«Ни одна строка Пушкина не освещала страниц, на которых печаталось во всеуслышанье то, что было противно его литературной и ученой совести. Журнал Пушкина не может отбить у вас читателей. Пушкин не искусен в книжной торговле. Его дело показать хоть потомству изданием своего, даже дурного журнала, что он не участвовал в той гнусной монополии, в которой для многих заключается литература; этот долг на него налагается его званием поэта, его званием первого русского писателя…»
В рукописи князя Одоевского возникали одна за другой строки, разящие врагов Пушкина. Пусть почитают правду о себе литературные торгаши из «Северной пчелы» и «Библиотеки для чтения».
А куда же послать грозную статью? Без колебаний отправил Одоевский рукопись в Москву, Степану Петровичу Шевыреву: печатайте, мол, немедля на страницах вашего уважаемого «Московского наблюдателя».
Так снова замкнулся нерасторжимый круг, из которого не суждено вырваться мечтательному Владимиру Федоровичу. Никогда не напечатают «наблюдатели» статьи в защиту Пушкина. Никогда не увидит эту статью в печати первый писатель России.
Глава тринадцатая
«Улица была заставлена экипажами, кареты одна за другою катились к освещенному подъезду. Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо величавого швейцара…»
Все было так, как описано в «Пиковой даме». И если бы прохожий, заинтересовавшись съездом, спросил у углового будочника, чей это дом, то будочник назвал бы знатное имя хозяев.
Впрочем, ничего особо примечательного не было на этом бале. Не ждали никого из царской семьи. Все шло по обычному ритуалу. Танцы то оживлялись, то замирали, чтобы возобновиться с новым воодушевлением.
Начинался разъезд. Даже самые неутомимые кавалеры спасались в курительных или карточных комнатах. Александр Сергеевич Пушкин, покинув большую залу, вел ленивый разговор с кем-то из светских знакомых в одной из гостиных. Здесь же, замешавшись среди гостей, казалось, скучал князь Петр Владимирович Долгоруков.
В гостиную вошел Дантес. Петр Владимирович словно ожидал этой минуты. Он подмигнул кому-то из подвернувшихся приятелей, встал за спиной Пушкина, поднял руку и осторожно растопырил пальцы над головой поэта, символически изображая рога. При этом он многозначительно кивал в сторону Дантеса.
Выходка была неожиданной и вызывающей, но на нее, казалось, никто не обратил внимания. Пушкин ничего не заметил. Вскоре и Долгоруков покинул гостиную.
Собственно, ничего больше и не произошло. Однако скандалезную пантомиму, разыгранную Хромым, хорошо видел почтенный гость генерал Владимир Федорович Адлерберг. На его холеном лице отразились недоумение, беспокойство и озабоченность. Некоторое время он был в нерешительности, потом последовал за Долгоруковым. Князь исчез. Генерал обошел все гостиные, карточные комнаты, заглянул в курительную – Долгорукова не было нигде. Генерал Адлерберг вернулся в зал. В первой паре танцующих барон Жорж Геккерен вел Наталью Николаевну Пушкину.
Адлерберг стал следить за танцующими с особым вниманием. Вскоре и он покинул бал.
Со свойственной ему снисходительностью Владимир Федорович всегда отдавал должное головокружительному успеху, который имел у дам его «крестник» – поручик Геккерен. Но, черт возьми… госпожа Пушкина!.. Генералу Адлербергу хорошо известна давняя заинтересованность в ней государя императора. Какие же цели преследует своими неслыханными выходками проныра Долгоруков?.. И надо же было провалиться ему в преисподнюю, исчезнуть почти на глазах у Владимира Федоровича, прежде чем удалось потребовать у него объяснения.
Положение интимного друга императора становилось щекотливым. Если Хромой считает возможным делать свои намеки совершенно открыто, если имеется в виду даже не факт, а только объявляется публично о возможности подобного события, если репутации госпожи Пушкиной, столь отличаемой его величеством, грозит опасность, уже переставшая быть тайной, – тогда для ближайшего друга императора возникает священная обязанность: государь должен узнать все!
На следующее утро Владимир Федорович Адлерберг был в Зимнем дворце. Как всегда, император удостоил его дружеской беседой. Жаловался на государственные заботы. Нет времени отдаться отдыху. Пришлось сократить вечерние выезды. Расспрашивал Владимира Федоровича о последних балах.
– А каков поведением твой крестник, – разумею, поручик Геккерен?
– Взласкан всеобщим вниманием, – отвечал Адлерберг. – Дамы наперебой дарят его благосклонностью. Кажется, он становится усерднее в волокитстве, чем по службе. В полку, к огорчению моему, получает выговор за выговором.
– Тебе не следует оставлять его без попечения. Французы отличаются неистребимым легкомыслием.
– Так, государь! К сожалению, поручик Геккерен все больше увлекается своими победами в гостиных. Могут родиться слухи, может быть, очень лестные для репутации покорителя женских сердец, но чреватые для репутации тех дам, которым он дарит свое внимание.
– О ком речь? – император все больше заинтересовывался беседой.
– Мне доподлинно известно, что барон Геккерен уделяет особое внимание госпоже Пушкиной.
– Представь – в последнее время мне тоже, пожалуй, бросилось в глаза.
– Зная ваши отечески-рыцарские чувства к госпоже Пушкиной, считаю долгом осведомить, государь: завистники поручика Геккерена объявляют в открытую, что муж госпожи Пушкиной возведен в чин рогоносца именно стараниями поручика Геккерена!
– Клевета! – Николай Павлович опешил от неожиданности. – Клевета! – Услышанная новость все больше и больше приводила его в гнев. – Кто смеет об этом говорить? Какие тому доказательства?
– Князь Долгоруков не останавливается перед тем, чтобы свидетельствовать об этом публично…
– Который Долгоруков? А, этот! Да кто же поверит хромой свинье?
– Слухами, распускаемыми князем Долгоруковым, можно бы было, конечно, и пренебречь… – генерал Адлерберг выжидал, что решит император.
Император молчал. Так вот он каков, прыткий поручик Геккерен!..
– Поезжай от меня к его высочеству… – император задыхался от ярости. – Пусть немедля сошлет в дальний гарнизон… На Кавказ! К черту на кулички!
– Слушаю, государь, – отвечал генерал Адлерберг, несколько озадаченный. Ему казалось опрометчивым ехать к великому князю Михаилу Павловичу, командовавшему гвардией, с поручением, родившимся в первом припадке ревнивого гнева. – Слушаю, но смею спросить: не вызовет ли эта неожиданная кара новые толки в обществе?
– Пусть почешут языки…
– Не явится ли после того поручик Геккерен перед госпожой Пушкиной в образе страдальца?
– Нашел страдальца!..
Гнев императора нарастал. Ведь кое-что он и сам замечал, безусловно замечал в последнее время.
По обыкновению, император расхаживал по кабинету, отбивая шаг.
– Очень рад, что ты заговорил со мной, – сказал он, остановившись перед интимным другом. – Лучше принять во время нужные меры… Но какие?
Император сделал еще несколько шагов и вдруг резко повернулся:
– А не пришло ли время поручику Геккерену озаботиться женитьбой? Чего проще? – подобие улыбки промелькнуло на царственных устах. – Коли хочет служить России, должен пустить здесь корни поглубже, – продолжал он. – Нечего потворствовать разврату. Вот и посоветуй ему от моего имени с достодолжной твердостью, но, разумеется, строго приватно. Говорю как первый дворянин России, охраняющий честь достойной россиянки! – Николай Павлович уже начал было рисоваться, даже голос его дрогнул от волнения. – Итак, решено, Адлерберг: женим беспутного бродягу. А ты, коли был его крестным отцом, станешь ныне удачливым сватом. Право, лучше пресечь соблазн, чем искушать даже неприступную добродетель. Пусть твой крестник выберет невесту по вкусу… А мы посмотрим, как он объяснит свое бегство под венец госпоже Пушкиной, если успел ей приглянуться. Прелюбопытный может выйти фарс!
Император вспомнил, какой занимательный фарс измыслил он в недавнее время, послав лекарей к московскому философу Чаадаеву, вспомнил, и его одолел смех.
– Бьюсь об заклад, – сказал Николай Павлович, – женив проворного француза, станем зрителями фарса в истинно французском духе. Что скажешь, Адлерберг?
Николай Павлович был совершенно доволен своим решением. В судьбе поручика Геккерена в одночасье произошел крутой поворот – вместо ссылки в отдаленный гарнизон, он удостоился интимного совета.
– Пусть только не медлит с женитьбой, – еще раз пояснил император, – и сохрани его бог и все святые, если вздумает что-нибудь болтать. Вручаю его судьбу в твои надежные руки, Адлерберг!
– Его сиятельство граф Бенкендорф, – доложил, раскрывая двери, камер-лакей.
