Выяснилось, что в последний вечер на озере мы не будем ужинать у костра — взрослые заказали столик в здешнем пабе. Выяснилось также, что моя дрожь не собирается униматься. Я промерзла до костей, и ничто не могло меня согреть, даже три чашки обжигающе горячего чая, которым напоила меня мама, когда мы вернулись в лагерь. Выпив чай, я забралась в нашу палатку и свернулась калачиком в спальном мешке, меня по-прежнему знобило. Мама объявила остальным, что я в паб не пойду, и все принялись совещаться, как со мной быть. Совещались они недолго: я услыхала, как Макс сказал, что меня нельзя оставлять одну и что он готов составить мне компанию, — и, разумеется, я страшно обрадовалась. Что ни говори, но Макс всегда был таким — заботливым, внимательным. Джентльменом от природы. Затем и Крис сказал, что останется, и я подумала: «О нет, только этого не хватало». Но мистеру Симу удалось его отговорить. Помнится, у меня в голове мелькнула мысль: как это грустно — мистер Сим из кожи лезет, зазывая Криса в паб, но его совершенно не волнует, что его родной сын лишается развлечения. Полагаю, это было типично для отношений мистера Сима с сыном. Я же, естественно, была очень довольна тем, как все устроилось.
Когда они ушли, Макс просунул голову в палатку и спросил, как я себя чувствую. Хорошо, ответила я, но он видел, что мне до сих пор холодно, и предложил выпить еще чаю или горячего шоколада. Я согласилась и сказала, что поставлю чайник на походную плитку, а заодно сделаю бутерброды, нам обоим не мешает поесть. «Ладно, — сказал Макс, выпрямляясь, — тогда я пойду разведу костер».
«Громко сказано» — пожалуй, в данном случае это выражение уместно как никогда.
Если называть вещи своими именами, попытки Макса развести костер и поддерживать огонь закончились полной катастрофой. Все плохое, что могло случиться, случилось. Растопка оказалась слишком сырой (ее намочил дождь, пролившийся днем), а кроме того, щепок просто не хватило. Затем он притащил из леса слишком большие и толстые ветки с бревнами, но у него не было инструментов, чтобы разрубить их. Он пытался ломать их руками, надавливая на противоположный конец ствола ногой, но содрал кожу с ладони, — надо было слышать, как он ругался! Теперь, с одной рукой, перевязанной носовым платком, дела у него пошли только хуже. Я твердила: «Макс, да брось, какая разница, выпей какао, съешь бутерброд, ради бога, расслабься, давай посидим и поболтаем, пока никого нет…» — все впустую. Он не мог сидеть спокойно. Он вбил себе в голову, что мне нужен костер — такой, какой разводил Крис, — и я его получу. И когда он наконец соорудил «эту фигню», как он сам выразился, — бесформенную кучу из хвороста, травы, бревен и папоротника, — он даже не сумел поджечь ее с первого раза. Ему понадобилось полкоробка спичек, чтобы растопка загорелась, после чего куча начала дымить так, что очень скоро весь кемпинг заволокло дымом, и к нам потянулись люди с претензиями и настоятельными просьбами загасить огонь. Тут меня разобрал смех, и этим я все окончательно испортила. Вид у Макса стал еще несчастнее, чем прежде, и он удвоил усилия по разведению костра, сбегав в лес за дровами, совсем уж отсыревшими. К его возвращению я намеревалась произнести нечто откровенно кокетливое, вроде «Знаешь, Макс, есть разные способы согреться», но когда я увидела его лицо, слова замерли у меня на губах. Момент для такой фразы был упущен, и это еще мягко сказано. Вечер был напрочь загублен — и для него, и для нас обоих. Со слезами обиды на глазах он бросил сырые ветки в еле тлеющую кучу, потом неуклюже чиркнул спичкой — ему мешал окровавленный платок на руке. Я понимала, что поначалу им двигал благородный порыв: он беспокоился обо мне и не хотел, чтобы я мерзла, — но все зашло слишком далеко. Может, это прозвучит глупо, но мне кажется, я догадывалась о том, что происходит в его голове или, по крайней мере, в его подсознании. Проблема была уже не в костре — все упиралось в отношения Макса с его отцом. Криса научили разводить огонь: папа не пожалел времени, чтобы терпеливо показать и объяснить, передать навык от поколения к поколению, — ведь на этом и строятся отношения отца и сына. Но только не в семье Макса. Отец бросил его на произвол судьбы — возможно, даже с самого рождения. И поневоле ему пришлось жаться к матери, простоватой и обожающей его дурехе, которая ничему не могла его научить и ничего не могла передать. Макс был одинок в этом мире, и в шестнадцать лет ему уже приходилось туго. Невыносимо было смотреть, как он бросает одну за другой потухшие спички в костер, не желающий разгораться. «С меня хватит, — сказала я. — Иду в палатку. Позови, когда закончишь». Но когда я выглянула примерно через полчаса, Макс исчез, а перед палаткой слабо дымилась груда дров. Куда он ушел, я не знаю, но точно не в паб — бродил где-то сам по себе.
Но это еще не конец истории — к моему глубокому сожалению, потому что настоящий конец мне совсем не понравился. Однако я отдаю себе в отчет в том, что тему эссе я пока, по сути, не раскрыла, а значит, мне придется коротко описать то, что произошло в доме Симов несколько недель спустя.
Я чувствовала себя виноватой перед Максом. Последний вечер на озере обернулся провалом, а ведь все могло сложиться совсем иначе, и я к этому фиаско тоже приложила руку. Верно, он повел себя как полный идиот, но я не воспользовалась возможностью исправить ситуацию (надо было проявить терпение, а не злиться), и самое главное, меня по-прежнему тянуло к нему, несмотря на бесперспективность подобных чувств. Я решила дать ему последний шанс.
Я не стала приглашать его в кафе, мне хотелось, чтобы все произошло как бы само собой. Просто зайду к нему домой в воскресенье и позову прогуляться — например, на городское поле для гольфа, которое находилось через дорогу от его дома. Звонить накануне я тоже не стала, думая, что лучше притвориться, будто я случайно оказалась в их краях и вот решила заглянуть.
На улице было солнечно, такой хороший сентябрьский денек. Я подошла к крыльцу, позвонила. Звонок, похоже, не работал, но входная дверь была заперта всего лишь на крючок, и я легко ее открыла.
Будь это обычный визит, я бы крикнула: «Привет! Есть кто-нибудь?» — но тут я вошла молча, потому что сразу было ясно, что в доме пусто и тихо, если не считать ритмичного храпа, доносившегося сверху, из спальни. Не желая разбудить спящего, я на цыпочках поднялась по лестнице и поняла, что храп раздается из гостевой спальни, которую я помнила как практически заброшенную комнату, где стояли только шкаф и узкая кровать. Но кто же там сейчас спит?
Дверь была приоткрыта. Я тихонько приблизилась и заглянула внутрь.
Там был мистер Сим, и, очевидно, по случаю воскресенья он плотно пообедал пару часов назад, запивая еду красным вином, иначе я не могла объяснить, как ему удалось заснуть в той позе, в какой я его обнаружила. Он лежал на боку лицом к двери. Брюки и трусы у него были спущены до колен, а в правой руке он сжимал тряпку. Я увидела сморщенный, вялый пенис с лиловым кончиком, из которого на голубую простыню тонкой неровной струйкой стекало семя. Лиловое и голубое — цвета «Астон Виллы»,[23] вот какая глупая мысль первым делом промелькнула в моей голове. Странно все-таки работает сознание. И тут мне бросилась в глаза фотография, лежавшая на простыне, яркий цветной снимок, который он сделал на маленьком галечном пляже озера Конистон. Я заметила, что он аккуратно согнул снимок ровно пополам так, что Криса не было видно и смотреть он мог только на меня, мокрую, замерзшую в смелом оранжевом бикини. Словно он намеренно выстроил идеально симметричный кадр, расположив нас на одинаковом расстоянии от краев снимка, чтобы при сгибе получилось то, чего он добивался.
Я простояла, глядя на мистера Сима, лишь несколько секунд, прежде чем услыхала скрип входной двери и голоса внизу. Я быстро отпрянула — и очень вовремя: шум явно разбудил мистера Сима, и теперь он торопился привести себя в порядок.
Макс с матерью прошли на кухню, оставив входную дверь открытой. Я бесшумно спустилась вниз и выскользнула на улицу. Разговаривать с ними мне не хотелось, и я не хотела, чтобы они меня заметили. И уж конечно, я не испытывала ни малейшего желания встретиться лицом к лицу с мистером Симом.
Потом очень долгое время я старательно держалась от Макса и его семьи как можно дальше. Я даже не увиделась с ними на Рождество, хотя не помню, как мне это удалось, ведь мы встречались на рождественских праздниках, когда обе семьи собирались вместе в День коробочек.[24] Похоже, никто не заметил, что я их избегаю, и никто не задавал вопросов. Конечно, это было жестоко по отношению к Максу, но я не сомневалась, что рано или поздно он влюбится в другую девушку. Все могло сложиться иначе, если бы в последний вечер в кемпинге он не зациклился на разведении костра. Нам представилась прекрасная возможность побыть вдвоем, и, раз уж мы ее упустили, не стоило, наверное, пытаться вернуть прошлое. Да и что бы я ему сказала, отправься мы в то воскресенье гулять на поле для гольфа? Честное слово, не знаю. Знаю лишь, что после того, как я увидела его отца таким — после того, как все поняла: и то, что он наверняка всю неделю похотливо следил за мной, и зачем ему понадобилось фотографировать нас с Крисом, — я уже не могла заставить себя приблизиться к Максу, как бы он мне ни нравился.
