– Советская власть решила изгнать интервентов во что бы то ни стало!..
– Вот, вот! – с радостью воскликнул Макин и даже схватил начальника разведки за руки. – И я то же говорил… Да ведь сами посудите, каково нам? Что делается на свете? Ничего не знаем. Ведь мы живем как в закупоренной бутылке. Теперь вернусь, расскажу ребятам все, что здесь видел.
– Домой отсюда пойдешь? – спросил его Драницын.
А как же? Товарищи ждут. Я не за этим пробирался, чтобы здесь оставаться.
– И много вас?
– Пока еще немного.
Драницын и Воробьев переглянулись.
– Знаешь что, парень, – сказал Макину Воробьев, – подожди-ка ты приезда комиссара. Тебе необходимо с ним поговорить.
Макин с охотой согласился. Отойдя в сторону, он осторожно прислонил свою двустволку к стене, сел за парту и долго сидел так, не двигаясь и опустив глаза.
Воробьев и Драницын продолжали работу. Вдруг Яков Макин поднял глаза и улыбнулся почти детской, простодушной улыбкой.
– Эх, товарищи… – сказал он, – сижу и дышу. Прямо не верится. Там ведь у нас никакого дыхания не стало.
3
В тот самый день, когда Виноградов и Фролов объезжали части бригады, а Драницын и Воробьев разговаривали с Макиным, к Чамовской приближался буксир. На нем ехал красный командир Валерий Сергунько.
После ухода «Марата» на Двину Сергунько затосковал. Новый начальник отряда, некто Козелков, не понравился Валерию с первого взгляда. Он стал дерзить ему. Козелков в свою очередь невзлюбил Сергунько, и жизнь в отряде сразу показалась юноше невыносимой. Больше всего он жаловался на то, что его «вынули из строя» и заставили обучать молодых бойцов, пришедших с пополнением. Это настолько возмущало Валерия, что он твердо решил «бежать» на Двину. Просить о переводе было бесполезно: ему, конечно, отказали бы, и он все более и более утверждался в своем дерзком замысле.
В это время на Онегу, приехала Гринева, секретарь партийной организации штаба армии, находившегося в Вологде. Она совершала агитационную поездку по воинским частям. В качестве сопровождающего к ней приставили Валерия.
Гриневой не было еще сорока лет, но в ее гладко зачесанных темно-каштановых волосах кое-где уже пробивались сединки.
Валерий очень уважал Гриневу. В дни Октябрьского восстания она была членом большевистского комитета в Петрограде и работала с Лениным. Вначале Сергунько даже побаивался ее. В то же время ему казались удивительными ее молодая улыбка, голос, звучавший мягко и женственно, изгиб красивых бровей над серо-голубыми глазами. В конце концов он решил, что эта суровая на первый взгляд женщина сможет понять обуревавшие его чувства и поможет ему.
Надо было только уловить момент, не приставать с просьбами, а сделать так, чтобы его желание исполнилось как бы само собой.
Сергунько провел в разъездах вместе с Гриневой двое суток. Ей нравились вспыльчивый и смелый характер молодого, питерского рабочего, юношески-непосредственная прямота его суждений.
Как-то в разговоре с Валерием Гринева упомянула о Фролове, назначенном комиссаром виноградовской бригады, и с большой похвалой отозвалась и о комиссаре и о командире. Валерий и тут ничем не выдал себя, словно все это ни капли его не касалось, словно он нисколько не стремился к Фролову, на Двину. Он знал, что стоит ему попроситься туда, как Гринева скажет: «Блажь… Сражаться надо там, где тебя поставили». И тогда все будет кончено.
Наступил день отъезда. Прощаясь, Гринева сказала:
– Ну, Валерий, будь счастлив. Желаю тебе боевых удач.
– Спасибо, товарищ Гринева. Только насчет счастья это вы зря. Как бы мне в трибунал не угодить…
– Почему в трибунал? – спросила она с удивлением и даже с беспокойством, потому что уже привыкла к Сергунько и считала его безупречным командиром.
Махнув рукой на всю свою дипломатию, Валерий чистосердечно рассказал ей, в чем дело.
– Сбегу я отсюда. Сами посудите: я разведчик. А меня, точно тыловую крысу, заставили обучать новобранцев. Или вот вы приехали – вас сопровождать. Тоже нашли адъютанта!
Гринева улыбнулась.
– Козелков зовет меня «фроловец». А все почему? Иногда не удержишься, скажешь: «При Павле Игнатьевиче так было или этак». Ну, а начальству это не по Душе. Конечно, каждый должен воевать там, куда он направлен, – поспешно сказал Валерий. – Но могут же быть исключения. Мы же люди, а не камни… – Он опустил голову. – Сбегу я отсюда, ей-богу, сбегу!
– Ладно, – невольно улыбнувшись, сказала Гринева. – Я поговорю с Козелковым.
– Нет, нет! – испуганно возразил Валерий. – Козелков сразу поймет, что я вам пожаловался. Как бы еще хуже не было. А впрочем, – с нарочитым отчаянием в голосе сказал он, – мне все равно! Куда ни кинь, везде клин… Чувствую, что трибунала мне не миновать…
– А не хитришь, краском? – похлопав Валерия по плечу, сказала, усмехаясь, Гринева. – А что прельщает тебя на Двине? – спросила она.
– Там? Всё… Двина… Бои, а не глушь… Командиры… Виноградов, Фролов… – взволнованно ответил Валерий.
Гринева уехала, а через день в отряд пришла телеграмма: Сергунько вызывали в Вологду. Когда он явился в штаб, там ему вручили направление на Двину и письмо, которое он должен был лично передать Фролову.
Все устроилось так быстро, что Валерий не смог даже повидать Гриневу и поблагодарить ее.
Вместе с ним выехала и Люба.
Это случилось неожиданно для нее самой. Получив телеграмму, Валерий начал собираться. Люба помогала ему, пекла хлеб на дорогу.
– Что пригорюнилась? Хочешь, махнем вместе? – шутя, предложил ей Валерий.
Услыхав это, Люба переменилась в лице.
– А кто бумажку выправит? Ни на железку, ни на пароход с пустыми руками не сунешься.
– Эка важность! – хвастливым тоном сказал Валерий. – Со мной-то! Какие тебе бумажки?
– Господи… – прошептала Люба, от радости у нее перехватило дыхание. – Ну, бес!.. Смотри, коли обманешь, плохо тебе будет. А Козелков отпустит?
Валерий свистнул:
– На что ты ему сдалась? Да и чихать нам на него.
Не теряя ни минуты, Люба вынула из сундука свою самую дорогую вещь – пальто с круглыми буфами на плечах, которое она почему-то называла казакином, – выстирала смену белья, уложила его в торбу с хлебом, а через несколько часов уже ехала теплушкой в Вологду вместе с Валерием. Сначала она сидела на своей туго набитой торбе, точно изваяние, широко раскрыв глаза и будто не понимая, куда ее везут и что с ней будет. А потом развеселилась и к вечеру даже запела «Василечки».
Валерий теперь ругал себя за легкомыслие, но отступать было поздно. Он успокоился только тогда, когда знакомые писари из вологодского штаба по его просьбе состряпали для Любы что-то похожее на документ. Из Вологды они приехали в Котлас, затем с грехом пополам добрались водой до Красноборска, но в Нижней Тойме Любу ссадили, так как пропуск у нее был только до Котласа. Люба долго ругалась с начальником морского патруля.
С карабином за плечом, она стояла перед неуступчивым рябым военмором и смотрела на него так, словно готова была оттолкнуть его прочь и силой взойти на сходни. Кругом чернели бушлаты.
– Там уже бои… – говорил Любе начальник патруля.
– А я что, гулять еду? – огрызнулась она.
– Ну, отваливай! Некогда мне! – отмахивался от нее начальник. – Документы твои до Котласа… А ты вона где! Уж в Тойме!.. Как ты к нам попала, ума не приложу!
– Духом святым!
Матросы загоготали. Валерий стоял, покусывая губы, чтобы тоже не рассмеяться. Люба посмотрела на него, он пожал плечами.
– Вот идолы! – сказала она. – Все заодно! Ну, ладно…
Началась посадка. На попутный буксирный пароход, идущий из Нижней Тоймы в Чамовскую, Любу не пустили.
Валерий уже бежал по трапу, как вдруг Люба догнала его и сунула ему в карман какую-то записку.
– Андрюшке передай, – сказала она вдогонку, Валерию.
Когда пароход отчалил, Люба крикнула с берега:
– Пускай Андрюшка…
– Что? – приставляя ладонь к уху, переспросил Валерий.
Люба ответила, но пароходные гудки заглушили ее.
– Жинка твоя, краском? – спросил Валерия один из стоявших рядом с ним матросов.
– Кабы так, – ответил Валерий и загадочно улыбнулся.
– А кто же?
– Сама по себе… Попутчица.
– Попутчица… – с недоверием протянул матрос. – А у тебя губа не дура… Умеешь попутчиц выбирать!
Матросы засмеялись. Сергунько тоже посмеивался вместе с ними. Он не особенно жалел о том, что Люба отстала. Ему легче было добираться без нее. Он уже начал опасаться, как бы и его чего доброго не задержали в пути. Только добравшись до Чамовской, Валерий окончательно успокоился.
Но ни в самой Чамовской, ни на пароходе «Желябов» не оказалось никого из тех, кто был ему нужен. Фролов еще не вернулся. Старик Нестеров куда-то ушел с партизанами. Андрей Латкин, по словам вахтенного матроса, должен был появиться здесь к вечеру. Валерий решил остаться на «Желябове» и дождаться хотя бы Андрея.
