Илларионов подумал, что определение — хоть сейчас огненными буквами на страницы черной книги, которую (в двух экземплярах) читали на стилобате перед университетом чугунные мужчина и женщина со страшными лицами и прямыми спинами.
— Сказано же, — продолжил генерал Толстой: — «И погубит их душа мертвая, механическая, коей дерзнут они подменить Божий промысел, то есть душу живую, богоданную».
— Где сказано? — удивился Илларионов.
— Ох уж эти древние рукописи, — покачал круглой лысой головой генерал Толстой, — чем ближе к оглавлению, тем проще с ними работать. В их пророчествах есть одна странная закономерность. Они наполняются смыслом по мере невозможности что-либо изменить. Эти древние письмена, сынок, расшифровываются исключительно при помощи тех самых новейших технологий, которые, как явствует из расшифрованных пророчеств, способствуют погибели мира. Сказано, сынок, сказано…
Илларионов взглянул на часы на руке. Одна минута первого. Это было совершенно невозможно! Не могли же они облететь всю Москву, обсудить проблемы мироздания за… три минуты?
— Компьютер, сынок, — сказал генерал Толстой, — есть альфа и омега конца цивилизации. Я понимаю, что рискую показаться дремучим ретроградом и врагом прогресса, но компьютер, сынок, это и есть покушение на человеческую душу в том виде, в каком замыслил ее Господь, замена ее некоей суммой скверных, разрушительных знаний, создание мертвого, механического аналога души. Компьютер — это медленная или быстрая смерть души. Всемирная информационная сеть Интернет имеет все шансы превратиться в отстойник вселенского зла. Эта электронная вершина горы Брокен, куда, как тебе известно, слеталась на шабаш вся нечисть мира. Но они слетались туда всего раз в год, то есть арендовали гору только на одну ночь. Интернет будет принадлежать им целиком и полностью. Мне, естественно, можно возразить: по Интернету, мол, как по венам течет живая и светлая кровь знаний. Да, отвечу я, но эта кровь заражена СПИДом! Интернет открыт злу, сынок, равно как и всем низменным, извращенным инстинктам. Никто, сынок: ни Генеральный секретарь ООН, ни папа римский, ни президент Соединенных Штатов Америки — не в силах контролировать входящие туда и исходящие оттуда потоки информации. Попавшему туда поначалу кажется, что он попал в райский мир знаний, но на самом деле он попал в страну Антихриста! Как только создание Всемирной информационной сети будет завершено, как только в нее будет вовлечена большая часть человечества — настанет его эра. Он уже сейчас — нематериально — живет в компьютерных сетях. Но, я полагаю, не так уж долго осталось ждать и его материального воплощения. Я пытался этому помешать. Но каждый раз обстоятельства оказывались сильнее меня, сынок. Один раз я потерял друга — твоего отца, — горько вздохнул генерал Толстой, — другой — семьдесят семь миллионов долларов. Я знаю, что не в деньгах счастье, но… — вдруг замолчал. — Я остался без ста рублей и ста друзей…
Илларионов прекрасно знал, что его начальник никогда не говорит ничего лишнего. Особенно когда делает вид, что жалеет о сказанном. Цифра семьдесят семь миллионов возникла не случайно. Илларионов подумал, что лично для него, полковника-отставника, это очень значительная сумма. Но в то же время сумма ничтожна, если речь идет о попытке предотвратить рождение (воплощение, материализацию?) Антихриста.
— Что остается делать нам — скромным контрразведчикам — в сложившейся ситуации? — отечески посмотрел на Илларионова генерал Толстой. — Только читать древние рукописи. И скорбеть… Ты, конечно, можешь послать меня куда подальше, сынок, но его появление предсказано.
— Боже мой, неужели вы верите в эту галиматью? — ужаснулся Илларионов.
— Я бы не верил, сынок, — развел руками крестный, — если бы там речь не шла о том, чему я сам был свидетелем. Видишь ли, сынок, его путь прослежен, начиная с шестого колена. Это страшные страницы — их можно расшифровать только с помощью самого современного компьютера, но смысл этих древних текстов меняется в зависимости от сегодняшних обстоятельств! Более того, — понизил голос, как будто приготовился сказать что-то крайне вынужденное и неприличное, — от изменений политической обстановки… Я выдаю тебе последнюю государственную тайну России, сынок. Чего ее хранить, раз государство превратилось в инструмент уничтожения государства? Иногда мне кажется, — продолжил генерал Толстой, — что основная цель этих страниц не столько предупредить о нем, сколько защитить его! То есть увести охотников по ложному следу. Я действительно хочу на пенсию, — потер он пальцами виски. — Хотя, сынок, у нас есть еще в запасе лет… тридцать относительно спокойной жизни. Не обязательно в России. Мне так хочется приобрести остров где-нибудь в Полинезии, естественно, подальше от атолла Муруроа, где эти подонки-французы взрывают ядерные бомбы. Я бы позаботился, чтобы ненужные люди меня не беспокоили, открыл бы на острове школу пророков… Потом бы передал ее тебе, сынок… Тридцать лет, конечно, не бог весть какой срок, но… как там у Пушкина? «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Тридцать лет покоя и воли… — мечтательно покачал головой генерал Толстой.
— Сколько вам будет через тридцать лет? — не выдержал Илларионов. — Сто двадцать?
— Я знаю, о чем ты думаешь, сынок, — погрозил ему пальцем крестный.
— Я готов хоть сейчас на остров, — решил не продолжать скользкой (опасной) темы Илларионов. — Как говорится, не выходя из вертолета.
Он подумал, что если и впрямь уподобить душу компьютеру, то слова: «Я знаю, о чем ты думаешь» всегда таят в себе опасность. На жестком диске души было много разных файлов и далеко не всеми из них следовало гордиться.
— Ты думаешь, отчего бы мне не заняться более приличествующими вещами, такими, к примеру, как поиски философского камня, определение формулы эликсира вечной юности, выращивание в колбе гомункулоса? — спросил генерал Толстой. — Все это было и ушло, исчезло. Все сущее, сынок, уходит исчезая и исчезает уходя…
— Полагаю, это для вас пройденный этап, — уважительно заметил Илларионов. — Принимая за доказательство ваш возраст, физическую форму, а также понесенные финансовые потери.
— Я вынужден констатировать, сынок, — рассмеялся генерал Толстой, — что мне не удается задурить тебе голову. Это еще один довод в пользу того, что ты должен занять мое место.
Предпочел бы составить вам компанию на острове в школе пророков, — не согласился Илларионов.
— Я не могу бросить страну, сынок, — тихо произнес генерал Толстой, — пока не исчерпаю всех своих и чужих, — бросил быстрый взгляд на Илларионова, — возможностей спасти ее. Благо страны для меня превыше всего. Я не могу, как твой отец, сойти с дистанции.
— Категория блага темна и многопартийна, генерал, — возразил Илларионов. — Но прежде чем вы поставите передо мной задачу, так сказать, исчерпаете мои возможности, я бы хотел знать, хотя бы в общих чертах, конечную цель.
— Я научу тебя видеть сквозь стены, — словно не расслышал его крестный, — гипнотизировать с помощью стеклянного паука, приколотого к галстуку, предсказывать ближайшее будущее по положению луны относительно средней звезды на кремлевской башне, определять верность или неверность женщины по левой стороне листа фикуса, научу гадать по кошачьему глазу, по…
— Картам Руби, — подсказал Илларионов, — картам мертвых. — Он посмотрел вперед и инстинктивно выставил руку. Прямо на лобовое стекло кабины неудержимо наплывал огромный аэростат с фосфоресцирующей надписью: «Финансово-промышленная группа "Дроvosек"».
Но генерал Толстой бросил вертолет вниз как пикирующий бомбардировщик, а над самыми крышами в тонких шипах и белых лилиях спутниковых телевизионных антенн плавно вывел машину из пике. Крыша была так близко, что Илларионов заметил полыхнувшие у трубы многочисленные кошачьи глаза. Сейчас гадать по ним было просто — кошки были насмерть перепуганы.
— Мы вступаем в область еще более темную и многопартийную, чем понятие блага, — устало произнес генерал Толстой. — Зачем тебе туда, сынок? Человек должен жить в единственном — своем — мире. Проникнув в смежные миры, ты можешь приобрести власть или богатство, но тамошние приобретения здесь оказываются для тебя бесполезными, потому что нарушается основной принцип мироздания — принцип подобия. Добытые там дары превращаются здесь в свою противоположность, а попросту говоря, в страдание. Смертным людям, сынок, не дано понять эту тоску. Она сильнее времени, сильнее пространства, не говоря об обычных человеческих чувствах. Мы — самые несчастные существа во Вселенной, сынок. Граница между мирами, сынок, есть граница превращения нечто в ничто. Я могу жить еще хоть десять тысяч лет, но я ничто во всех мирах, потому что однажды я имел несчастье перейти границу.
