Шаллан вытерла пальцы специальной тряпицей, потом подняла рисунок. Рассеянно отметила, что привлекла уже два десятка спренов творения. Придется залакировать страницу соком слоедрева, чтобы закрепить уголь и не дать ему размазаться. Сок был у нее в сумке. Но сначала она хотела изучить рисунок и женщину, изображенную на нем. Кто же такая Ясна Холин на самом деле? Не та, кого можно запугать, это уж точно. Она была женщиной до мозга костей, знатоком женских искусств, но ее ни в коем случае нельзя назвать нежной.
Такая оценит решимость Шаллан. Она примет еще одну просьбу об ученичестве, если та будет представлена надлежащим образом.
Ясна – рационалистка; женщина, которой хватило смелости отрицать существование Всемогущего, опираясь на собственные умозаключения. Ясна оценит силу, но только если та будет проистекать из логики.
Шаллан кивнула, взяла четвертый лист и ручку-кисть с тонким кончиком, потом потрясла и открыла чернильницу. Ясна потребовала доказательства способностей соискательницы к письму и логике. Что ж, разве есть лучший способ сделать это, чем перейти к просьбам в письменной форме?
Светлость Ясна Холин, – написала Шаллан, вырисовывая буквы со всей аккуратностью и красотой, на какую была способна. Она могла бы воспользоваться обычным пером, но ручка-кисть предназначалась для шедевров. Девушка собиралась сотворить на странице именно шедевр. – Вы отклонили мое прошение. Я это принимаю. И все же любой, изучавший формальную логику, знает, что ни одно предположение не может считаться аксиомой.
На самом деле довод звучал иначе: «Ни одно предположение – за исключением существования Всемогущего – не может считаться аксиомой». Но такая оговорка не оставит Ясну равнодушной.
Ученый должен быть готов к перемене своих теорий, если эксперимент докажет их несостоятельность. Я не устаю надеяться, что Вы относитесь к принятым решениям в том же духе: как к предварительным результатам, ожидающим дальнейших сведений.
Из нашей краткой беседы я поняла, что Вы высоко цените упорство. Вы похвалили меня за то, что я продолжала Вас искать. Вследствие этого, предполагаю, Вы не сочтете письмо признаком дурного тона. Примите его как доказательство моего рвения стать Вашей ученицей, а не как пренебрежение высказанным Вами решением.
Шаллан коснулась губ кончиком стержня кисти, обдумывая следующую фразу. Спрены творения медленно исчезали, растворялись. Говорили, существуют спрены логики, похожие на маленькие буревые тучи, и привлекают их великие споры, но девушка никогда таких не видела.
Вы ожидаете доказательства моей важности, – продолжила она. – Хотела бы я продемонстрировать, что мои познания обширнее, чем показало собеседование. К несчастью, у меня нет оснований затевать такой спор – в них и впрямь имеются слабые места. Это ясно и не подлежит разумному оспариванию.
Но жизни мужчин и женщин представляют собою нечто большее, нежели логические головоломки; подоплека их личного опыта неоценима для принятия правильных решений. Мои познания в логике недотягивают до Ваших стандартов, но даже я знаю, что у рационалистов есть правило: нельзя возводить логику в абсолют там, где идет речь о людях. Мы не просто мыслящие существа.
Таким образом, представленный здесь довод основан на объяснении моего невежества. Это объяснение, но не оправдание. Вы выразили недовольство тем, что меня обучали столь небрежно. Куда смотрела моя мачеха? Куда смотрели мои наставницы? Почему мною занимались так плохо?
Неловко в этом признаваться: у меня было несколько наставниц, но я фактически не обучалась ничему. Моя мачеха пыталась это исправить, но она сама была необразованной. Это тайна, которую тщательно берегут: во многих веденских семьях не уделяют внимания должному воспитанию женщин.
В детстве у меня было три разных наставницы, однако каждая уходила через несколько месяцев, объясняя свое решение нравом моего отца, его грубостью. В том, что касается образования, меня предоставили самой себе. Я изучила, что смогла, посредством чтения, заполняя пробелы благодаря своей природной любознательности. Но я не могу сравниться по знаниям с той, кого учили как положено и много за это платили.
Почему этот довод является основанием для того, чтобы принять меня в ученицы? Потому что за все свои знания мне приходилось сражаться самой. Я охотилась за тем, что другим приносили на блюдечке. Я считаю, что по этой причине мои познания – хоть и ограниченные – обладают дополнительной ценностью и важностью. Я уважаю Ваши решения, но осмелюсь просить Вас пересмотреть их. Кого бы Вы предпочли? Ученицу, которая способна повторять правильные ответы, потому что наставница за огромное жалованье хорошенько ее выдрессировала, или ученицу, которой приходилось сражаться и драться ради того, чтобы что-то узнать?
Заверяю, одна из них оценит Ваши наставления куда выше, чем другая.
Шаллан подняла кисть. Теперь, когда девушка осмысливала свои доводы, они казались несовершенными. Может ли невежество понравиться Ясне? И все-таки интуиция подсказывала, что так правильно, хоть письмо и было ложью. Ложью, сооруженной из правды. Она ведь явилась сюда не ради того, чему могла научить ее Ясна. Шаллан пришла обворовать еретичку.
Ощутив болезненный укол совести, Шаллан едва не скомкала страницу. Шаги в коридоре снаружи вынудили ее замереть. Она вскочила, завертелась, прижав защищенную руку к груди. Девушка не могла подыскать нужные слова, чтобы объяснить свое присутствие Ясне Холин.
Свет и тени заиграли в коридоре, а потом кто-то робко заглянул в альков, держа в руке единственную сферу, излучавшую белый свет. Это была не Ясна. Это оказался мужчина двадцати с небольшим лет, в простом сером одеянии. Ревнитель. Шаллан расслабилась.
Молодой человек ее заметил. У него было узкое лицо с проницательными синими глазами. Короткая ровная борода, голова обрита.
– Ох, прошу прощения, светлость, – проговорил он тоном, выдававшим образованного и вежливого человека. – Я думал, это альков Ясны Холин.
– Так и есть, – сказала Шаллан.
– А-а. Вы тоже ее ждете?
– Да.
– Я не причиню вам ужасных неудобств, если тоже здесь подожду?
У него был легкий гердазийский акцент.
– Разумеется, нет, ревнитель. – Она уважительно кивнула и поспешно собрала свои вещи, освобождая для него место.
– Светлость, я не могу занять ваш стул! Я принесу себе другой.
Она протестующе вскинула руку, но ревнитель уже вышел. Вернулся быстро, неся стул из другого алькова. Молодой человек был высоким, худощавым и – думая об этом, Шаллан ощутила легкую неловкость – довольно красивым. Ее отцу принадлежали только три ревнителя, и все пожилые. Они путешествовали по его землям, навещали деревни, проповедовали, помогая крестьянам достигать Вех в их Славе и Призвании. В ее коллекции имелись их портреты.
