Томас ждал десять дней, пока с лица окончательно не сойдут синяки и ссадины, оставленные сапогами тамплиеров, и пока не заживут обожженные губы. Затем, ветреным осенним днем, он подстерег минуту, когда во дворе никого не было, сорвал последний цветок граната и заступил дорогу юной прислужнице по имени Гайда. Девушка смущалась недолго. Тем же вечером, поняв друг друга без слов, молодые люди встретились в опустевшем дворике, под ветками розовых кустов и граната. Светила полная луна. От ворот несся храп Мааса. Сонно ворковали голуби на крыше, и перемигивались огромные южные звезды. Прежний Томас непременно сочинил бы об этой ночи лирическую канцону или балладу. Новый Томас деловито опустил девушку на ковер из сухих листьев и зажал ей ладонью рот, когда стоны сделались слишком громкими.
Пока Гайда, тяжело дыша, приводила в порядок одежду, молодой шотландец лег на спину и уставился на неспокойное небо. По небу бежали серовато-сизые облака, длинные и тонкие, как ведьминские космы. Луна, окруженная желтовато-красным ореолом, опускалась в невидимое отсюда море. Томас думал о том, что первая часть его плана сработала, и что завтра пора переходить ко второй. Еще он с ленивым любопытством пытался понять, почему ничего не чувствует. Девушка была красива и страстна в любви, вечер полон прелести и тайны, а Томас ощущал лишь сырость и холод, исходящие от земли, и нервную, лихорадочную дрожь азарта. Он казался себе музыкантом, играющим сразу на нескольких инструментах — только вместо инструментов под руками его двигались, дышали и совершали поступки живые люди. Чувство было новым и завораживающим, а ведь Томас едва успел сыграть вступление. Насколько же более сладким и волнующим станет оно, когда дело дойдет до основной части!
Нельзя сказать, что Томаса занимали только любовные дела Селима и прелестной Хабибы. С того момента, как юноша ступил под кров алхимика, его интересовал и другой вопрос. Почему абу Тарик покупал только немых рабов? С одной стороны, понятно желание хозяина сохранить секреты своего ремесла в тайне. Однако производство красок, а также ядов от мышей и прочих вредных тварей не казалось молодому шотландцу делом, требующим столь строгой секретности. Особенно здесь, на Сицилии, где так много ученых сарацинов. А каждый ученый сарацин, как известно, наполовину колдун и якшается с дьяволом — по крайней мере, так уверял Томаса многознающий Баллард.
Еще в первые дни юноша внимательно осмотрел мастерскую. Было здесь много керамической и стеклянной посуды, ступки для измельчения ингредиентов, диковинные весы: большие, медные, с блестящим коромыслом. Имелись и песочные
часы, о которых Томас прежде слышал, но никогда не видел. Такой способ отмерять время изрядно позабавил молодого шотландца и даже настроил на философский лад. Струйка песка, текущая из верхней в нижнюю часть колбы, завораживала — а более всего изумляло то, с какой легкостью время в песочных часах поворачивается вспять.
Также в лаборатории располагались два очага. Первый, с кузнечными мехами, предназначался для плавки металлов, спекания стекла и изготовления красок. Второй, с чужеземным названием «атанор», был куда интересней. Сложенный из кирпичей, с дверцей, через которую в печь помещали уголь и выгребали золу, и маленьким дымоходом, с двумя поперечными железными прутьями, на которых устанавливалась реторта, он сразу привлек внимание Томаса. Не здесь ли алхимик готовил свой чудесный эликсир, способный превратить свинец в золото? Не это ли было его секретом?
Стеклянная реторта соединялась с медной трубкой, свитой кольцами, подобно змее, и заключенной в другой стеклянный сосуд. В этом сосуде было два отверстия, и один из рабов занимался тем, что постоянно наливал в верхнее отверстие холодную воду из ведра. Из нижнего вода вытекала в другое ведро и там охлаждалась. Второй конец трубки помещался в узкогорлый кувшин, куда и стекал таинственный эликсир. Впервые зайдя в лабораторию, Томас с опаской приблизился к пыхтящей, потрескивающей реторте, где бурлила некая жидкость. Пламя в очаге то и дело окрашивалось в голубой цвет. Юноша совсем уж было решил, что здесь творится самая что ни на есть черная магия, когда нос его уловил знакомый запах. Запах исходил из кувшина и подозрительно напоминал аромат дешевого виски, до которого был так охоч матрос Джон Кокрейн с «Неутомимой». Томас с разочарованием осознал, что никакого отношения к превращению свинца в золото таинственный аппарат не имеет — нет, в нем просто-напросто обычная бражка превращалась в более крепкий напиток. Хоть священная сарацинская книга и запрещала пьянство, вряд ли алхимик пытался скрыть именно этот секрет.
Недоумение Томаса разрешилось с приездом Селима.
В мешках оказались выкованные из бронзы трубки длиной в локоть и круглые металлические ядра, которые Селим называл «бондок» — орех. В следующие дни все рабы занимались тем, что обкладывали трубки дубовыми полосами, которые Селим закреплял особым способом. Железные кольца он раскалял в горне и горячими натягивал на заготовки. Остывая, кольца плотно прижимали дерево к металлу. Затем трубки крепились на торец тисовых палок.
Томас, которому поручили держать заготовки, пока Селим натягивал на них кольца, пытался понять, для чего служит странное приспособление, именуемое «модфа». К этому времени двое старших и более опытных рабов кончили возиться с трубками и деревом. Под наблюдением абу Тарика они принялись перетирать в ступах выплавленную Томасом серу, уголь и какие-то блеклые кристаллы, которые хозяин называл «китайским снегом». Получившуюся пудру один из работников высыпал на камень и поднес к ней зажженный трут. Смесь вспыхнула и сгорела с шипением, оставив после себя облако резко пахнущего дыма. Юноша догадался, что это тот самый знаменитый арабский порох, которым начиняют бомбы и зажигательные ракеты. Говорят, такие использовал еще проклятый Саладин при штурме Иерусалима. Остальное угадать было несложно. Вскоре Томасу представился случай проверить свои предположения.
Как-то утром Селим вывел из стойла понурого мула, на котором хозяин обычно ездил на рынок. Еще только светало. Воробьи сонно чирикали в розовых кустах, лишившихся последней листвы. Солнце золотило крыши, но от земли тянуло промозглым холодом. Томас, поеживаясь, вышел во двор. Он помог сарацину погрузить на мула большой тюк, в котором лежали обернутые мешковиной модфы, а также бондоки и порох в кожаных мешочках. Когда Селим уже тронул пятками мула, чтобы выехать за ворота, Томас замычал и замахал руками. Молодой мастер недоуменно оглянулся на раба. Томас ткнул пальцем себе в грудь и показал знаками, что хочет отправиться с Селимом. Сарацинский искусник нахмурился. Он уже начал выделять смышленого раба, живо интересовавшегося всеми подробностями изготовления модф, и все же явно не собирался приглашать его с собой. Однако юноша смотрел так жалобно, и глаза его горели таким чистым любопытством, что Селим милостиво кивнул головой. В конце концов, немой не выдаст секрета.
Вот так и получилось, что спустя какое-то время Селим на муле верхом и шлепавший рядом Томас миновали южные ворота и направились к Монте Пеллигрино. Дорога тянулась вдоль крутого, поросшего кустарником склона, в котором чернели круглые устья пещер. По преданию, когда-то здесь жила святая отшельница Розалия — высокородная дева, решившая удалиться в пустыню и посвятить жизнь свою благочестивым помыслам и молитвам. В одной из пещер, возможно, покоились ее кости.
Томас согрелся на ходу, но начал заметно прихрамывать — камни изранили босые ступни. Теперь он тратил все силы на то, чтобы не отстать от едущего впереди Селима. Тот покачивался на спине мула, обратив глаза к небу и чуть слышно напевая. По мере того, как солнечный свет скатывался с отрогов горы, заполняя каждую трещинку и щель, природа вокруг пробуждалась. В кустарнике засвистели птицы. Мимо прожужжал поздний осенний шмель. Должно быть, ясный денек пробудил насекомое, заставив вспомнить о лете. Внизу лежали серые и желтые городские кварталы, и пронзительно голубело море. Гавань расцветили белые прямоугольники парусов. Томас всей грудью вдохнул чистый горный воздух с привкусом лаванды, дрока и дикого винограда. Как хорош,
должно быть, был божий мир до явления в нем человека, неожиданно подумал юноша. Как ясен, и незамутнен, и спокоен… зачем же мы принесли в этот храм глад и мор, войну и смерть? И зачем Господу было создавать подобные грешные суще-
ства?
Очарование солнечного дня рассеялось, как сон. Томас настороженно оглянулся вокруг и привычно дотронулся до Феникса. Фигурка привычно обожгла пальцы — даже привыкнув к новому хозяину, она не упускала случая проявить характер. Юноша отдернул руку. Тут как раз и Селим свернул на небольшую поляну.
В дальнем конце поляны торчало пугало. Пугало здорово смахивало на тренировочного «сарацина» из Тампля, только сделано оно было не из дерева, а из набитых соломой мешков. Такие применялись при стрельбе из лука. Иногда на мешках малевали круглую мишень, а на этих чья-то искусная рука углем изобразила человеческий лик, подозрительно похожий на пухлую физиономию абу Тарика. Томас ухмыльнулся. Кажется, его догадка была верна. В мешковине тут и там виднелись прорехи, из которых сыпалась прелая солома.
