только мысли мелькали как-то очень отрывочно. Снотворное действовало быстро, и я заснула, не успев хорошенько подумать о близкой смерти. — Глубоко вздохнув, Елена приостановилась. — Эх, нет папироски! Курить я так и не научилась, а сейчас бы выкурила… Никаких снов я не помню, вернее всего, не видела. Помню, как начала просыпаться. В комнате дневной свет. Голова будто набита ватой. До сознания стало доходить, что люминал еще не подействовал. Мысли чуть шевелились, и я опять заснула. Разбудил меня твой стук в дверь. Впустить тебя значило бы тебе все рассказать, но я еще думала, что люминал подействует, и попросила тебя прийти послезавтра. Весь день я то засыпала, то просыпалась. Есть не хотелось. Ариша не пришла, она заходила сегодня утром, ушла незадолго перед твоим приходом. Ей пока что я ничего не сказала.
— Ты обязательно должна откровенно все рассказать врачу!
— Это я уж и сама решила сделать. Раз уж не повезло, вторично затевать все слишком сложно. И люминала не осталось.
— Должно быть, ты сильно превысила дозу, я слышал, что это бывает с лекарствами, в большом количестве перестают действовать. В данном случае к счастью, конечно.
— Какое уж счастье… Придется ждать естественного исхода.
Теперь глубоко вздохнул Константин.
— Ну и фокусница! Надо же такой фортель выкинуть! Никак не предполагал в тебе таких способностей.
— Считал меня, значит, умнее. — Елена печально улыбнулась. — Сейчас все это выглядит совсем уж глупо. Перед тобой я не боюсь смешной казаться, что ж делать, такая есть. Ты меня, пожалуй, знаешь даже лучше, чем Николай. Ему расскажу, конечно, все… Вот рассказала тебе, мне словно полегче стало на душе.
— Обещай не повторять больше глупостей!
— О глупостях речи нет, буду следовать всему, что врачи предпишут. Да, чтобы не забыть: возьми на память сочинения Плеханова. Я перечитывать больше не буду, а у тебя, я знаю, их нет.
Костя обмолвился как-то, что в трудное время после смерти жены он своего Плеханова снес букинистам.
— И еще, чтобы не позабыть, вот возьми: составила список книг по литературоведению, тебе их надо прочесть, раз уж ты берешься за писательство. А теперь об одном важном деле. Отнесись к тому, что услышишь, со всей серьезностью. Вы с Аришей должны пожениться.
— Что?! Ты что это? Шутишь?
— Нисколько. Я вас давно обоих наблюдаю, каждого порознь. Вы друг другу очень подходите. Она прекрасный, веселый, твердый человек, надежный товарищ. Вернее, чем она, друга тебе не сыскать. Я хотела в завещании написать, чтобы вы поженились, написала особо, на ее имя. Теперь ей на словах скажу. Если она со мной согласится, то уж как-нибудь тебя на себе женит. — Лена засмеялась. — Ты не сердись, от тебя она, я знаю, инициативы не дождется.
— Да не собираюсь я жениться! — воскликнул Константин полувозмущенно. — Что за странные мысли приходят тебе в голову, одна за другой? Пожалуйста, не вздумай ты ей этого говорить, поставишь в глупое положение нас обоих.
— Почему в глупое? Если вы моему совету не последуете, так посмеетесь, и только. А последуете — выйдет очень даже неглупо. Будете меня благодарить. Обязательно ей скажу. Или она тебе не нравится?
— Почему не нравится, женщина, видать, хорошая, интересная внешне, — да разве я на всех таких жениться должен?
— Тебе одному тяжело будет жить. А ей лучше тебя не найти мужа.
— Она его ищет? Так найдет помоложе, эка радость ей в двадцать пять лет за сорокадевятилетнего выходить.
— Откуда ты взял, что ей двадцать пять? Ей за тридцать.
— Да? Ну все равно, разница велика.
— Время разницу сглаживает. Да дело в том, что не думает она о замужестве. Не из тех она, кому все равно за кого, лишь бы выйти. Представь себе, продолжает любить погибшего мужа. Все еще надеется: пропал без вести — не значит обязательно погиб. Но вот уже больше двух лет как война кончилась, а сведений о нем нет. Был бы жив, давно бы вернулся.
Вскоре после этого разговора Лену положили в больницу. Костя и туда к ней заходил, носил ей фрукты; наступала зима, но в бывшем «елисеевском» гастрономе их можно было найти. По просьбе Елены он известил Николая через соответствующие органы, тому разрешили прилететь на несколько дней в Москву повидать жену.
Так встретились после многолетней разлуки соседи по парте, друзья по футбольной команде и подпольному кружку, визави по отсидке в разных крыльях тюремного здания. Светлые Колины волосы, за которые его прозывали Белым, мало изменились в цвете, лишь в бородке просвечивала откровенная седина. Удрученный тяжелым состоянием жены, он сказал Константину:
— Это была, кажется, единственная слабость, какую она себе позволила за всю ее жизнь. Я говорю о люминале. Строгая к себе женщина. Слава богу, что уцелела. Только надолго ли?..
Константин промолчал.
Трудно описать возбуждение, в какое привели Колю выслушанные им главы будущей Костиной повести. Он узнал себя, своего брата Федю, Сережу. Горячо убеждал отложить все остальные дела и скорее довести до конца начатое:
— В тебе писатель сидит, а ты его загоняешь в бутылку! Историю России не ты, так другой напишет, а про нас, фаланстерцев девятьсот пятнадцатого года, никто, кроме тебя! Поверь, у тебя получается то, что нужно для воспитания молодежи… И почему ты зовешь повестью? Может выйти целый роман!
— Ну, не знаю…
— Ты понимаешь, нам с тобой воистину повезло, — продолжал Николай. — В кружках мы за каких-то полгода умудрились с лихорадочной поспешностью пробежать в миниатюре целые десятилетия умственного развития русской демократической интеллигенции начиная с Чернышевского и кончая Лениным. Эти жаркие споры между доморощенными марксистами и народниками, большевиками и меньшевиками… получалось вроде того, как отдельный крошечный эмбрион во чреве матери прежде, чем появиться на свет, повторяет фазу за фазой всю историю своего биологического вида.
— Пожалуй, верно. Время нас подгоняло, война ускоряла события.
— Так разве это не полотно для романа? А эта трагедия с Еленой?.. Ты скажешь, у кого что болит… Но разве эту, на первый взгляд, глупейшую попытку покончить с собой можно понять, если позабыть об истории всего нашего поколения? Ведь мы-то с тобой оба знаем, что, какие бы ни вылетали подчас из уст этой женщины фразы о свободной любви, в существе своем она жила, как и все мы, начиная с Сергея, моралью, не допускавшей для человека бесполезного существования. И вот сумела Лена сберечь в себе эту мораль до последних дней… Нет, не могу спокойно говорить, прости…
Николай отвернулся.
— Ты прав, — сдержанно вымолвил Костя. — Кстати, Коля, — помолчав и желая отвлечь своего друга от тяжелых мыслей, продолжал
