– Я не причиню вам ужасных неудобств, если тоже здесь подожду?
У него был легкий гердазийский акцент.
– Разумеется, нет, ревнитель. – Она уважительно кивнула и поспешно собрала свои вещи, освобождая для него место.
– Светлость, я не могу занять ваш стул! Я принесу себе другой.
Она протестующе вскинула руку, но ревнитель уже вышел. Вернулся быстро, неся стул из другого алькова. Молодой человек был высоким, худощавым и – думая об этом, Шаллан ощутила легкую неловкость – довольно красивым. Ее отцу принадлежали только три ревнителя, и все пожилые. Они путешествовали по его землям, навещали деревни, проповедовали, помогая крестьянам достигать Вех в их Славе и Призвании. В ее коллекции имелись их портреты.
Ревнитель опустил стул и замешкался перед тем, как сесть, глядя на стол.
– Вот это да… – сказал он с удивлением.
На миг Шаллан решила, что он читает ее письмо, и почувствовала беспричинный приступ паники. Ревнитель, однако, разглядывал три рисунка, что лежали на краю стола, ожидая лакировки.
– Это ваше, светлость?
– Да, ревнитель, – сказала Шаллан, опустив глаза.
– Ну что же вы так официально! – воскликнул ревнитель, подавшись вперед и поправляя очки, чтобы лучше рассмотреть ее работу. – Прошу вас, я брат Кабзал или просто Кабзал. Честное слово, этого достаточно. А вы?
– Шаллан Давар.
– Светлость, клянусь золотыми ключами Веделедев! – Брат Кабзал выпрямился. – Это Ясна Холин научила вас так обращаться с карандашом?
– Нет, ревнитель, – ответила она, продолжая стоять.
– И опять этот официоз, – заметил он и улыбнулся. – Скажите, я такой страшный?
– Меня с детства учили уважать ревнителей.
– Что ж, сам я считаю, что уважение – нечто вроде навоза. Если его использовать по необходимости, все начнет буйно расти. Но если перестараться, будет просто сильно вонять.
Его глаза сверкнули.
Ей послышалось или ревнитель – слуга Всемогущего – только что говорил о навозе?!
– Ревнитель – представитель самого Всемогущего, – сказала Шаллан. – Продемонстрировать вам свое неуважение означало бы сделать то же самое по отношению к Всемогущему.
– Понятно. Значит, вы бы так себя повели, появись здесь сам Всемогущий? Столь же официально, с поклонами?
Она поколебалась.
– Вообще-то, нет.
– Хм, и как же тогда?
– Полагаю, я бы закричала от боли, – сказала Шаллан, не задумываясь. – Поскольку написано: слава Всемогущего такова, что любой, кто на него взглянет, тотчас же обратится в пепел.
Ревнитель в ответ на это рассмеялся:
– Несомненно, мудрые слова. Но прошу вас, сядьте.
Она с неохотой повиновалась.
– Вас все еще что-то беспокоит. – Он взял портрет Ясны. – Что я должен сделать, чтобы вы расслабились? Забраться на этот стол и станцевать джигу?
Она удивленно моргнула.
– Нет возражений? Что ж… – Брат Кабзал положил портрет и начал взбираться на стул.
– Нет, прошу вас! – Шаллан вскинула свободную руку.
– Вы уверены? – Он окинул стол оценивающим взглядом.
– Да, – ответила девушка, представляя себе, как ревнитель спотыкается, делает неверный шаг и, упав с балкона, камнем падает на пол в десятках футов внизу. – Честное слово, я больше не буду демонстрировать уважение!
Он тихонько захихикал, спрыгнул и сел. Потом наклонился к ней, словно заговорщик:
– Угроза джиги на столе работает почти всегда. Мне лишь раз пришлось ее сплясать, когда я проиграл пари с братом Ланином. Старший ревнитель нашего монастыря от ужаса чуть кверху килем не перевернулся.
Шаллан с трудом сдержала улыбку:
– Вы ревнитель, вам запрещено иметь собственность. Что же вы ставили?
– Две глубоких понюшки аромата зимней розы и тепло солнечного света на коже. – Он улыбнулся. – Иногда приходится как следует пофантазировать. После того как тебя на протяжении многих лет маринуют в монастыре, этому можно научиться. Итак, вы собирались объяснить мне, где обучились столь хорошо рисовать.
– Практика. Думаю, в конечном счете так учатся все.
– И опять мудрые речи. Я начинаю сомневаться, кто из нас ревнитель. Но вас, безусловно, кто-то обучал.
– Дандос Масловер.
– О, если кого и можно назвать истинным мастером карандаша, то как раз его. И все же… не то чтобы я сомневался в ваших словах, светлость, но я заинтригован: как мог Дандос обучать вас искусству рисунка, если – насколько я помню – он вот уже триста лет страдает весьма серьезным и неизлечимым недугом, именуемым смерть?
Шаллан покраснела:
– У моего отца была книга с его наставлениями.
– И вы научились этому, – сказал Кабзал, беря ее набросок Ясны, – по книге.
– Э-э-э… ну да.
Жрец перевел взгляд на рисунок:
– Надо бы мне побольше читать.
Шаллан невольно рассмеялась и запечатлела образ ревнителя: вот он со смесью восхищения и растерянности на лице изучает рисунок, одним пальцем потирая щетину на подбородке.
Он любезно улыбнулся и положил набросок на стол:
– У вас есть лак?
– Да, – сказала она и достала из сумки пузатый флакон с распылителем, похожий на те, в каких обычно держат духи.
Он взял маленькую бутылочку, открутил заглушку в передней части, хорошенько встряхнул и опробовал лак на тыльной стороне ладони. Удовлетворенно кивнул и потянулся к наброску:
– Непозволительно было бы смазать такую работу.
– Я сама могу залакировать. Не стоит вам утруждаться.
– Это не труд; это честь. Кроме того, я же ревнитель. Мы места себе не находим, если нам не удается заниматься той работой, которую люди могли бы сделать и сами. Я это делаю ради собственного удовольствия.
Он начал наносить лак, аккуратно прыская на страницу.
Девушка едва сдерживалась, чтобы не выхватить набросок. К счастью, ревнитель действовал осторожно, и лак лег ровно. Он явно делал это не впервые.
– Вы из Йа-Кеведа, видимо? – спросил брат Кабзал.
– Волосы подсказали? – Шаллан подняла руку к красным волосам. – Или акцент?
– То, как вы относитесь к ревнителям. Веденская церковь, без преувеличения, самая ревностная хранительница традиций. Я дважды бывал в вашей милой стране; хоть кухня пришлась по нраву моему желудку, то, как вы кланяетесь и заискиваете перед ревнителями, вызывало у меня неловкость.
– Возможно, стоило пару раз станцевать на столе.
– Я об этом думал. Но мои братья и сестры из вашей страны, скорее всего, упали бы замертво от стыда. Не хотелось бы иметь такое на своей совести. Всемогущий недобр с теми, кто убивает его священников.
– Думаю, он не одобряет убийства как таковые, – ответила она, по-прежнему наблюдая, как он наносит лак. Странно было видеть, что кто-то другой трудится над ее рисунками.
