После смерти мужа оформила пенсию по утрате кормильца и уехала из Сибири навсегда, не оставив в памяти ничего, кроме неизбывной тоски. Когда при ней говорили, что Сибирь – это богатый и раздольный край, она закрывала руками лицо и принималась плакать. Мать могла плакать весь день, откуда только силы брались. Влад терпеливо сносил тоску матери, ведь, кроме неё, у него никого не было. Они переехали в Белоруссию, там жили какие-то очень дальние родственники, а уже оттуда Влад уехал в Ленинград. Ещё в Сибири он услышал о великом городе и заболел им. Мечтал учиться в нём, жить, любить, творить. Единственное, в чём Влад был не уверен, так это в своём призвании. Он никак не мог определиться с профессией, направлением, специальностью. Грубые мужские профессии его не прельщали, он считал, что в них слишком много хамства и цинизма. Театр ему был неинтересен. Музыка оставляла Влада равнодушным. Кино, танцы – всё мимо, мимо, мимо. Танцы, впрочем, привлекали Влада, но он не умел двигаться, а начинать с нуля не хотелось. Владу всё казалось, что у него всё должно получаться само собой, ведь дети, рождённые по любви, талантливы и непосредственны. Об этих словах акушерки ему рассказала мать в порыве откровенности. Первый год обучения в Технологическом подходил к концу, а Влад никак не мог определиться с будущим. Он поступил в институт случайно, выбрав именно тот факультет, на который было меньше всего желающих поступить. Конкурс маленький, специализация сложная. Знаний, полученных в школе, хватило только для поступления. Учиться Влад не хотел. Будущее постоянно ускользало от него, порождая приступы невыносимого отчаяния. Мать скучала по нему, заботилась, посылала по две посылки за месяц. Влад щедро делился продуктами с однокурсниками, забывая, каким трудом мать зарабатывает на хлеб. Влад был далёк от реальных проблем. Ему было всё равно, где и кем работает мама, на что живёт, как себя чувствует. Если бы она умерла, он бы даже не огорчился, восприняв её смерть как данность. Он и по отцу не переживал, когда тот умер в одночасье. Умер и умер, значит, время пришло. Смерть дарит бессонницу живым, влияет на психику, отнимает здоровье, но то, что она неизбежна, с этим люди смирились.
Иногда Влад писал обеспокоенные письма, интересуясь делами матери, но та спешила обрадовать, что у неё всё в порядке. Пусть сыночек не переживает. Ещё Владу хотелось узнать тайну возникновения чувств у отца и матери, но он не мог попросить её довериться ему. Лишь только он подступал с вопросами, как язык скисал во рту. Наверное, мать никогда не расскажет правды. Слишком она тяжёлая, эта правда, будет лежать в душе мёртвым грузом и не даст жизни. Влад перестал думать об этом. Отца уже не было, так пусть хотя бы мать живёт, пока он устроится в этой жизни. Одному невозможно жить на свете. Это опасно для здоровья. Влад старался меньше думать о семье, переключив всё внимание на мечты о будущем. С учёбой у Влада не заладилось. Он сидел на лекциях отрешённый, в голове витали фантазии, одна безудержнее другой, голод изъедал желудок, а в карманах зияла пустота. Влад сжимал кулаки и думал, на что он купит обед, а про вечер старался не загадывать. В пору молодости кажется, что вечер наступит лишь через столетие, настолько долго тянется время, особенно когда сидишь в учебной аудитории.
Так вышло, что рядом с ним собралась компания таких же голодных фантазёров, каким он был сам. Компания была смешливой и неприхотливой, а самое главное, лёгкой на подъём. Кто бы куда ни приглашал, куда бы ни звали, хоть на Луну, вся компания мигом снималась с места и через секунду уже была на взлёте. Они объединились не посредством чего-то запретного, а, пожалуй, через отторжение привычных норм. В то время любое отторжение приравнивалось к протесту. Не важно, что ты отрицал, главное, что ты восстал. Ты уже не раб. Ты не ноль. Ты – единица и этим интересен другим людям. Загадки привлекают людей, они манят к себе, зовут, хотят, чтобы их разгадали. И Влад уверил себя, что он необычный, загадочный человек. Именно поэтому с ним водят дружбу самые крутые студенты на курсе. И вниманием девушек гордился, а уж они за ним гурьбой бегали. На виду у всех целовали-обнимали, вились вокруг него, как бабочки-однодневки. Влад загордился своей особой ролью. Всё-таки это больше, чем ничего. И пусть будущее покрыто туманом неизвестности, зато сейчас можно наслаждаться каждой секундой жизни. Он знал, что многие ребята завидуют его успеху, и был готов поделиться своим счастьем с любым. Хоть с прохожим. У Влада была трепетная и добрая душа.
* * *
Это случилось в квартире. Сразу после обеда. Уже темнело, окна были зашторены. Они тогда жили в Белоруссии, в небольшом поселении. Основную часть жителей составляли военные с семьями. Гражданских было мало. В военном городке знали друг про друга всё: и кто кому кем приходится, и кто с кем гуляет, и кто кому чего должен. И родню знали, и сватов, и соседей. Все жили одним домом. Любое происшествие обсуждали неделями, пока не случалось новое событие. Однажды мама заболела, что-то не заладилось по женской части. Ей нужно было лечь в больницу, и она вызвала в городок своего брата. Он тоже перебрался из Сибири в Белоруссию, жил один, нелюдимый, одинокий мужчина. Мать жалела его и часто приглашала в гости. Она уговаривала его поскорей жениться, мол, посмотри, сколько невест в округе, но брат отмахивался. Он хотел материально обеспечить себя и сестру, а уж потом подумать о женитьбе. Жил он в соседнем городке, работал инструктором на спортивной базе. Там ему выделили служебную жилплощадь. Когда Влада спрашивали, как звали его отца, мать, дядю, он краснел, отворачивался, но не мог вспомнить их имена. Точнее сказать, он знал и помнил, как их звали, но не представлял, как он вслух произнесёт их имена. Что-то липло во рту, вязло, язык не ворочался, словно его приклеили. В официальных учреждениях было проще. Там можно было написать имена родственников на бумажке. В разговорах Влад избегал любого упоминания о родственных связях. Лучше бы их не было. Он любил и покойного отца, и мать, и дядю, но никому не мог назвать их имена. Проще было отказаться от родственников, но Влад не знал, как это сделать. Они были приличными людьми, но что-то было в них такое, что совестно было рассказать другим людям.
Дядя
