– А что мне для этого нужно сделать? – спросил он у корреспондента.
– Да ничего особенного! Просто залезайте на трактор, а я посмотрю, с какой стороны вас лучше снять.
Разговаривая, Валерий Харченко как-то неестественно тянул слова и пожимал пыльными бархатными плечами. Забравшись в кабину, Калле бросил осторожный взгляд на остальных членов бригады. Надо всем происходящим те явно потешались, хоть и старались откровенно этого не демонстрировать. Калле вдруг смутился. Корреспондент попросил его сесть поближе к рулю. Потом подальше. Потом положить на руль руки. Посмотреть немного вправо. Влево. Вверх, вниз, за горизонт… Калле чувствовал, как растущее смущение красит его щеки в наипередовой пролетарский цвет.
– Ну вот! Так, вроде бы, будет то, что надо! – заявил наконец Валерий Харченко, после чего не очень ловко запрыгнул на подножку кабины и очень заботливо поправил на Калле воротник его клетчатой рубашки. На что остальные члены бригады отреагировали раскатистым лошадиным ржанием.
«Интересно, а русские лошади на пастбище тоже ходят, как коровы, – то есть сами, без людей?..» – рассеянно думал Калле, прощаясь с корреспондентом. Валерий Харченко завел машину, сквозь опущенное стекло подмигнул шведскому трактористу, пообещав при этом лично привезти ему несколько экземпляров газеты с его фотографией – и русский армейский «джип», действительно по-козлиному подпрыгивая, побежал по густо-коричневому грунту, волоча за собой парашют придорожной пыли. Калле подумал, что корреспондент ему чем-то не понравился.
Чуть в стороне неровным кругом стояли отработавшие смену трактора. Разговаривая о чем-то привычном и мелком, мужики рассаживались за столом. Калле запер свою кабину и нерешительно направился к товарищам.
– Ты чё, Колька, выпить с нами, что ли, наконец собрался? – обрадованно спросил Сергей. В ответ Калле неопределенно пожал плечами. Вообще-то ему было жарко, рубашка противно липла к спине, и пить на самом деле хотелось, только холодной воды или молока… Но с другой стороны, если это как-то поможет найти общий язык… если он после этого научится разговаривать с русскими… вот так просто, как они разговаривают друг с другом, о чем-то привычном и мелком… Тогда почему бы и не выпить? Он же сам все время избегает их общества, но они вроде не обижаются, вон и Сергей обрадовался…
– Вот и молодец! Давай садись! – поддержал Михалыч, крепкий мужик лет тридцати, самый старший член их молодежной бригады.
Кто-то протянул Калле граненый стакан с мутной зеленоватой жидкостью. Калле заглянул в емкость с сомнением и легким испугом.
– Да не боись ты! – утешительно толкнул его в плечо Сергей. – Это тебе, конечно, не ром какой там и не коктейль, это наш продукт! Надежный, голова после него не болит. Танька Нечипоренко-то самолично варила! А она у нас в этом смысле знаменитость. Ей даже милиция ну не то, чтобы разрешает, но глаза закрывает… Говорит, только чтоб без переборов… А все потому что милиция сама у нее к праздникам отоваривается!..
– Ой ну и трепло же ты, Серега! – вздохнул Михалыч и предложил: – Ну что, хлопцы, давайте! За районную газету «Передовик-колхозник»! Пойдет за нее?
– А куда ж оно денется? – согласился Сергей, и все члены молодежной бригады дружно крякнули и опрокинули стаканы.
Калле собирался сделать только один – ознакомительный – глоток, но бдительный Серега поймал его руку, зажал ее и не позволил поставить стакан на стол.
– Э-э нет! Раз уж остался, то давай, чтоб как положено! Чтоб до дна! Это ж за твою газету «Передовик-колхозник»! Или ты что, может, газету не уважаешь?
Окончательно растерявшийся Калле как-то сообразил, что Сергей отпустит его, только если он выпьет водку залпом. Зажмурившись, он выпил, после чего Сергей выхватил у него стакан, потряс им в воздухе и победоносно заявил:
– Ну слава тебе, господи! Молодец! С первым почином тебя, товарищ капиталист!
На лице у молодца и вправду застыла гримаса капитализма, а внутри развязалась скоропалительная ядерная война, в огне которой должны были сгореть легкие, желудок, печень и все до единого прочие органы. Небо стало мутным, зеленым, и Калле с ужасом почувствовал, как из глаз его непроизвольно потекли слезы, – продолговатые и противные, как мелкие бесцветные гусеницы…
– Ну что, я ж тебе говорил, что проберет как надо! Ты давай, не дрейфь, держись! В начале оно всегда печет, но скоро ты почувствуешь, как пришла сила… Это ж тебе даже не «Столичная»… – говорил ему Серега, дружески подпихивая плечом.
Остальные о чем-то оживленно разговаривали. Сосредоточившись, Калле попытался понять, о чем. Но оказалось, что знаменитый продукт Таньки Нечипоренки каким-то образом лишил его способности понимать русский язык – Калле не узнавал ни одного слова. А когда он посмотрел на Михалыча, ему и вовсе показалось, что изо рта самого старшего члена молодежной бригады вылетают не слова, а связки белобоких сушек, которые Калле каждый день покупал в сельмаге… Надежда на то, что, выпив, он найдет с русскими общий язык, растаяла, не оставив даже легкого облачка. Калле почувствовал, что вот-вот заплачет, зарыдает взахлеб, как в далеком детстве от какой-нибудь совершенно непоправимой беды. И вряд ли русские трактористы смогут его при этом утешить так же, как когда-то мама…
Дабы избежать публичного позора, Калле встал и на чьих-то явно чужих ногах направился к стеклянному граненому горизонту, даже не попрощавшись с товарищами по работе.
Над полями стайками летали бабочки. Свободные и независимые, как здешние коровы, но только очень красивые. Сев на землю, Калле долго и пристально наблюдал за их трепетными перемещениями, с удивлением обнаруживая, что бабочки прямо у него на глазах увеличиваются в размерах и превращаются в диковинных птиц. Свободных и независимых… – в яркую разноцветную стаю, похожую на лоскутное одеяло.
«А вот я сейчас приду домой, приведу себя в порядок и отправлюсь к председателю. Приглашу Галю в кино! А почему бы и нет? Здесь же все в кино ходят, сеансы в восемнадцать ноль-ноль и девятнадцать сорок пять…» – неожиданно заявил себе Калле, после чего решительно поднялся и энергичной, хоть и слегка неровной походкой двинул к поселку.
Баба Вера была на месте. Поджидала его у самых дверей:
– Слышь, Колька, Галька-то председателева в этот, как его, в лагерь пионерский сегодня уехала. На Азовское море! У ей же лето-то ить последнее, на будущий год школу кончит, в институт, верно, отдадут. Аж в Москву, как Сашку-то их, среднего. Или в область, там их старший сын учился…
В этот вечер Калле пришел к Вислому ручью раньше обычного, еще засветло. На мосту, в его любимом месте, удила рыбу похожая на баранку старушка – коричневая, маленькая, сухая, но очень крепкая на вид. Ее волосы и лоб покрывал по-пиратски повязанный черный платок, который – как это часто случается у пиратов – немного съехал в сторону, обнажив одно загорелое ухо с круглой серебряной серьгой. В большом звонком ведре у ситцевых ног рыбачки билась в истерике маленькая перламутровая рыбка, обманом выуженная из Вислого ручья.
Калле вспомнил свой тайный, десятилетней давности вояж в Копенгаген, из которого так не хотелось возвращаться домой… И неожиданно охватившую его радость, когда он – нехотя! – но вернулся…
На обратном пути он зашел к председателю – сообщил, что хочет срочно съездить в Швецию. Еще на курсах в Стокгольме Калле говорили, что, раз в три-четыре недели он сможет прилетать домой на выходные. Для этого он должен сообщить руководству колхоза дату ближайшего предполагаемого отпуска, а колхоз обязан организовать доставку сельхозспециалиста в посольство Швеции в Москве, которое в свою очередь позаботится об авиабилете и прочих дальнейших деталях.
– Ты, Калле Густавссон, прямо без ножа меня режешь! – заявил Петр Григорьевич в ответ на его просьбу. – Одного-то я тебя отпустить права не имею – тебе же до Москвы положено два сопровождающих! А где я, спрашивается, их возьму? Ты на календарь смотришь? Сейчас же время самое горячее, каждая пара рук наперечет! У меня и так план срывается, а тут еще ты со своим отпуском… Ты когда конкретно ехать-то хочешь?
– Я могу прямо завтра, – тихо ответил Калле. Ответил несмотря на чувство вины, возникшее у него после слов председателя.
– Ладно, ничего я тебе, парень, не обещаю. Дела у меня в колхозе есть поважнее твоих капризов, но завтра с утра попробую позвонить в горком комсомола Виктору Дубовенко – ты его знаешь, он тебя сюда вез вместе с нашим Сергеем. Если они там придумают что-нибудь, так и попутного тебе, как говорится, ветра! А не придумают, так придется тебе подождать с неделю-другую, пока у меня люди в механическом не освободятся…
Калле вышел из председательского дома расстроенным. Смысл услышанного он понял не до конца. Нет, то есть суть он, конечно, уловил, но при чем здесь были, к примеру, «капризы» и «попутный ветер»? И потом, они все-таки отправят его в Москву или нет? И если отправят, то когда? Ведь он уже отработал почти три недели. Подождать еще неделю – это еще куда ни шло. Но две – это уже слишком! К тому же это противоречит договору! В договоре ясно сказано, что он имеет право на отпуск раз в три-четыре недели! А не в пять!.. Простое огорчение постепенно превращалось в сложную злость. Погода явно портилась – сверху падали редкие и тяжелые капли и, обещая нешуточный ночной ливень, шумели деревья. Калле шел по темной улице, сердито пиная ногой бутылку из-под вездесущей пол-литры, а ехидный «попутный ветер» в спину нагловато гнал его в далекую и родную Швецию, где свято соблюдаются все договора…
