В ее случае – спустя десять лет.
Милана лежала щекой на горячем плече и вслушивалась в наступившую тишину. Тишину, которая только недавно сменила собой целый океан звуков, который плескался и перекатывался по этой комнате. Охов, стонов, влажных ритмичных звуков, потом снова стон – только теперь уже низкий и мужской.
А теперь тишина. Новая. Не колкая, теплая.
Милана подняла голову с плеча. Марат повернул голову. И они снова зависли.
Когда-то она была уверена в обратном. Что на его плече ей нет места. Что никогда он не будет смотреть на нее вот так. Что никогда его голос не будет звучать у ее уха – мягко и бархатно.
А теперь она только что подняла голову с его плеча. В ее ушах до сих пор звучит его шепот – слов почему-то вспомнить не получается, будто они, слова эти, сразу мимо уха попадали в сердце, и что-то делали с ним. И его взгляд… Его тепла так много, что Милана снова утыкается лицом в Марата – только в этот раз в шею. Кладет ладонь на грудь, прижимает, гладит, наслаждаясь тем, как слегка колются короткие густые волоски.
И, окончательно осмелев, закидывает на его бедра свою ногу.
Мой. Ты мой. Ты только мой.
А вслух она произносит чуточку иное. Куда-то туда, между шеей и ухом.
– Да, теперь я точно знаю, что я тебя люблю.
И снова она оказывается в его руках. Господи, голый Марат, кажется, еще больше, чем одетый. Или просто ей мало рук, чтобы обнять его всего так, как ей хочется – широченные плечи, мощную, обильно покрытую темными волосками грудь, могучую спину и даже то, что ниже этой спины – хотя Марат, кажется, не привык к таким прикосновениям.
Ничего не знаю. Ты сказал, что я твоя госпожа. Где хочу, там и трогаю. И она прижалась, оплела, погладила руками все, до чего дотянулась. И замерла.
Еще одна порция теплой тишины.
И его совсем хриплый шепот на ухо.
– Спасибо, милая моя Милана. И я тебя очень люблю.
А вот она снова на спине, снова во власти его жадных и горячих рук и губ, и снова он в ней глубокими и полными толчками. И снова тишина отступает перед звуками любви, нежности и страсти.
***
– Марат… – ее пальцы невесомо скользят по изгибу выступающей, как остров, из мощной покрытой густыми темными волосками груди, ключицы. – Я даже не подозревала, что ты знаешь столько нежных слов…
Он прижимает ее к себе плотнее, улыбается в висок.
– Я тоже не подозревал.
– Тебя же все боятся. Кроме Самсонова, наверное. Моя помощница при твоем имени вздрагивает, – продолжает задумчиво Милана. – А ты, вон, оказывается, какой…
Марат улыбается сильнее, и пальцы его на ее плече сжимаются сильнее.
– Знаешь, в детстве нам с братом бабушка давала поиграть с прадедовой буркой. А бурка горца – это такая вещь… Она должна за сутки под дождем не намокнуть. Должна выдержать прямой удар саблей. Она такая тяжелая, черная, мохнатая. А внутри у нее, на подкладке… – Марат замолчал.
– Что? – поторопила его Милана.
Марат молчал и улыбался. Он впервые понял, какое это удовольствие – говорить с любимой женщиной. О себе. О ней. О том, что интересно им обоим. Обо всем.
– Марат! – Милана приподняла голову с его плеча и посмотрела ему в лицо. Растрепанные темные волосы и густой, во всю щеку румянец. Не видел ничего красивее.
Он поднял еще плохо слушающуюся руку и пригладил ее растрепанные волосы.
– А там, внутри, на подкладке – цветы.
– Какие? – опешила Милана.
– Вышитые. Красивые. Яркие. Прабабушка сама вышивала. А бабушка рассказывала, что мужчина-горец именно такой. Снаружи – неприступный, грозный, суровый. А внутри, для своей женщины – там нежные яркие цветы. Но это видит только она.
Милана улыбнулась.
– Как красиво. А я твоя женщина?
– Ты еще сомневаешься? – горячая мужская ладонь скользнула по обнаженной женской спине. – Моя. Единственная женщина, которую я любил и люблю.
Единственная… Единственная?!
– А как же?.. – Милана шумно выдохнула. Она не могла не задать этот вопрос. И не могла его закончить.
– Если ты про мою первую жену, то это была не любовь, а договорной брак. За нас решение приняли родители.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– И ты согласился?! – ахнула Милана.
– У нас так принято.
Какое-то время она молчала. Как же это все… Сколько она еще не знает о Марате?..
– А сейчас? – тихо спросила она.
– А сейчас ты – моя любовь, моя жена и моя судьба. Моя. Именно моя.
Милана снова опустила голову на его плечо. Она не належится на этом плече никогда.
– Может, ты уже хочешь вина? – продолжил Марат. – Хочешь поужинать? Я что-нибудь придумаю.
– Я хочу, чтобы ты снова мне шептал на ухо, как ты любишь меня. Я хочу нежные яркие цветы на подкладке бурки. А я буду шептать тебе самые нежные слова, которые смогу вспомнить.
– Желание госпожи – закон.
***
Милана, прижав одеяло к груди, оглядывала окружающее ее пространство.
Это спальня. Спальня Марата. В квартире Марата. Милана судорожно поднесла к лицу руку, часы на запястье показывали половину десятого.
Черт!
Нет, не черт. Сегодня же суббота. Выходной.
С глубоким вздохом Милана откинулась на спинку кровати и прислушалась. В квартире было тихо. Но Марат же не мог никуда уйти? Хотя, может, он бегает по утрам? Все-таки как много она о нем не знает. Как много ей еще предстоит узнать. С какой-то опаской Милана покосилась на свою руку. В компании с кольцом на среднем пальце там теперь еще было кольцо на безымянном. Палец сердца, как говорят. Табуированный для нее палец – на котором никогда не будет кольца, так для себя решила Милана.
И вчера на этот палец ей надел кольцо ее любимый мужчина. Милана на секунду зажмурилась, а потом резко откинула одеяло в сторону и спустила ноги с постели. А потом без зазрения совести открыла стенной шкаф и, обнаружив там полку с футболками, с удовольствием надела белую футболку Марата.
А сам хозяин этой футболки обнаружился на кухне. Как бы тихо не ступала Милана, он обернулся на ее появление в дверях.
– Отлично. Кофе только сварился.
И они снова зависли. Милана, например, зависла на торсе Марата. На ней – его футболка. На нем – футболки нет. Ничего нет выше резинки черных трикотажных штанов. Только роскошный мужской торс.
Милана почувствовала, что у нее сами собой поджимаются пальцы на ногах. Марат не мог этого заметить, но отчего-то же у него пополз вверх угол рта и изгиб брови стал отчетливее. А потом он шагнул к ней и обнял, прижал к своему плечу. Его руки обнимали ее, щека Миланы прижималась к большому выпуклому плечу, а она думала только об одном. Это утро – первое в череде многих-многих их совместных утр. Это ее счастье. Не краденное, не придуманное, не фантомное. А настоящее, законное, ее.
Тишину прервал звук мобильного. Марат вздохнул, протянул руку и взял телефон со стола. Еще раз вздохнул.
– Это Зиля. Извини.
А когда Милана дернулась, чтобы отодвинуться, лишь сильнее прижал ладонь к ее пояснице, а в трубку произнес.
– Привет.
Милана стояла, прижатая к большому мужскому телу, и слушала, как Марат говорит со своей бывшей женой. От этого было такое странное ощущение… Не то, чтобы слишком неприятное. Но странное. Очень. Совершенное непонятно, как реагировать. Поэтому Милана стояла и просто слушала. Она не разбирала слов, которые говорила бывшая жена Марата, слышала только женский голос с взволнованными интонациями из трубки телефона. А вот голос Марата она слышала отчетливо.
– Все в порядке с Русом. И доктор подтверждает. Аппетит хороший, ест суп, врач сказал, что через пару дней домой выпишут. Как тетя Патимат? Зиля… – Милана видела, как поднялась и опустилась грудь Марата от его вздоха. – Нет, не буду тебя отговаривать. Ты взрослая женщина, решай сама. Хочешь возвращаться – возвращайся. Хорошо, мы это обсудим, когда ты приедешь. Да. Давай, до встречи.
С легким стуком телефон лег обратно на стол. Молчать Милана не могла.
– Что вы обсудите, когда она вернется?!
