже наблюдал за Петром, за его образом жизни и окружением. У Петра есть те цельность и ум, которых нам, Обреновичам, не хватает. Правда, ему уже пятьдесят семь лет, но, возможно, Сербии нужен немолодой правитель. Страна сама по себе еще слишком молода, чтобы ею правил юный монарх. В случае если я не выздоровею, что вполне вероятно, я хотел бы, чтобы Вы поехали в Женеву и передали Петру то, что я Вам сказал, как мое завещание. И если между ним и моим сыном начнется борьба за власть, я прошу Вас всеми силами и возможностями, которые у Вас будут, поддержать Карагеоргиевича».
В последующие дни казалось, что состояние Милана улучшилось, но однажды, солнечным холодным утром, когда он попросил помочь ему пересесть в кресло, почувствовал внезапно сильную слабость, и голова его опустилась на плечо Михаила. В сильной тревоге адъютант держал его на руках и видел, как все краски исчезали с лица бывшего короля. В этот момент облако закрыло солнце, в комнате стало сумрачно; хмурая тень представилась Михаилу воплощением смерти. Но именно в этот момент, когда, казалось, Милан издает последний вздох, он открыл глаза и слабо улыбнулся.
«Поставьте тысячу франков на скачках в Лоншампе на третий номер, — сказал он неожиданно ясно и живо. А заметив замешательство Михаила, добавил: — Это была просто шутка. Я знаю, что мы не в Париже, а в Вене. Quel dommage[77]». Он сделал еще одну, последнюю, попытку выпрямиться в кресле, но затем откинулся в руках Михаила назад.
В кабинете Михаил натолкнулся на брюзгливого адъютанта Богдановича. Тот ковырял в носу и всякий раз после внимательного изучения добычи приклеивал ее внизу письменного стола. Он так увлекся этим занятием, что поднял голову только тогда, когда Михаил уже стоял в кабинете.
— Это была довольно долгая аудиенция, — заметил он, развалившись в своем кресле. Во времена Милана ни один лейтенант не позволил бы себе оставаться сидеть в присутствии капитана, если только тот не приказал ему. — Больше двадцати минут.
За долгие часы ожидания, которые Михаил провел в обществе лейтенанта, его неприязнь к нему возросла еще больше, и он резко сказал ему.
— Встаньте, когда Вы разговариваете со старшим по званию.
Богданович криво ухмыльнулся:
— Вы бы не открывали рот так широко, — перед аудиенцией Вы не были таким важным.
Тем не менее он, хотя и нарочито медленно, поднялся из своего кресла.
— Вам бы не мешало как можно скорее связаться с полковником, — сказал Богданович значительно тише. — Он наверняка озабочен тем, как прошла Ваша аудиенция. Я бы на Вашем месте не стал держать его так долго в неведении.
— О каком полковнике Вы говорите? — хрипло спросил Михаил. — Что Вы вообще имеете в виду? — Он безуспешно пытался определить, означает ли гримаса на оттопыренных губах лейтенанта угрозу или ловушку. Передает ли ему лейтенант какое-то известие или провоцирует его наудачу? Принадлежит ли он к заговорщикам или является агентом-провокатором? Вполне возможно, и то и другое.
Лейтенант бросил через открытую дверь взгляд в прихожую. Не увидев там никого, он сказал Михаилу:
— Для Вашего спокойствия: справьтесь обо мне у капитана лейб-гвардии Любы Костича. Вы видели его сегодня утром в офицерском клубе. Он в курсе дела и был только что у полковника Машина в крепости. Шестой пехотный полк празднует сегодня именины своего покровителя, и полковник принимает участие. Лучше поторопитесь — неизвестно, как долго еще он там пробудет.
— Я не понимаю ни единого слова из того, что Вы мне говорите, видимо, Вы еще с самого утра приложились к бутылке.
Лейтенант тихо рассмеялся:
— Отлично, господин капитан. Нужно быть всегда начеку. Но поторопитесь, я же Вам сказал, что Вас ждут.
Михаил собрался уже уйти, он был зол и раздражен. Тут ему пришло в голову, что Лаза его еще не отпускал, и он остановился.
— На случай если генерал Петрович спросит обо мне: я ушел перекусить и вернусь не позже чем через час.
— Пообедайте лучше в «Сербской короне». Тогда Вы сможете рассказать Лазе, что встретили там приятелей, которые взяли Вас с собой на праздник в крепость; там как раз недалеко. Так Вы ничем не рискуете. Лаза — старая лиса. Когда речь идет об Александре и его шлюхе, он чует за версту, как собака. Он брата родного не пожалеет, если придется, только чтобы защитить эту парочку.
— Спасибо за совет, — сдержанно сказал Михаил и пошел к двери. — Можете снова занять свое место.
— Уже сижу, — ответил Богданович из глубины кресла.
2 часа дня
— Ну, наконец-то Вы здесь, — проворчал полковник Машин, увидев Михаила. — Где Вы пропадали? Так Вы ничего не получите от вечернего пирога Славы.
Все собрались во дворе казармы Шестого пехотного полка, Машин был, как и утром, в штатском. Замечание о пироге предназначалось для ушей окружавших их людей, военных и штатских, приглашенных на день именин святого Славы, покровителя полка.
Машин взял Михаила за руку и отвел в сторону.
— Что случилось? — Он, невзирая ни на что, улыбался, но голос его звучал жестко и недоверчиво.
— Я был назначен личным адъютантом короля Александра, — сухо доложил Михаил.
Улыбка исчезла с лица полковника, его глаза сузились и смотрели на Михаила, как дула двуствольного штуцера из охотничьей засады.
— Вы? Адъютантом? Как Вы можете это объяснить?
Михаилу внезапно стало не по себе, рубашка под кителем моментально взмокла от пота.
— Ну, об этом Вам лучше спросить генерала Петровича, господин полковник. Он говорил что-то о примирении между короной и армией.
— Он знает, что Вы были в Женеве?
— Король знает об этом.
Полковник нахмурился.
— Вы, стало быть, и короля видели? И что же он Вам сообщил?
— Он спросил меня, видел ли я принца Петра. Я сказал, что видел.
— Довольно легкомысленно с Вашей стороны.
— Отнюдь. Я сказал, что видел принца Петра в церкви. Этим тема была исчерпана.
— И это было все, о чем он с Вами беседовал?
— Нет.
— О чем же еще?
— Он сообщил, что хочет в ближайшее время открыть медицинскую академию.
Лицо полковника еще более помрачнело.
— Как Вы вообще дошли до этой темы?
— Я упомянул, что вынужден был вследствие давней болезни съездить в Швейцарию, и это стало поводом, чтобы прочесть мне целый доклад о необходимости готовить врачей здесь, дома. Вы же знаете, господин полковник, как он любит себя слушать.
— Уж не хотите ли Вы сказать, что Вас только за тем и вызвали в Конак, чтобы Вы это все слушали? Вы позвонили мне утром в четверть девятого, а сейчас десять минут третьего!
