— Через четыре дня Херсону конец, — прохрипел я.
— Да. И все эти дни жизнь твоего учителя, как и твоя, будет наполнена болью. Хочешь избежать этого? Скажи, где находится машина.
— Я скажу — и вы будете дальше пытать его.
— Нет, мы отпустим и тебя и Ореста. Вы нам не нужны.
— Врешь. — Плюнув кровью на Власа, я плечом отпихнул его и выпрямился. Здоровяк занес кулак, но Мира сказала: «Нет!», и он с недовольным рычанием отступил.
— Ты врешь, сестренка. — Я ухмыльнулся ей в лицо окровавленным ртом. — Ты знаешь это, и я знаю. Назову место только после того, как Орест будет в безопасности.
— А что помешает тебе соврать нам?
Я рассмеялся. Наверное, выражение моего лица было достаточно безумным, потому что Мира с Власом переглянулись.
— Чему ты радуешься, Альб?
— Тому, как в нашей дружной семье доверяют друг другу. Хорошо, так что же нам делать? Я не скажу, где машина, потому что уверен: ты обманешь меня. Ты не отпустишь Ореста, потому что уверена: я обману тебя. Как нам быть, Мира?
Несколько мгновений она колебалась, потом решила:
— Мы едем вместе. Всей нашей дружной семьей, Лльб. И прихватим с собой Ореста, Ты будешь показывать направление.
Глава 13
Прожекторы на крыше Большого дома озаряли го-I товый отправиться к склону Крыма караван из шести машин: большого тяжелого вездехода на гусеницах, трех мотоциклов с колясками и двух сендеров.
— Шевелись! — Влас пихнул меня прикладом между лопаток.
Еще не рассвело, но на востоке небо из черного стало серым. Куртку у меня отобрали, ночной ветер, задувая под рубаху, приятно холодил кожу. Слегка ныл затылок, но в голове прояснилось окончательно, вернувшаяся память сделала меня молодым, сильным, здоровым, готовым действовать.
По двору сновали люди, слышались команды, кашель, топот ног и плеск воды. В деревянной бадье на козлах умывались голые по пояс омеговцы, одетые солдаты с ружьями за спинами построились шеренгой. Поблескивая серебряным шевроном на рукаве, перед ними прохаживался пожилой подтянутый сержант, похлопывал по рукояти — маузера в деревянной кобуре и что-то отрывисто говорил — будто лаял.
— Вы берете с собой только наемников? — спросил я.
— Пасть заткни! — Влас снова пихнул меня прикладом, потом засопел и вдруг схватил за волосы. Я остановился, он придвинулся ближе и горячо заговорил в ухо:
— Слышь, Альб, или как там тебя… Ты мне с самого начала не понравился. Марк вон справный был паренек, хоть и молодой совсем, а ты его изуродовал, выкормыш мутантский, и рожу ему попортил, и в башке у него теперь из-за этого каша. Мирка тебя вообще люто ненавидит, да и я… Не лежит у меня к тебе душа, щенок. Потому я тебя убью, дай только повод, понял? С радостью убью, хорошо мне от того станет, приятно на душе.
— Многих ты за свою жизнь убил, Влас? — спросил я, не поворачивая головы.
— Ой, много, мутант. И сплю по ночам как младенец, веришь?
— Верю, верю.
— Так что смотри! — он толкнул меня, и мы пошли к вездеходу.
Махина состояла из платформы на широких обре-зиненных гусеницах, напоминающей омеговский танкер без орудийной башни, на платформе этой сварили кузов с высокими бортами и крышей, сбоку сделали раздвижные ворота. Омеговцы обычно используют такие вездеходы для перевозки ценных грузов или военнопленных. Впереди — угловатая, облепленная листами брони кабина от древнего грузовика, вместо окон смотровые щели. Между кабиной и кузовом большой бак с топливом, окруженный коробом из железных штанг, вверху — полусфера бронированной турели с прорезью, откуда торчит пулеметный ствол. Чтобы попасть в кузов или кабину, надо подняться по приваренным к бортам лесенкам.
— Ну как, а? — довольно спросил Влас. — Мощная штука, скажи, мутант? Пулемет там такой, что все твое племя зараз выкосить можно.
Три мотоцикла стояли рядом — у каждого по бокам железные жалюзи, сверху треугольная крыша. В коляске, обшитой клепаными листами брони, пулемет, стрелка от пуль защищает чугунный щиток. Такие машины тяжелы из-за навесной брони и быстро двигаться не могут — во всяком случае, до обычных мотоциклов без колясок им далеко.
Двое механиков заканчивали укладывать патронную ленту в коляску одного мотоцикла. На втором сидел водитель, упираясь подошвами черных полусапог во влажную от росы землю, ковырялся отверткой в разобранной фаре на руле. Влас все подгонял меня, не позволяя остановиться и толком рассмотреть технику, которую они с Мирой решили отправить в поход.
— Туда давай. Наверх и внутрь лезь. — Стволом он показал на раскрытые ворота в кузове вездехода. — Эй, хлопец, ко мне!
Рядовой омеговец, оторвавшись от своего дела, подбежал к нам. Поднявшись на несколько ступеней, я взялся за край широкого проема с раздвинутыми створками и обернулся. В Большом доме тускло светились несколько окон, горели прожекторы на крыше. Почему-то возникло чувство, что я никогда не увижу его, вообще никогда больше не попаду в это место…
— Эй, заснул? — окликнул здоровяк. — Внутрь давай, в задний отсек. Отъезжаем скоро.
Подняв карабин, он полез следом, за ним стал подниматься омеговец.
Кузов поперек разделяла решетка от пола до потолка, из проема можно было попасть в обе половины, и я шагнул в правую, но Влас крикнул:
— Назад, я сказал! Для тебя тут место приготовлено.
В левой половине между боковыми стенками на высоте поясницы висела цепь. Сняв с пояса длинные наручники. Влас приказал омеговцу перехлестнуть их через нее и надеть на меня, а сам, отойдя к решетке, поднял карабин — каким бы агрессивным и самоуверенным ни казался помощник моей сестры, все же он предпочитал зря не рисковать.
Они ушли, не закрыв ворота, и я прошелся вдоль цени. Никакой мебели в отсеке не было, на железном полу валялось драное пальто, в углу стояла миска и ржавый кувшин, закрытый крышкой па пружинке. Я только успел подойти к решетчатому окошку, как в проеме снова появился Влас. Два омеговца внесли следом человека на носилках.
— Сюда кладите, — скомандовал здоровяк, показывая на дальнюю часть второго отсека. — Нет, с носилок снимите, пусть так валяется.
Звякнув наручниками, я шагнул к решетке, и цепь натянулась, не позволяя подойти вплотную. Это был Орест, которого одели в грязные штаны и шинель без пуговиц. Когда 'тяемники положили его на спину, старик не шевельнулся и не издал ни звука. Насколько я мог разглядеть, глаза его были закрыты.
Омеговцы вышли, за ними к лесенке направился Влас.
— Он жив? — спросил я.
Он не оглянулся, и я повторил громче:
— Эй! Мы никуда не поедем, если…
Влас спрыгнул на землю, и в проеме появилась голова Миры. Окинув взглядом отсек, она сказала:
— Жив. Лекарь напоил его каким-то зельем, он проспит долго, можешь не звать его.
Ворота закрыли, и стало темно, лишь тусклые отблески лились через окошко. Орест лежал неподвижно, я не слышал его дыхания. Несколько раз окликнув учителя и не добившись ответа, я сел под окном, скрестив ноги, и стал смотреть наружу. С этой стороны вездехода стояли два сендера — приземистые, со всех сторон, будто заплатами, покрыты сваренными в единый панцирь кусками железа. Крышек на багажниках не было, в них стояли прикрученные к днищу высокие вращающиеся сидушки с пулеметами на легких турелях. Пулеметчик мог при необходимости укрыться в багажнике, но борта там были тонкие, слишком слабая защита от пуль, к тому же придется бросить пулемет, поэтому стрелки носили кольчуги со стальными наплечниками, а вместо черных шлемов из пластика, как у всех, темно-серые — железные.
Со стороны Большого дома показались мои брат с сестрой. Мира опять была в черной форме с золотым шевроном на рукаве, Марк надел плащ до пят, голову скрывал большой остроконечный капюшон — я узнал его только по легкой скользящей походке. На ремне за спиной висел черный футляр в форме полумесяца. Они прошли к кабине вездехода, и омеговцы начали рассаживаться в сендеры, Марк больше не появился, а Мира вскоре вернулась вместе с Власом. От машин к ним подошел пожилой сержант, сестра что-то сказала ему, он кивнул и поспешил к воротам. Мира и Влас ушли, омеговцы сели в машины. С другой стороны кузова донесся тихий вздох, я вскочил и шагнул к решетке, позабыв про цепь — которая тут же натянулась, не позволяя подойти ближе.
— Орест! — позвал я.
Он зашевелился в темноте, зашуршал шинелью, потом застонал и пробормотал что-то.
— Орест!
Старик затих. Где-то рядом раздался лязг, и я вернулся к окну. Опять лязгнуло — совсем близко, кажется, внизу. Приникнув к прутьям, я посмотрел туда.
Почти под бортом вездехода была решетчатая крышка люка, ведущего в древнюю канализацию. Помнится, в детстве нам запрещали лазать туда, пугая всякими тварями, мутантами и безумными бродягами-людоедами, которые живут под городом. Это, конечно, нас бы не остановило, да вот только проникнуть вниз было все равно слишком трудно: большинство канализационных колодцев, приходящихся на территорию Большого дома, засыпали щебнем и землей, входы в остальные замуровали или поставили круглые решетки и навесили на них замки.
