– Дыши, Джун, дыши, – повторил я, поднося кусок альгината к отверстию.
Нельзя долго угрожать человеку. Мне надо лишь аккуратно подвести его к смерти. Надо вызвать у Джун еще один приступ боли. Она уже сделала первый шаг к новой жизни, жизни в бронзе, которая будет длиться вечно. Я вставил большой кусок альгината в ее левую ноздрю и разглаживаю поверхность. Представляю, как она осталась в темной тишине. Перед нею лицо Веселого Роджера. Она помнит рождение Бриллиантовой девочки. Оба этих воспоминания мучают ее. Разрывают ее легкие, ее тело, внутренности. Дождаться смертного часа и понять, что в это мгновение вспоминается не вся жизнь, а только то, о чем можно лишь сожалеть. Настоящий ужас заключается не в том, что ты умираешь, а в том, что ты никогда еще по-настоящему не жил.
Я снял альгинат, оставив только шарики в носу. Ее борьба стала воистину героической. Да, Джун, ты моя героиня. Впрочем, как и все остальные. Воздам тебе должное.
Зеленое отражение ее тела лежало теперь рядом с ней. После быстро угасших судорог Джун успокоилась. Я выбрал правильный момент, судя по ужасу, пропитавшему ее кожу. Только теперь я услышал визг, доносившийся из клетки. Они присутствовали, но я их не замечал. Такова сила концентрации. Такова сила искусства. Веселый Роджер выл, стоя на коленях. Его кулаки пробили в земле две ямы. Лицо, мокрое от слез. Он удивил меня. Понимаю, что моя история про евнуха не могла породить такую ярость в мужчине, если он им действительно стал.
Я положил вторую кожу Джун – ту, которая полна величия, на пластину плексигласа и отнес в литейку, словно большой столовый поднос.
Воздух пропитан воспоминаниями. Я проделывал этот путь много раз. Каждый шаг вызывает новые картины. Я положил Джун на длинный стол. Тут она будет ждать оставшихся членов своей семьи. Может, попросить помочь сделать форму Рая Чамберса. Я представил себе, как он будет разглядывать Джун, Веселого Роджера и сынишку. Репортер, которому доведется увидеть самую удивительную историю за все существование искусства.
Это щекочет мне нервы. В душе я понимаю, что мне должно быть стыдно. Это просто позор. Другого слова не подберешь. Годами я мечтал, чтобы обо мне написали книгу, и кто мне попался в авторы? Какой-то пустозвон репортеришка с телевидения. Но это еще не самое худшее, не самая позорная часть. Когда он появился здесь, то с улыбкой – ни больше, ни меньше – заявил, что в книге будут упоминаться еще четыре скульптора. Все – жалкие художники. И он полагает, что это мне понравится? Мне что, посчитать это за комплимент? В этой первой книге я буду упоминаться вместе с Лорен Рид! Он хочет объединить свет четырех тоненьких свечек с солнечным светом. Противно, но я сделал вид, что это мне льстит. Показал свои работы, записки – сердце моего искусства. Постарался объяснить ему, не говоря об этом прямо, что есть работы остальных. А иначе их и не назовешь. Они – работы, потому что на них можно смотреть только как на обтесанные камни. Просто дрянь!
Мне придется делить книжку с такими, как они. Это все равно, что упасть в пересохший колодец. Пока не появился этот Пустозвон, я даже и не слыхал об этой Рид. Нет. Враки! Я слышал о ней. Я встречался с ней на выставке у Йенсона несколько лет назад в Сан-Франциско. Вполне достаточно, чтобы вызвать во мне чувство отвращения к тому, что они называют искусством. Целое столетие, начиная с модернистов и поющих себе хвалу абстракционистов. А ее скульптура была намного хуже. Посмотрите только на стадо патетических козлов Раушенберга! Что они бормочут! «Как это хомоэротично, Бобби!» Или на эту невыносимую женщину с меховой чашкой для кофе и блюдцем. Явный намек на лесбос. Мне бы очень хотелось восхищаться этим, петь оды в их честь... Но мне противно! Творения Рид – образчики очень дорогой современной скульптуры, и каждый студент-первокурсник это знает.
Джун, не мигая, уставилась на длинную, висящую над ней лампу. Она великолепна. Воплощение всего того, что можно ценить. Возможно, когда этот Пустозвон увидит ее «кожу», он поймет, что даже тень моего величия стоит выше всех этих так называемых «скульпторов» вместе взятых. Нельзя мешать мое искусство с их работами, как нельзя мешать день с ночью, где нет никакого света. Возможно, Джун и ее семья помогут ему сменить мировоззрение, помогут увидеть, что нельзя писать одновременно обо мне и штукатурах от Искусства. Вот кем эта Лорен Рид является на самом деле. Штукатуром! И никакие блестящие статьи не смогут это изменить. «Вызов иерархической важности бронзы». Еще один современный критик. Когда я это прочитал, мне захотелось взвыть: «Нет, идиот, она просто не может это делать. Она не может работать с бронзой и вынуждена обходиться штукатуркой». Ставить нас рядом не меньшее оскорбление, чем просить деревенского штукатура отштукатурить стены в студии Родена, соревнуясь с самим мастером.
Я дал Пустозвону копии нескольких статей, отражающих мою точку зрения. Так как он работал на телевидении, то его глаз, очевидно, привык к ярким пометкам. Так вот я отметил желтым фломастером особо важные места. Я как бы непреднамеренно подчеркнул, что некоторые критики «раздосадованы» «избирательностью» моего искусства. И пишут так, словно рисовать картину мира со всеми его превратностями не достойная художника задача. Но отмеченные статьи говорят о том, что я лучший. Некоторые критики пишут, что мои «страждущие, охваченные ужасом изваяния полны метафорических намеков. Их голод повествует о необузданном аппетите, который нельзя утолить, кричит о пустоте многих жизней, показывает неоспоримую правду в бескомпромиссном искусстве мирового гения формы». Спасибо.
Отметь это. Используя штукатурку и пыль, ты превращаешь свое искусство «тела» в комок. Уж лучше роденовский крестьянин, чем твои убогие творения.
Я отвернулся от Джун, не смея больше смотреть на нее. Меня расстроили мысли об этих выскочках. Я понял, что слишком раздражен, чтобы работать. Однако мне все равно пришлось спуститься в подвал. Семейное планирование №9 так близко к своему завершению. Хочу, чтобы кожа Веселого Роджера легла рядом с кожей его жены. А затем кожа сынишки. И только тогда начнет рождаться бронза.
Вот тогда останется Ее Светлость, чья судьба меня совершенно не интересует, и Бриллиантовая девочка. Меня все еще увлекает ее внешность. Она должна быть за это мне благодарна. Отношения между мужчинами и женщинами должны длиться не более трех лет. Для большинства культур этого времени вполне достаточно, чтобы мужчина с женщиной встретились, сошлись, дали потомство и при этом избежали проклятия под названием «семья». В последующие за этим годы пары только мучаются от остатков первоначальной страсти, которая их уже не интересует. Ведь родив потомство, они могут спокойно умереть. Я с этим вполне согласен.
Глава шестнадцатая
Остатки омлета выглядели печально. Лорен отвернулась от них, словно это была какая-то гадость. Старик Ол Дженкинс был прав в отношении кухни в Моабе, но можно ли по завтраку судить о всей кухне? Не пора ли Раю прекратить мудрствовать? Лорен хотела ехать прямо к Штасслеру, чтобы посмотреть на то место, где остановилась Керри, обойти дом, который она так живо и подробно описала в своем электронном письме, осмотреть литейку и сарай. Познакомиться с той местностью, где последний раз видели ее. А самое главное, поговорить с самим Штасслером, разобраться, что это за человек. Независимо от того, насколько верны суждения Рая, она сама должна встретиться со скульптором, поговорить с ним, выудить из него мельчайшие подробности, которые помогут найти девушку.
Но Рай рассуждал иначе. Уже с первым глотком кофе он принялся настаивать, что, судя по тону Штасслера и учитывая его репутацию неуживчивого человека, второго шанса у Лорен не будет. Поэтому следует сначала собрать, по возможности, максимальное количество информации, а уж потом лезть на рожон.
– Отлично, – согласилась она. Прозвучало намного короче, чем ей бы того хотелось. – Понимаю ход твоих мыслей. Я считаю, что если я поеду туда, мне удастся что-то выяснить.
– Но, возможно, тебе удастся выяснить гораздо больше, если ты немного подождешь.
– Терпение, – выразительно произнесла Лорен. – Это добродетель, значение которой сильно преувеличено.
Рай рассмеялся, однако попросил счет и поднялся из-за стола, словно показывая, что дискуссия закончена.
Как только они появились на улице, Плохой Преплохой Лерой Браун начал вилять своим обрубком. Лорен отвязала его поводок от ограды автостоянки и устроила его на заднем сиденье «Ленд-роувера» Рая. Она собиралась отвезти пса в собачий питомник.
Таблетки Лерою уже дали, и теперь его вполне можно было оставить надень на попечении. Владелец питомника объяснил ей по телефону, что у них существуют три класса содержания. Услышав такое, Лорен закатила глаза. Так как она была новичком среди собачников, то согласилась на предложенный ознакомительный тур по питомнику.
