И тут разразилась трагедия.
Тринадцатый сезон Театра на Юго-Западе стал символически несчастливым — в возрасте неполных тридцати лет скончалась Ольга Авилова, актриса, о которой Валерий Белякович вспоминает и сегодня, считает, что некоторые спектакли он так и не смог поставить без Ольги. Для врачей так и осталась загадкой причина ее смерти. В неопубликованном интервью Виктор говорил: «Мы любили повторять фразу: „От спектакля актера освобождает только смерть“. Это была фраза… А вот пришла смерть… И я не считаю, что актера должна смерть освобождать от спектакля. А вот отменили бы мы тогда спектакль — может быть, она сейчас была бы жива. Не слишком ли это дорого? Ну, сыграла она в том спектакле (в тот день Ольга играла в массовке в спектакле „Трилогия“. — Н. С.). Кто его сейчас помнит?.. И вот сейчас ее нет. Это лжепатриотизм…»
Премьер в этом сезоне не было — театр много ездил на большие международные гастроли, но главной причиной был шок от ухода Ольги. Валерий Белякович просто не мог ставить ничего нового, ему казалось, что без Ольги Авиловой не получится ни один спектакль. Должно было пройти время, прежде чем начинать какую-то работу…
Виктор тяжело пережил смерть сестры, которую любил не только как «родную кровь», но и как замечательную партнершу, чуткую к каждой находке, умело и бесшабашно импровизировавшую, бывшую подлинным бриллиантом в короне Театра на Юго-Западе. Они были очень разными, брат и сестра, но одарены оба были поистине фантастически. Галина Галкина говорила, что после смерти Ольги многое в Викторе изменилось: пропала какая-то легкость, легкий взгляд на жизнь вообще. Видимо, эта смерть подвела его к мысли: все конечно, а значит — ко многому надо относиться проще. Только не к творчеству, не к театру…
Вспоминает Лариса Авилова, жена Виктора: «Чудесная, говорят, была актриса. Однажды на спектакле ей стало плохо. До больницы ее не довезли…
Мы с Витей много говорили о том, как он начал пить. И он рассказывал, что это произошло после смерти Ольги. Не то чтобы он горе стал заливать. Просто он разучился спать. И кто-то ему посоветовал: что, мол, мучаешься — стакан водки на ночь и уснешь как миленький. Рецепт, к сожалению, помог. И вошел в привычку… Но, в конце концов, он сумел взять себя в руки и научился спать без „снотворного“».
На это понадобились годы. Слишком много времени потребовалось Виктору Авилову, чтобы прийти в себя — он загубил своим пристрастием время, которое могло бы стать творчески полноценным. Нет, он не срывал спектакли, он по-прежнему серьезно и ответственно относился к своей работе, но что-то ломалось в нем, что-то мешало отдаться творчеству всем своим нутром. Он пил тяжело, мрачно, чувствуя, что этот способ «отключения» плохо помогает ему… А он хотел забыться, отделаться от горьких мыслей.
К тому же начало 1990-х годов было омрачено в Театре на Юго-Западе тяжелым конфликтом ряда артистов со своим режиссером.
Нет ничего удивительного в том, что наступил в жизни Валерия Беляковича момент, когда он увлекся молодыми артистами, потянувшимися в Театр на Юго-Западе из Екатеринбурга, Пензы и других городов, выпускниками ГИТИСа. «Старикам» показалось, что они стали менее интересны своему режиссеру, какая-то часть артистов была уволена из театра, оставшиеся бурно переживали, когда спектакли «омолаживались» и на их роли вводились молодые артисты. Причем Белякович не просто вводил новых артистов — он менял рисунок спектакля не только внешне, но и внутренне, пристраиваясь к тем, кто иначе играл, иначе воспринимал драматургию и театр. А порой и в старых, полюбившихся спектаклях многое менял, как казалось ему, с учетом времени. Подобные трудные моменты бывают, наверное, в любом коллективе — они естественны, но жестоки; необходимы, но наносят, как правило, неизлечимые раны. Так произошло и на этот раз. И как бы ни пытался Белякович соединять в своих спектаклях стариков и молодежь, недовольство зрело. В театре, бывшем домом, начались конфликты, недоразумения. «Спектакли больны, — сказал в неопубликованном интервью Виктор Авилов, — потому что болен Валерий Романович». Остро реагируя на все изменения, Авилов все же, в отличие от многих других, считал, что рано или поздно все вернется на круги своя. Он слишком любил Беляковича и слишком высоко его ценил, чтобы полностью поддаться раздражению…
В том же интервью он говорил: «Мне скучно стало. Мне сейчас намного интереснее в кино поработать, именно как режиссеру. Самого себя снимать буду. Потому что я знаю, меня снимают не так, неправильно. Я же в кино ничего не сделал как актер… Где там актерская игра хоть какая-то? В принципе, по большому счету. Если ты знаешь мои работы в театре, как я могу играть, как я мог бы сыграть… И я понял, что в кино меня не знают как актера. Даже Хилькевич, он ведь был на нескольких спектаклях… Он знает меня — но он не знает меня…»
Почти три сезона у Виктора Авилова не было новых ролей — он продолжал играть Гамлета, Беранже в «Носорогах», Ланцелота в «Драконе», Мольера, генерала Варравина, Лузлифа Харпера: свои поистине звездные роли. Играл и ставших нелюбимыми комедийных персонажей. Снимался в кино. Давал интервью. Но — и Валерий Белякович хорошо понимал это! — необходимо было сделать так, чтобы он оказался захвачен какой-то крупной новой идеей, новой ролью, подобной которой он еще никогда не играл. В одном из интервью примерно этого времени Белякович говорил: «Авилов — по-настоящему творческая личность. Он уникально работоспособный актер. Думаю, что его путь должен идти поступательно через вершины драматургии. Безрассудно тратить его на второстепенные и проходные роли…»
И такие «вершины драматургии» скоро нашлись: Валерий Белякович выпустил спектакль «Ромео и Джульетта». Для Виктора Авилова роли в нем не нашлось, Меркуцио сыграл Вячеслав Гришечкин, которому довольно скоро роль надоела — он стал много кривляться, сосредоточился на комедийных ситуациях, ощущение трагедии постепенно уходило из спектакля. Белякович очень переживал по этому поводу, но терпел, надеясь, что Гришечкин «опомнится» и очень важные для спектакля трагические моменты все-таки вернутся… В это время подошли очередные гастроли в Японию. Авилову Белякович предложил поехать просто так — поиграть в массовке. Виктор согласился — он успел полюбить Страну восходящего солнца, у него появилось там немало друзей… На репетиции перед первым же спектаклем Валерий Белякович понял, что Гришечкин сыграть Меркуцио не сможет, и предложил: «Вить, попробуй…» И Авилов стал играть. На протяжении трех месяцев, которые Театр на Юго-Западе провел тогда в Японии, он играл Меркуцио каждый вечер!.. И хотя никогда не рассматривал эту роль как «генеральную», помня всегда, что это был просто ввод в готовый спектакль, играл ее удивительно мощно.
В ближайших планах театра была инсценировка булгаковского романа «Мастер и Маргарита», в котором Виктор Авилов должен был сыграть Воланда. Две такие роли на протяжении одного театрального сезона… Да, это «стоило мессы»…
Тем более по прошествии времени сам Виктор Авилов уже совсем иначе взглянул на ситуацию, которая сложилась на Юго-Западе в начале 1990-х годов. С дистанции времени многое не только стало видеться по-иному, но — что значительно важнее! — оценивалось по-иному. В интервью 2003 года, незадолго до смерти, Виктор рассказывал корреспонденту израильской русскоязычной газеты: «В начале 1990-х годов были периоды пустых залов, но наш Театр на Юго-Западе пережил эти времена безболезненно. Мы даже попали в Книгу рекордов Гиннесса в 1993 году как театр, имеющий самый большой репертуар в мире! Одно время у нас было пятьдесят четыре спектакля, которые мы играли одним составом — человек двадцать семь. Например, в 1989 году мы сыграли за февраль девяносто три спектакля! По три в день! И ничего, выжили! Но мы играли не ради рекордов, просто люди хотели в театр!»
Это всегда было важнее всего для Валерия Беляковича и его артистов: если люди хотят в театр, значит, театр должен работать для них «на полную катушку», без каких бы то ни было скидок — всерьез…
В архиве театра сохранилась фотография — Виктор Авилов сидит на полу, а перед ним разложен костюм Меркуцио. Это было прощание с ролью спустя несколько лет. Прощание очень горестное, потому что Виктор по-настоящему полюбил и высоко оценил эту роль в шекспировской трагедии, найдя для своего Меркуцио краски неожиданные, трагикомические, очень яркие и запоминающиеся. Но он не мог играть Меркуцио в Москве — снова начались съемки, он часто надолго уезжал. И почему-то еще решил, что его возраст уже не соответствует возрасту шекспировского персонажа. В некоторых случаях подобная актерская самооценка оказывается весьма и весьма уместной — тем более что, как правило, бывает слишком редка. Здесь же, как представляется, Виктор Авилов «перемудрил»; Меркуцио — персонаж вне возраста, у Шекспира он — знак относительного здравомыслия в насквозь больном мире, тот разум, что пытается внушить непримиримым врагам, что их непримиримость выдумана, нарочита, не содержит ни грана тех чувств, что должны править миром, — справедливости, добродетели, мудрости. Меркуцио Виктора Авилова был остроумен, легко вспыхивал, легко гас, его слова дышали иронией и здравым смыслом, незаурядным умом и страстным желанием изменить этот мир к лучшему. А еще он был невероятно печален — даже в моменты самых забавных шуток, самых рискованных игр в глазах его таилась боль. Боль знания, что ничем хорошим не может кончиться ни его жизнь, ни жизнь окружающих его друзей и врагов. Погибнут все — и гибель эта будет чудовищной нелепостью и несправедливостью… «Чума возьми семейства ваши оба», — хрипло и как-то устало говорил он перед смертью, понимая, что исчерпаны все попытки примирения, все способы разумных решений конфликта…
