Осторожно пожав друг другу руки, они попрощались.
Калле усадили на заднее сиденье машины справа. «На этом месте у нас только начальники большие ездят», – слегка насмешливо объяснил Сергей и тут же позабыл о шведском госте, увлекшись разговором с водителем.
Говорили они очень быстро, Калле почти ничего не понимал. А за окном было спокойно и красиво – бегали зеленые поля, мелькали малоподвижные коровы и высокие караулы телеграфных столбов. Вверху на столбах располагались белые фарфоровые катушки с проводами, по две с каждой стороны столба. Сначала Калле подумал, что они похожи на бараньи головы. Потом решил, что это скорее головки огромных музыкальных инструментов, катушки – это круглые колки, натягивающие сделанные из бычьих жил струны. Инструменты аккомпанируют, а пейзаж поет…
Водитель в серой помятой кепочке и Сергей по-прежнему без умолку разговаривали, и Калле представлялось, что все их слова сливаются в быстрое и бесконечное повторение названия Вологда.
Проехав примерно полпути, они остановились у обочины – шоферу понадобилось посмотреть что-то в моторе. Калле вышел из машины. Метрах в десяти от них, у небольшой дорожной развилки виднелся голубой указатель: «Свиноводческий комплекс Совхоз «Коммунист».
Калле вообще-то считал свиноводство весьма достойным занятием. И никогда не забывал, что их семья по-прежнему живет в доме, построенном на средства от продажи хряков, свиноматок и поросят. Но название совхоза показалось ему странным.
«Интересно, а если бы дед, голосовавший за партию трудовиков, восемьдесят лет назад назвал свое хозяйство «Свиноводческая ферма «Трудовик», что бы про него подумали?» – мелькнуло в голове у Калле, и он тихонько рассмеялся.
– Да чокнутый он, этот чех, я тебе, Петрович, отвечаю! – негромко сообщил водителю Сергей. – Я еще в поезде это понял. Видишь вон, стоит и сам с собой смеется… К тому же он больной какой-то, он нам вчера сам признался.
– Простите, пожалуйста, – церемонно обратился к ним «чокнутый», – а мы не могли бы заехать ненадолго в этот свиноводческий комплекс «Коммунист»? У меня прадед когда-то выращивал свиней, и муж сестры этим занимается. Мне было бы очень интересно посмотреть!
– Не положено! – строго ответил Сергей. – Нам поручили доставить тебя прямиком в наш колхоз, а обо всем остальном нужно договариваться дополнительно. Вот приедем на место, там у председателя и спросишь!
Калле снова вспомнил инструктора, который говорил, что иностранцы в России всюду ходят с сопровождающими, и каждый их шаг контролируется советским государством. Это тоже казалось ему преувеличенным и надуманным – и тоже оказалось правдой. Хотя странно, конечно… Ну что случится, если он просто посмотрит, как живут эти коммунистические свиньи? Неужели так же, как на ферме его шурина Мэтью? Там животных содержали в просторных, удобных и хорошо вентилируемых вольерах со стеклянными стенами. По периметру каждого вольера был построен коридор, по которому ходили ветеринары и прочий персонал, а корм подавался через специальные отверстия в стенах этого коридора. В каждом свинарнике была установлена мощная система аммиачных датчиков, так что, едва в воздухе появлялся лишь слабый намек на запах вчерашнего туалета, как в помещении автоматически включалась аппаратура помывки и просушки – что-то вроде дезодорирующего душа и для вольера, и для свиней. Предприятие Мэтью, кстати, называлось «Розовая хрюшка»…
Заметив, что Калле расстроился, Сергей немного смягчился:
– Понимаешь, ты не думай, что мы тебе не доверяем. Просто у нас такие порядки, без разрешения никуда не пустят. Нас самих бы не пустили! Но мы обязательно спросим у Петра Григорича, председателя нашего. Он позвонит, куда надо. И если там разрешат, мы покажем тебе всех наших хряков!
«Не разрешено… не положено… – задумался Калле. – Как называется такой тип предложения? Безличное? Неопределенно личное?..» Точно он не помнил. Зато в памяти снова зазвучал голос инструктора, предупреждавший о том, что в целях собственной же безопасности избегать сопровождения не следует, а лучше вообще никуда не ходить одному. И всегда быть максимально внимательным и сосредоточенным…
Сосредоточившись и мобилизовав внимание, Калле уставился за окно. А там по-прежнему кисть невидимого ветра размашисто смешивала зелень полей и голубизну неба. Мелькнул вдоль дороги маленький, неправильной формы домик – кривобокий, просевший, острым углом уткнувшийся в землю, с покосившейся дверью. Но свежевыкрашенный, белоснежный, чем-то похожий на острый парус.
Еще через какое-то время их остановили у небольшой будки – нелепой, металлической, на одной куриной ноге. Люди в синей униформе проверили документы у водителя. Неподалеку стояла темно-рыжая лошадь с подводой, груженой неряшливой морковкой. Нетерпеливо потоптавшись на месте, лошадь вдруг вильнула хвостом, ударила о землю копытом и пошла вперед, решительно набирая скорость. Из вздрагивающей повозки в панике начали прыгать на землю ярко-рыжие морковки, а юркий мужичок, спешно прервав разговор с милиционером, стремглав помчался за подводой, что-то крича и размахивая в воздухе серой кепкой. Абсолютно такой же, как у Ленина, с которым Калле встречался уже пять раз: четыре раза в Москве и один – на вологодском вокзале. Кстати, у их водителя на голове тоже был похожий блинчик.
Колхоз имени XXIII съезда партии считался одним из крупнейших в области. Четыреста гектаров пахоты, восемь длинных улиц с деревянными и каменными крестьянскими домами и одна короткая с так называемыми коттеджами, двухэтажными зданиями из белого кирпича, в которых размещались конторы различных технических служб и колхозное общежитие. В центре поселка располагалась главная усадьба с сельсоветом, клубом, магазином и площадью. На площади возвышался Владимир Ильич, назидательно указывавший пальцем куда-то в сторону туевых кустов – сильно разросшихся и с аппетитом поглотивших портреты победителей прошлогоднего социалистического соревнования.
Председатель колхоза оказался крепким мужчиной лет сорока пяти.
– Петр Григорич, – с важным видом начал Сергей, едва они переступили порог председательского кабинета, – тут этот Калле хочет на свинокомплекс съездить. Он по дороге у меня спросил, а я что? Вы ж мне сказали только привезти сюда и все, я ж не знаю…
– Потом разберемся, – прервал его председатель и спросил, обращаясь к шведу:
– Ну как доехал? Без происшествий?
– Спасибо, все хорошо, – вежливо ответил Калле.
– А что ж тебя молодого такого прислали? Лет-то тебе полных сколько?
– Двадцать три, – ответил Калле, неожиданно почувствовав какую-то неловкость.
– Как моему среднему, Сашке. Он в Москве, в институте, учится. Вот их за границу не посылают…
Калле никак не мог сообразить, как ему нужно разговаривать с председателем, и к общей неловкости почему-то прибавилось легкое чувство вины.
– Ну ладно, комсомол, дел у меня много, так что ты, Серега, давай отведи парня в общежитие, устрой там, проверь, что б все было как надо! Бабе Вере напомни, что мы с ней насчет еды для него договаривались. Ну и вообще бери шефство над нашим гостем!..
Колхоз Петра Григорьевича Сальникова миллионером не был, но и в отстающих не ходил. К делу своему председатель относился ответственно, показухи не любил и работал с утра до ночи. Поэтому, когда ему сообщили о том, что горком партии намеревается направить к нему в хозяйство иностранца, он совсем не обрадовался – и так, как говорится, в гору некогда глянуть: механический участок нужно за лето построить, столярку отремонтировать, в кормовом трубы заменить, плюс еще мост через Вислый ручей подправить! И это не говоря о том, что виды на урожай в этом году были не ахти какие, так что с планом наверняка возникнут осложнения! А тут еще этого шведа на голову навязали! И добро бы швед был какой солидный, а то ведь – пацан пацаном, а ты церемонься с ним, как с папой римским! Не дай бог, накачают колхозные молодцы этого птенца самогоном да втянут в какую-нибудь историю – вот и отвечай потом перед мировой общественностью… Петр Григорьевич, конечно, уже провел кое-какую идеологическую работу с местной молодежью, проинструктировал, как вести себя с капиталистом, но на всякий случай нужно бы еще раз поговорить… А вообще, возвращался бы этот Калле Густавссон поскорее к себе домой, в Швецию – всем бы было спокойнее!..
Калле Густавссон между тем изо всех сил старался осваивать новые условия жизни и не терять при этом присутствия духа.
Выделенная ему койка в общежитии по форме была похожа на гамак – металлическая сетка провисала почти до пола. Дома Калле всегда спал на жестком ровном матрасе, и теперь по утрам его мучили боли в спине. А еще у него все чесалось. Мысль о том, что по ночам его кто-то кусает, Калле мужественно гасил и уверял себя в том, что это просто аллергия на перемену климатического пояса.