В детстве у Стани была такая раскладная книжка, состоявшая из картонных страниц с наклеенными на них картинками. Она называлась «Наш транспорт». Право, точно так же, как в ней, по-детски детально выглядит баррандовский берег. Вот важный крошечный поезд, пыхтя, как трубка, с шумом мчится во весь опор по путям над рекой и пускает клубы дыма; над ним по извивающейся дороге несется автомобиль к киностудии; ярусом ниже железной дороги, у самой Влтавы, по Збраславскому шоссе бегут навстречу поезду тяжелые грузовики, и все трясется вокруг. А вот, клянусь честью, и влтавский пароходик, идущий прямо в Хухле, комический пароходик из идиллических загородных прогулок Стани с Властой. Он «бороздит воды», как говорится в морских романах. Вертятся колеса, вода брызжет под ударами плиц и пенится, сзади тянутся, расходясь в разные стороны, две длинные волны. Видно, как они бегут по гладкой поверхности. На «Млинеке» их уже поджидают купальщики. Лодочки и пловцы направляются к ним — покачаться.
Пароходик прошел, волны улеглись, люди возвращаются к берегу. Только вон там, над водой, виднеется одинокая женская голова… она похожа на зайца в своем платочке — на макушке торчат два кончика, точно уши. Не слишком ли понадеялась купальщица на свои силы? Не заплыла ли она чересчур далеко? По-видимому, хотела отдохнуть на острове против «Млинека». Не перехватило ли у нее дыхание? Может быть, она уже захлебывается?
Взмахнув несколько раз веслами, Станя очутился около нее.
— Хватайтесь! — закричал он. Но он мог бы и не делать этого. Утопающий хватается за соломинку, не то что за лодку. Купальщица уцепилась обнаженными руками за борт и теперь спокойно отдыхала. Она слегка улыбалась, еле переводя дух. А Станя не мог опомниться от изумления. Так вот какая еще существует опасность, кроме гестапо, подумалось ему. Здоровый молодой человек может погибнуть даже и не от руки нацистов. Странное дело — убедившись в этом, он как-то воспрянул духом.
— Я ведь всегда плавала вполне прилично, — оправдывалась девушка в красном платочке с торчащими концами. Течение заносило ее ноги под лодку. — Но сегодня я немного устала, что ли.
— Отдохните, — любезно сказал Станя, который под влиянием воздуха и солнца стал как-то энергичнее. — Взбирайтесь вот сюда, я вас подвезу. — И он помог девушке влезть в лодку.
Девушка благополучно вскарабкалась, челнок покачнулся; вода лилась с нее ручьями как с русалки. Она уселась на носу лодки, скрестив стройные ноги, развязала намокший платочек. Встряхнув влажными кудрями, поправила их над лбом и улыбнулась чуть виновато. Станя только теперь разглядел ее как следует.
— Боже, это вы!
Сколько раз он вспоминал девочку, пришедшую однажды в библиотеку предупредить его, но девочка бесследно исчезла. А сегодня он встречает ее уже во второй раз. Как нарочно! Станя оглянулся по сторонам — они были одни на середине реки.
— Как я рад, — сказал он искренне. — Я, по крайней мере, хоть здесь смогу поблагодарить вас за то, что в тот раз вы…
— Не будем говорить об этом, — перебила она его поспешно. — Мы познакомились здесь, на «Млинеке», так?
— Понимаю, — ответил Станя.
Некоторое время он греб молча. Он не повез ее ни к острову, ни к купальным мосткам. Они ехали посередине реки, где никто не мог их подслушать. Лодочка плыла, весла шлепали по воде, и присутствие девушки завершало летний пейзаж над рекой. Это была не девочка-подросток, как когда-то показалось Стане в библиотеке, а молодая женщина; у нее были длинные тонкие ноги и высокая грудь под мокрым купальным костюмом, прилипшим к телу. Станя нахмурился и продолжал грести.
— Но мне бы хотелось спросить вас кое о чем, — сказал он. — Может быть, вы знаете что-нибудь о Еленке? О моей сестре, которой уже нет в живых. Понимаете, что значило бы это для нас? Ведь мы даже не знаем, как это случилось, где ее арестовали, ничего. Все произошло совершенно внезапно.
Девушка слегка откинула голову, по ее глазам было видно, что она обдумывает и запоминает каждое произнесенное Станей слово. Видимо, у нее был навык в этом. Небольшие искрящиеся голубые глаза светились изнутри, не отражая света извне, — по крайней мере, так показалось Стане.
— К сожалению, я не знала вашей сестры, — ответила она искренне и вместе с тем сдержанно, — я не посвящена в эту историю. Я слышала только, что ее арестовали где-то на Виноградах у больного, который жил там в одной семье под чужим именем и тяжело заболел. Ему стало плохо, вызвали Еленку, Еленка прибежала.
— Я прямо вижу ее, — растроганно заметил Станя.
— Гестаповцы пришли за этим человеком, а заодно забрали с собой и Еленку. При исполнении обязанностей врача. Мне жаль, — добавила девушка от души, — что я не была знакома с ней. Все говорят, что она была таким чудесным человеком. Говорят, это была веселая и мужественная женщина, которую все любили. Ее называли солнышком.
Станя слушал молча и смотрел перед собой, опустив весла в воду вдоль лодки.
— Будьте так добры, — произнесла девушка с ласковой осторожностью, как будто она будила Станю от сна, и посмотрела так выразительно, словно собиралась просить прощения за то, что скажет сейчас. — Не повернете ли вы к мосткам? Подвезите немножко, а там уж я доплыву.
— Я больше ни о чем не стану вас спрашивать, — торопливо пообещал Станя. — Погодите еще немножко. Если бы вы знали, как я одинок в это страшное время.
— Одинок? — протянула девушка. — У нас ведь столько хороших людей.
— Но сейчас все боятся друг друга. — Станя наклонился к девушке. — Прошу вас, скажите мне правду: вы тоже испытываете такой ужас? Вероятно, стыдно, что я, мужчина, признаюсь в этом вам, но я сейчас испытываю животный страх, — произнес он тихо, с абсолютной, почти невозможной прямотой, свойственной детям Гамзы. — Каждый автомобиль… каждый звонок… Глотаю снотворное и не сплю. Это настоящий психоз.
Девичьи голубые глаза при этих словах стали печальны.
— Вот этого-то они и добиваются, — упрекнула она Станю и добавила просительно: — Не доставляйте же им этой радости. Нужно бороться с этим в себе. Ведь не поддается же весь народ меланхолии. Иначе нацисты давно бы с нами разделались.
Станя пожал плечами, опустил руки на колени и уставился в пространство.
— Осторожно, весло! — воскликнула девушка.
Она пересела к Стане, засунула весло в уключину — и они стали грести вместе: она одним, Станя — другим. Они просто гладили воду.
— Как хорошо было бы… — вздохнул Станя.
Девушка испуганно посмотрела на него.
— Я сперва их тоже очень боялась, когда они пришли в Прагу, — принялась она утешать Станю. — Но еще больше они меня злили. От страха есть только одно лекарство: нужно делать что-нибудь против них.
— Сейчас, в такое время? Это было бы безумием.
— Почему? — спросила она тонким, серебристым голоском. — Они хватают как невинных людей, так и тех, кто почему-либо на подозрении. Так что же? — тряхнула она головой. — Если кое-кто и провалится (при этом неожиданном жаргонном словечке возникла какая-то сложная, неясная для Стани атмосфера, напоминающая о Еленке), так, по крайней мере, человек хоть будет знать, за что умирает…
Станя отрицательно замотал головой.
— Зачем уговаривать себя. У нас здесь нет сил бороться с ними.
— Неправда.
— Наоборот, мы им еще помогаем. Посмотрите вон туда, на Злихов, как он жужжит. Мы работаем на них изо всех сил.
Его слова, видимо, задели девушку. Она чуточку отодвинулась, и ее почти высохшие волосы точно ощетинились.
— Не беспокойтесь, — сказала она обиженно. — Чешские рабочие не очень-то надрываются на работе. А когда немецкий самолет потерпит аварию, потому что выскочил винтик, когда на русском фронте не взорвется бомба, сделанная на Шкодовке, когда у нас сойдет с рельсов поезд со снарядами, то все это не попадет в газеты. Вы в самом деле ничего не знаете о таких случаях? И не слыхали даже о том, что некоторые чехи хватаются за револьвер, когда к ним приходят гестаповцы? Извините, я разговариваю действительно с молодым Гамзой?
Станя покраснел до корней волос.
— Именно в этом все дело. Ведь я говорю вам об этом самом, — залепетал он. — У меня нет того мужества, которое было у отца и у сестры. Я в мать. У меня ее нервы. В этом отношении наша семья была расколота на две половины. Мы с Еленой любили друг друга по-настоящему. Но она никогда ни во что меня не посвящала, зная, что я стал бы ее отговаривать и что от меня не будет проку. Да, да, она была совершенно права. Ведь мне стыдно перед отцом и Еленой, что я еще хожу по белу свету. А я когда-то покушался на самоубийство… из-за пустяков, сегодня я это сознаю… Но мне не удалось, — добавил он виновато. — И особенно странно то, что сейчас мне не хватает смелости даже на самоубийство.
