— В условиях математически доказанного отсутствия истины, — продолжил генерал Толстой, — в разряд чисто умозрительных мнимых величин переходят такие понятия, как долг, служение, идеалы. В особенности, идеалы… — добавил вдумчиво. — Который, говоришь, час?
— Без двух двенадцать. — Илларионову уже не казалась дикой мысль, что генерал Толстой вытащил его сюда с балкона только потому, что оставил дома часы.
— Да, конечно, внутри человека есть нечто отзывающееся, реагирующее на истину, так сказать, изначально встроенный прибор с заводской гарантией — душа, — продолжил генерал. — Но знания, сынок, особенно приобретенные без меры, в отягчающих объемах сначала дезориентируют, потом выводят из строя этот тонкий прибор. Если верно, что человек на девяносто процентов состоит из влаги, то они выпаривают живую душу, оставляя в сухом остатке гремучую черную соль… А может, пепел. Душа, сынок, — генерал Толстой смотрел уже не на Илларионова. Куда-то вбок, по касательной над городом летел его взгляд, — была дана человеку, чтобы ориентироваться в мире простых понятий. Возделывать сад, пасти коз, воспитывать детей, смотреть в окно, как петух топчет курицу, и советоваться с Господом. Так на кой черт надо было все усложнять? На кой черт понадобились деньги? Эти добрые люди были правы, когда сжигали на костре Джордано Бруно и вразумляли Галилея. Но они проиграли, сынок. Причем не по своей воле… Ага! — буквально влип в прозрачную плоскость кабины генерал Толстой.
Дна неоновых луча — зеленый и сиреневый — вдруг стремительно скрестились в некоей точке внизу. От их скрещения родился третий — ослепительно белый — луч, который на мгновение перечеркнул небо, как учитель лист тетради с неверным решением задачи. Вдоль луча, как горсть шелухи от семечек, стремительно пронеслись какие-то… птицы? Нет, пожалуй, не птицы. У тварей были слишком длинные крылья и летели они не по-птичьи — легко и осмысленно, а тупо и безжалостно, как посланные судьбой дротик или копье. Илларионова неприятно удивило, что вершина странного луча уперлась прямо в крышу его дома. «Куда подевались эти твари? — подумал он. — Неужели сели… на мой балкон? Боже мой, я же не закрыл дверь!»
— Что это? — спросил Илларионов.
— Трагедия Новейшей истории, сынок, — повернулся к нему генерал Толстой, — заключается в том, что истина заменена предначертанием. А что такое предначертание? — сам у себя спросил и сам же себе ответил генерал Толстой: — Предначертание — это, в сущности, схема, чертеж, под который приходится подгонять живую жизнь. Всякое творчество по живой жизни, всякое реформаторство, сынок, можно уподобить ваянию… не по мрамору, а по кровоточащему, сопротивляющемуся, воющему от боли и ненависти мясу! Ты не поверишь, сынок, но это была саранча. Хотя я и сам не верю…
— Саранча? Зимой? Не может быть.
— В отсутствие истины — еще как может, — вздохнул генерал Толстой.
— Если я вас правильно понял, товарищ генерал, — Илларионов более не сомневался, что лучи и саранча — это какой-то хитрый оптический обман (генерал Толстой, как известно, был большим мастером таких обманов), — вы огорчены тем, что для вас открыто предначертание сущего, но скрыта истина, то есть смысл происходящего?
— Истина хотя бы в том, — ответил генерал, — что русские не любят деньги и собственность, не желают жить по законам денежно-собственнических отношений, но вся Россия сейчас сходит с ума из-за денег и собственности. Или в том, что японцам по складу их души более всего в жизни ненавистна техника. Но они заваливают своей техникой весь мир.
— И что же из этого следует? — Мысль показалась Илларионову интересной, но спорной. Поди разберись, ненавистна японцам техника или нет? Что же касается русских, то Илларионов лично знал многих, готовых ради денег и собственности на все.
— Всего лишь то, сынок, что тезис «пусть расцветают сто цветов» оказался в современном мире несостоятельным, — вздохнул генерал Толстой. — В настоящее время мы в России имеем дело с денежно-собственнической псевдоцивилизацией. Энергия псевдоцивилизации оказалась сильнее воли отдельно взятых посвященных, скажем так, людей. Всякая же псевдоцивилизация, псевдокультура, как тебе известно из книг, есть преддверие эры Антихриста. Кстати, — генерал Толстой посмотрел вниз, но след белого луча давно истаял в рекламном небе, — как и ночная зимняя саранча.
«Не хотелось бы, — подумал Илларионов, — чтобы эта саранча в данный момент отогревалась у меня дома…»
— И я, и твой отец, — взял штурвал на себя генерал Толстой, и вертолет плавно устремился вверх, — как могли и даже сверх того служили государству. Но согласись, какой смысл служить государству, когда оно превратилось в основной инструмент псевдоцивилизации? Что представляет из себя сегодня наше государство? Наше государство, — с величайшим отвращением произнес генерал Толстой, — это машина по переводу денег за границу и наделению собственностью разной сволочи, которая эту самую собственность сжирает как саранча. Я умываю руки! — Он поднял руки над штурвалом, и получилось, что генерал как будто решил сдаться невидимому, но определенно находящемуся в небе противнику.
— Куда мы летим? — поинтересовался Илларионов, потому что внизу показались темная и извилистая под железными мостами Москва-река, Воробьевы горы, дома приемов и служебные особняки членов правительства.
— Я хочу подать рапорт, сынок. — В глазах крестного (или это только показалось Илларионову?) сверкнули слезы. — Мне пора на заслуженный отдых. Я хочу, чтобы ты заступил на мое место…
Илларионов и раньше знал, что его крестный любит покуражиться. Но нынешний его кураж был сродни знаменитому сталинскому: «Вы должны были жаловаться на меня в ЦК!» — сказанному, кажется, Туполеву, которого после пяти лет отсидки в телогрейке доставили в Кремль.
— На чье имя вы будете писать рапорт? — спросил Илларионов. — Кто ваш непосредственный начальник? Директор ДФБ? Президент?
— Президент? — удивился генерал Толстой. — Да-да, в России сейчас правит президент…
Илларионов вспомнил последние слова умирающей гадалки Руби. Собственно, он знал, зачем генерал Толстой выдернул его из теплой квартиры в холодное небо, но не знал, к чему эти бредни о рапорте и пенсии. В нынешней России не существовало человека, которому генерал Толстой мог бы подать рапорт, вообще не существовало человека, который мог бы принять относительно генерала любое — не важно какое — решение.
— Говорят, что он еще жив, — добавил Илларионов, — и хочет досрочно переизбраться сразу на два срока. Чтобы больше не отвлекаться, не беспокоиться по таким пустякам.
Генерал Толстой заложил крутой вираж. Они прошли над высотным зданием университета в опасной близости от шпиля. Сидящие внизу на стилобате чугунные фигуры с книгами были освещены желтыми прожекторами, и, казалось, страшные мужчина и женщина с прямыми спинами читают ночью книгу судьбы.
— Ты мой самый любимый ученик, — смахнул слезу генерал Толстой, — но у тебя есть один-единственный недостаток: ты непочтителен к старшим.
— Просто я ценю ваше время, товарищ генерал, — возразил Илларионов.
— Как ты думаешь, сынок, — задумчиво посмотрел вниз на определенно превышающий дозволенную скорость «Мерседес-600», который буквально брали в клещи два не позаботившихся включить фары джипа, генерал Толстой, — что предопределило конец западной цивилизации?
— Конец? — усомнился Илларионов.
«Мерседес» в результате хитрого маневра с вылетом на проезжую часть почти ушел от джинов, но люди в джипах решили не искушать судьбу. Сразу две пунктирные огненные линии ушли в темный салон «мерседеса». Он ткнулся бампером в гранитную тумбу набережной, потом встал на фары, как гимнаст на руки на перекладине, и, проломив секцию ограды, ушел метров с пятнадцати, не меньше, вниз, в воду. Илларионов еще сильнее засомневался в близком конце западной цивилизации, когда увидел, что «мерседес» продолжает светить фарами и в воде, выявляя на дне какие-то бревна и завязанные в узлы металлоконструкции. Илларионов подумал, что вряд ли цивилизация, производящая столь совершенные механизмы, сдастся без боя.
— Конец, — повторил генерал Толстой. — Возникновение псевдоцивилизаций — верный признак конца основной цивилизации. Это метастазы. Вы — молодые — как-то невнимательно читаете Священное Писание. Никто же не говорит о царстве Люцифера или республике Бафомета. Люди, скажем так, в основной своей массе психологически не готовы славить огнедышащую сволочь, которая пришла, чтобы сжить их со свету. Речь идет о вполне интеллигентном парне, который даже внешне будет напоминать Христа. И речи его на первый взгляд будут звучать логично и убедительно. Я думаю, он будет говорить о праве наций на самоопределение, бичевать пороки власть имущих и провозглашать примат прав отдельной личности над правами организованных сообществ людей, то есть государства. Я бы так определил понятие псевдоцивилизации, сынок: внешняя копия с не поддающимся осмыслению внутренним содержанием — преддверие скорых потрясений.
