Они снова спели — Мери и Колин так мелодично, как умели; голос Дикона звучал довольно громко и красиво, а при второй строке Бен хрипло откашлялся и при третьей запел очень сильно, даже слишком. Когда затихло «аминь», Мери заметила, что с Беном случилось то же самое, что в тот день, когда он узнал, что Колин не калека, — его подбородок дергался, и сам он мигал, и его загрубелые старческие щеки были влажны.
— Я прежде никогда не понимал смысла в славословии, — сказал он хрипло, — а теперь, пожалуй, изменю свое мнение… Я уверен, что в тебе прибавилось пять фунтов весу на этой неделе, мистер Колин, целых пять!
Колин смотрел в саду на что-то, привлекшее его внимание, и выражение лица его вдруг стало испуганным.
— Кто-то идет сюда? — быстро спросил он. — Кто это?
Калитка в поросшей плющом стене тихо отворилась, и вошла какая-то женщина. Она вошла при последней строке их песни и остановилась, слушая и глядя на них. На фоне плюща, в длинной синей накидке, на которой пестрели пятна солнечного света, проникавшего сквозь листву, с приятным, свежим лицом, улыбавшимся издали среди зелени, она походила на иллюстрацию в какой-нибудь книге Колина. У нее были чудные ласковые глаза, которые, казалось, смотрели на все сразу — на всех детей, на Бена, на «тварей», на каждый распустившийся цветок. Как ни неожиданно было ее появление, никто из них не подумал, что она ворвалась к ним без позволения. Глаза Дикона так и светились.
— Это мать, вот кто это! — крикнул он и бегом пустился к ней.
Колин тоже направился к ней, а за ним и Мери.
— Это моя мать! — опять сказал Дикон, когда они встретились. — Я знал, что тебе хочется ее видеть, я ей сказал, где спрятана калитка.
Колин протянул ей руку с какой-то гордой застенчивостью.
— Мне хотелось видеть вас даже тогда, когда я был болен, — сказал он, — вас, и Дикона, и таинственный сад… А прежде мне никогда ничего и никого не хотелось видеть.
При виде его приподнятого лица ее лицо вдруг изменилось. Оно вспыхнуло, углы рта дрогнули, и глаза на миг точно заволоклись туманом.
— О, милый мальчик! — вырвалось у нее, и голос ее дрогнул. — Милый мальчик! — сказала она, а не «Мистер Колин». Она, вероятно, сказала бы то же самое Дикону, если бы увидела на его лице выражение, которое тронуло бы ее. Колину это очень понравилось.
— Вы удивляетесь, что я такой здоровый? — спросил он.
Она положила руку ему на плечо и улыбнулась.
— Конечно, — сказала она, — но ты так похож на свою мать, что у меня сердце дрогнуло.
— Как вы думаете, — спросил он с некоторым замешательством, — может мой отец полюбить меня за это?
— Да, конечно, милый мальчик, — ответила она, ласково погладив его по плечу. — Он должен приехать домой, должен приехать!
— Сюзанна Соуэрби, — сказал Бен, подойдя поближе к ней, — посмотри-ка на ноги мальчика, пожалуйста! Три месяца тому назад они были похожи на барабанные палочки в чулках… и люди говорили, что они кривые. А теперь посмотри-ка на них!
Сюзанна Соуэрби засмеялась ласковым смехом.
— Они скоро будут славные, крепкие, — сказала она. — Пусть себе играет и работает в саду, да пьет и ест досыта, тогда лучше их не будет во всем Йоркшире, и слава Богу за это!
Она положила обе руки на плечи Мери и окинула ее маленькое лицо материнским взглядом.
— И ты тоже, — сказала она, — ты выросла такая же крепкая, как наша Сюзанна-Элен. Ты тоже, верно, на свою мать похожа. Наша Марта говорила, будто слышала от миссис Медлок, что она была красивая… Настоящая алая роза будешь, когда вырастешь, моя девочка!
У Мери не было времени обращать много внимания на перемену в своей наружности. Она знала только, что стала «другая», но когда вспомнила, с каким удовольствием смотрела когда-то на свою мем-саиб, она очень обрадовалась, услышав, что когда-нибудь будет похожа на нее.
Сюзанна Соуэрби обошла с ними весь сад; ей рассказали всю историю его и показали каждое дерево, каждый куст, который ожил. Колин шел рядом с нею с одной стороны, а Мери — с другой; оба смотрели на ее ласковое румяное лицо и оба втайне удивлялись приятному чувству, которое она вызывала в них. Она, казалось, понимала их, как Дикон понимал своих «тварей». Она наклонялась к цветам и говорила о них так, как будто они были дети. Сажа шла следом за нею, каркнула раза два и потом взлетела ей на плечо. Когда дети рассказали ей про малиновку и про первую попытку ее детенышей полетать, она опять засмеялась тихим ласковым смехом.
— Я думаю, что учить птенцов летать — все равно что учить детей ходить… Боюсь, у меня голова кругом пошла бы, если бы у моих были крылья, а не ноги, — сказала она.
Она показалась им такой удивительной женщиной, что ей, наконец, рассказали про волшебную силу.
— Вы верите в волшебство? — спросил Колин после того, как рассказал ей про индийских факиров.
— Верю, мой мальчик, — ответила она. — Это название мне известно, но разве дело в названии? Это, пожалуй, французы зовут иначе, а немцы иначе… То самое, что заставляет семена расти и солнце сиять, сделало тебя здоровым мальчиком… и это Добрая сила… Она не как мы, бедные глупцы, которых надо звать по имени… Добрая сила об этом не беспокоится… Она делает свое… целые миры создает, такие как наш. Верь всегда в Добрую силу, верь, что ее много в мире, — и называй ее как хочешь… Это ты ей пел, когда я вошла в сад?..
— Мне было так хорошо, — сказал Колин, устремив на нее свои странные прелестные глаза. — Я вдруг почувствовал, что я совсем другой, что у меня сильные руки и ноги и я могу стоять и копать… Я вскочил, и мне захотелось крикнуть что-нибудь…
— Волшебная сила слушала, когда ты пел славословие… Она слушала бы, что бы ты ни пел; не в этом дело, а в твоей радости. О, мой мальчик, что за дело до имени Создателю радости? — И она опять слегка потрепала его по плечу.
В корзинке миссис Соуэрби в этот день было уложено столько, что можно было устроить настоящий пир. Когда они проголодались и Дикон притащил корзинку, миссис Соуэрби с детьми уселась под их деревом, глядя, как они поглощали еду, смеясь и изумляясь их аппетитам. Она была очень весела и смешила их, рассказывая им много забавного и смешного; она рассказывала им сказки на протяжном йоркширском наречии, учила их новым словам. Она никак не могла удержаться от смеха, когда дети рассказали ей, что Колину становится все труднее притворяться капризным и больным.
— Мы никак не можем удержаться от смеха, когда бываем вместе, — пояснил Колин. — Мы стараемся заглушить его, но он все-таки вырывается…
— А мне вот какая мысль часто приходит в голову, — сказала Мери, — и я никак не могу удержаться от смеха, когда вдруг вспоминаю об этом… Я все думаю, что, если у Колина лицо сделается похожим на луну! Оно пока еще не похоже, но каждый день становится все круглее… Что, если оно станет похожим на луну, что мы тогда будем делать?
— Я вижу, тебе еще придется немного притворяться, — сказала миссис Соуэрби, — но не особенно долго. Мистер Крэвен приедет домой.
— Вы думаете, что он приедет? — спросил Колин. — Почему?
Сюзанна Соуэрби тихо засмеялась.
— Я думаю, ты очень огорчился бы, если бы он узнал все прежде, чем ты сам, по-своему, сказал бы ему об этом. Ты, верно, ночи не спал и все строил планы…
— Я никому бы не позволил рассказать ему, — сказал Колин. — Каждый день я придумываю новые способы… А теперь мне кажется, что я просто вбежал бы к нему в комнату!
— Он бы порядком испугался, — сказала миссис Соуэрби. — Хотела бы я видеть его лицо, очень хотела бы! Он должен вернуться домой, непременно должен!
Потом они толковали о поездке к ней в коттедж. Все было заранее обдумано; предполагалось поехать степью и завтракать на открытом воздухе, среди вереска. Они хотели видеть всех двенадцать детей и сад Дикона.
Наконец миссис Соуэрби встала, чтобы вернуться в дом, к миссис Медлок. Колина тоже пора было везти домой. Прежде чем он уселся в свое кресло, он стал возле миссис Соуэрби, устремив на нее какой-то растерянный, но полный обожания взгляд, и вдруг крепко схватил полу ее плаща.
— Вы… вы как раз то, что мне надо, — сказал он. — Мне хотелось бы, чтобы вы были и моей матерью, и Дикона тоже…
Сюзанна Соуэрби вдруг нагнулась и своими теплыми руками крепко прижала его к груди под синим плащом. Глаза ее опять заволоклись туманом.
— О, милый мальчик! — сказала она. — Я верю, что твоя родная мать теперь в этом саду… Она не может быть далеко… Твой отец должен вернуться к тебе, непременно должен!
Глава XXVII
С самого начала мира в каждом столетии было сделано какое-нибудь чудесное открытие. В последнем столетии было сделано больше удивительных открытий, чем в каком-либо другом; а в теперешнем, новом столетии будут, вероятно, сделаны еще более удивительные открытия.
