Алхимик вручил Томасу мешок с какими-то серовато-белыми камнями, странный горшок с отверстиями в днище и отвел на пустырь. Здесь была утоптана круглая, освобожденная от растительности площадка. Посреди нее темнела горловина еще одного, вкопанного в землю горшка. Уголья вокруг этого горшка были свежее той сажи, что осталась на обвалившихся стенах.
Алхимик помог Томасу установить дырявый горшок поверх того, что был вкопан в землю, велел засыпать в него камни, а затем накрыл верхний сосуд крышкой. Здесь же лежали и дрова. Абу Тарик с Томасом развели костер вокруг горшков. Почти сразу повалил желтоватый дым, и мерзко завоняло серой.
Встав с наветренной стороны, так, чтобы ядовитые испарения его не коснулись, алхимик решил поделиться с Томасом толикой своей учености.
— Знай же, юноша, — вещал абу Тарик, — что, согласно учению великого Абу Муссы Джабира ибн Хайана , в основе всех металлов лежит два принципа, а именно философская Сера и философская Ртуть. И Ртуть есть принцип металличности, и текучести, и ковкости, в то время как Сера придает металлам горючесть. Серу порождают сухие испарения, конденсирующиеся в недрах земных, тогда как Ртуть порождают испарения мокрые. Объединяясь под действием тепла, два этих принципа дают начало семи основным металлам: золоту, серебру, ртути, свинцу, меди, олову и железу…
Как и в прошлый раз, когда алхимик решил почтить его беседой, юноша почувствовал, что сознание его уплывает. Он сидел на корточках у костра, обхватив руками колени и медленно покачиваясь взад и вперед. Слова алхимика текли над головой, поднимались вверх, и вслед за ними направлялся взгляд Томаса — и оттуда, сверху, ему открывался вид на городские кварталы. Вздымался острый шпиль Каттедрале , краснели на солнце купола Мартораны , в порту суетились грузчики и торговцы, море откатывалось от берегов. А где-то вдали, за синей дымкой горизонта, рыскал по волнам белый корабль с тремя мачтами, со свернутыми парусами, и разноцветные глаза его капитана сверкали сквозь прорези маски…
Томас вздрогнул и очнулся. Ветер сменил направление, в ноздри ударил резкий неприятный запах. Алхимик все распинался:
— …и следует поместить мужчину, что означает Серу, и белую женщину, что означает Ртуть, в круглый дом, окруженный постоянным умеренным теплом, и оставить их там до тех пор, пока они не превратятся в философскую воду…
Томас закашлялся, вскочил на ноги и бегом обогнул костер, чтобы оказаться подальше от ядовитых паров. Абу Тарик, чьи речи он так беспардонно прервал, недовольно уставился на раба.
— Вижу, ты так же глуп, как и остальные, и тебя не завораживает священное искусство алхимии!
В ответ Томас широко распахнул рот, высунул обрубок языка и замычал. Абу Тарик махнул рукой, развернулся и пошел к дому. Его широкая теплая абба [58] цеплялась за колючки, и толстяк раздраженно дергал одеяние. Томас остался один на пронизывающем ветру, в худой рубашке, продранных штанах и босиком. Плавящаяся сера с шипением стекала в нижний горшок. Чайка, пролетавшая над пустырем, крикнула презрительно и насмешливо. Томас и сам бы посмеялся над собой, но вместо смеха из горла вылетели хриплые звуки, похожие на рычание или лай.
Замолчав, юноша снова присел на корточки и уставился на горшок. Некоторое время ничего не происходило. Руда в горшке потрескивала, пламя со свистом пожирало дрова. Затем в песню огня и пара вплелись новые голоса. Стук лошадиных копыт, скрип колес и неясное металлическое дребезжание. Томас оглянулся через плечо.
По узкой мощеной улице, что вела к дому алхимика, двигалась нагруженная мешками телега. Понурый мул, тащивший телегу, лениво переступал ногами. На телеге сидели двое: старый бородатый возчик, причмокивающий языком, и еще один человек. Очевидно, колымага направлялась к дому абу Тарика, крайнему на этой улице. Томас встал и с любопытством всмотрелся. В череде серых, бессмысленных лиц, мелькавших перед ним всю прошедшую неделю, любое новое лицо представлялось достойным интереса.
Тот, кто сидел на телеге по правую руку от возчика, был молод — возможно, на три или четыре года старше Томаса. Оливковый тон кожи выдавал в нем одного из сыновей Исава [59], хотя Томасу встречались и смуглые христиане. Что более интересно, щеки и лоб молодого сарацина были испещрены черными точками и царапинами, а на месте правой брови глянцевито блестел ожог.
Телега подкатила к воротам. Парень спрыгнул на землю, рассчитался с возчиком и принялся сгружать мешки. Лишь сейчас он заметил Томаса.
— Эй, ты, — выпрямившись, по-арабски крикнул безбровый, — ты новый раб? Я Селим, помощник хозяина. Иди-ка сюда и подсоби мне.
Часть третья. Глава 2. Цветок граната
Глава 2 Цветок граната
Согласно учению Абу Абдаллаха Джабира ибн Хайяна [60], свинец превращается в золото под влиянием философского эликсира за семь дней. Но кто скажет, сколько времени понадобится на то, чтобы человеческая душа превратилась в змеиную? Ни один адепт теории трансмутации [61] не даст точного ответа. Да и нужен ли он кому, этот ответ?
Ветер нес рваные тучи с плоской вершины Монте Пеллигрино, поднимавшейся над портом. Горлицы, устроившиеся на крыше, переступали лапами и тревожно ворковали. Ветер ерошил их сизые перышки, теребил кроны пальм и взвихрял столбики пыли, в которых плясали сухие листья розовых кустов. Ветер совсем уж приноровился оборвать последний цветок с верхней ветки граната, но тут его опередили. Рука, изуродованная струпом недавней раны, протянулась, погладила нежные лепестки — и вот цветок уже надежно зажат в тонких, но сильных пальцах.
Томас внимательно осмотрел свою добычу, понюхал — цветок пах пылью — и оглянулся на резную решетку в окнах харамлика. Затем перевел взгляд на дверь. Дверь отворилась. Обиженный ветер сердито взвыл и накинулся на девушку с кувшином
в руках, показавшуюся на пороге. Лицо девушки, хорошенькое и смуглое, не было прикрыто вуалью, чем ветер немедленно и воспользовался. Он швырнул целую пригоршню сора в вишневые, широко распахнутые глаза. Девушка ойкнула и прикрыла глаза ладонью. Прижимая к груди кувшин, рабыня поспешно побежала через двор. Под полой коротковатой рубашки мелькали изящные щиколотки, обтянутые шелковыми шальварами. Должно быть, шальвары подарила ей сама госпожа — ведь девушка была ее личной и любимой служанкой.
Как бы ни спешила красавица, она все же не смогла удержаться — и, по всегдашнему своему обычаю, кинула взгляд на созревающие плоды граната. Поэтому не сразу заметила, что дорогу ей заступил один из рабов. Заметив, недовольно сморщила тонкий носик и шагнула в сторону, желая обойти наглеца. Каково же было ее изумление, когда раб, ничуть не смутившись, широко улыбнулся и протянул ей алый, такой яркий в этом осеннем дворе цветок. Красавица замерла, изумленно приоткрыв рот. Никто из слуг не позволял себе подобного! Вероятно, следовало хорошенько его отчитать или вообще закричать. Девушка беспомощно оглянулась. Во дворе не было никого, кроме них двоих да устало воркующих горлиц. Снова обернувшись к рабу, хорошенькая служанка заметила то, чего не замечала раньше. Раб был молод и красив. Его не портила даже наполовину обритая голова. Странные разноцветные глаза смотрели открыто и ласково, в чертах загорелого лица читались смелость и благородство. Он совсем не был похож ни на других рабов, ни на буйволообразного надсмотрщика Мааса, от чьих потных лап ей не раз приходилось уворачиваться. Девушка опустила глаза. Затем робко, неуверенно улыбнулась в ответ на улыбку мужчины. Затем приняла из его пальцев цветок.
Наблюдая за помощником абу Тарика, Томас был удивлен тем, что ему открылось. Ни алчности, ни злобы, никаких других пороков не было в помощнике алхимика. Зато там светилось острое любопытство к миру, честность и еще кое-что… нечто, похожее на пламенеющий в солнечных лучах цветок граната. Сам Томас ни разу не испытывал этого чувства, но по взглядам, которые Селим кидал на западную часть дома, по торопливости его движений и разлившемуся по лицу нетерпению понял, что молодой сарацин очень ждет встречи с кем-то. А, вникнув чуть глубже, догадался, с кем. Подмастерье был давно и безнадежно влюблен в жену абу Тарика, прелестную Хабибу.
Поняв, Томас с трудом сдержал смех — не рассмеялся лишь потому, что помнил, как мерзко звучит его голос сейчас. Кроме того, похоже Абу Тарик знал о тайной страсти подмастерья и сам старательно разжигал ее, потому что не хотел утратить ценного помощника. До чувств жены ему не было дела. Юноша опустил глаза, скрывая усмешку. Селим не был рабом, как Томас и его товарищи по несчастью — однако хитрый алхимик сумел сковать его цепями куда более прочными, чем обычный металл. Знал ли абу Тарик, что сам попадется в расставленные им сети? Конечно же, не знал.
Томас ждал десять дней, пока с лица окончательно не сойдут синяки и ссадины, оставленные сапогами тамплиеров, и пока не заживут обожженные губы. Затем, ветреным осенним днем, он подстерег минуту, когда во дворе никого не было, сорвал последний цветок граната и заступил дорогу юной прислужнице по имени Гайда. Девушка смущалась недолго. Тем же вечером, поняв друг друга без слов, молодые люди встретились в опустевшем дворике, под ветками розовых кустов и граната. Светила полная луна. От ворот несся храп Мааса. Сонно ворковали голуби на крыше, и перемигивались огромные южные звезды. Прежний Томас непременно сочинил бы об этой ночи лирическую канцону или балладу. Новый Томас деловито опустил девушку на ковер из сухих листьев и зажал ей ладонью рот, когда стоны сделались слишком громкими.
