Даор прислушался к себе. Желание снова оказаться среди разномастных каменных стен было слишком сильно. Но не из-за камня и не из-за извинений сердце его было не на месте, и не потому, что война с Приютом истощила бы его казну и политические ресурсы, на годы оставив его семью без удобной перины власти императора.
Ему вспомнилось прикосновение маленькой теплой руки ко лбу. Амулет Аланы, лежащий перед ним на гагатовой столешнице, был родовым амулетом Вертерхардов, и теперь, когда он нашел его изображение и описание в древнем фолианте, в свое время принесенном из родовой библиотеки белых герцогов, он не сомневался, что девочка была в родстве с Вестером.
Это было чрезвычайно некстати, и ее следовало убить, пока Син не обнаружил того же, что сам Даор, и пока девочка при чьей-нибудь поддержке не заявила свои права на Белые земли. Насколько Даору донесли, старший директор вернулся в Приют меньше недели назад, и это означало, что он, занятый накопившимися проблемами, мог еще не видеть новой служанки и не обратить на нее внимание. С другой стороны, никогда еще за сбежавшими из Приюта слугами не приходили наставники. Если Син обнаружил ее кровную принадлежность, убить девушку будет намного сложнее. Сложно, но невозможно, стоило лишь раз пересечься с ней…
Эта мысль вызвала в нем такую сильную злость, что Даор с хрустом сжал пальцы, сломав бокал у самой ножки. Красная жидкость потекла по его пальцам. Он стряхнул капли цвета крови на ковер и прислушался к себе, напряженно массируя виски. Убивать девочку он однозначно не хотел.
Даора Кариона боялись, ненавидели, боготворили, любили, желали, возможно, кто-то из светлых фанатиков даже презирал — но о нем никто не заботился без стремления получить ответную заботу, как никто и не сочувствовал без притворства. Воспоминание о том, как она трогательно накладывала ему шину на здоровую ногу, как старательно успокаивала его, полагая, что он терпит невыносимые страдания, согрело его душу, и он честно сказал себе: до тех пор, пока это немыслимое раньше чувство тепла возникает при даже мысленном упоминании ее имени, девочка будет цела. Чем было это новое чувство? Неужели умилением? Оно было сладким и волнующим, и герцог, не ощущавший ничего подобного ранее, определил его для себя как большую ценность, чем выгода от смерти дальней родственницы бастарда белой семьи. На политической арене Даор не имел равных, победы в войне были обычным делом. А вот те струны, что затронуло появление в его жизни абсолютно чуждой его миру и при этом почему-то казавшейся близкой Аланы, звучали в его душе впервые. И пока он не понял их причин, не было правильным избавляться от источника столь приятных переживаний.
Однако и дожидаться, пока его планы пойдут крахом, он не собирался: нужно было проверить, что девушка не старше по крови, чем Вестер, эта комнатная собачонка Юории, и отпустить ее или привлечь на свою сторону.
Наверно, Алана будет на балу в День Нанесения, а если и нет — ее змеиный крест приведет к ней. Можно отдать ей амулет. Разумеется, заранее вплавив в него собственные нити.
А еще лучше — забрать девочку из Приюта. Смог бы он сделать ее послушным орудием в своих руках, как Юорию? Тут нужен был другой подход, но разве встречались ему когда-либо женские сердца, которые он не смог бы быстро покорить, хоть одна не готова была, когда он обращал на нее внимание, из шкуры вылезти, чтобы сохранить его расположение? Влюбленные в него женщины всегда были исправным, хоть и слегка непредсказуемым инструментом в его политических играх. Их всепоглощающая страсть, ничуть не трогавшая его сердца, давала им силы сотворить невозможное во имя своего возлюбленного, и герцога это устраивало.
Но если девочка тоже станет такой, станет ловить его взгляд, пытаться прикасаться к его рукаву ненароком, делая вид, что смущена… Даор поморщился. Это было бы мерзко. «Не твое дело», «под горячую руку», вспомнил он с удовольствием, и снова то непривычное тепло ударило ему в голову сильнее, чем могло бы сделать это любое вино. «Я не хочу ее ломать, — с ясностью осознал он в этот момент. — И не хочу, чтобы кто-то ее ломал». И все же проявить к ней расположение, заинтересовать ее, увлечь ее мысли, было бы… волнующе. Какой она бы тогда была? Такой же сдержанной и молчаливой, как когда она уходила? Или теплой и нежной, как когда они ехали в клетке и она пыталась расспросить его о нем же самом? Он предпочел бы второе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Даор окружил змеиный крест сферой и позвал Олеара.
Тот появился спустя несколько секунд, как и всегда.
— Мастер?
— Пошли в Приют уведомление о моем приезде на праздник Нанесения руны.
— Вы принимаете приглашение в этом году? — переспросил Олеар удивленно. Его можно было понять: День Нанесения руны на первый угловой камень Приюта праздновался каждые десять лет, и за все тридцать восемь лет, что Олеар служил черному герцогу, Даор ни разу не согласился посетить пристанище шепчущих, отзываясь о подобном времяпровождении весьма едко.
Герцог смерил его красноречивым взглядом.
— Прошу прощения, — поклонился Олеар. — Понял. Что еще я могу сделать?
— Юория должна явиться в мой замок к назначенной дате. Мы пойдем вместе. Портальное окно у нее есть.
— Напишу, — снова склонился Олеар, и Даор заметил, как дрогнуло лицо его слуги при упоминании Юории.
— Свободен, — махнул он рукой.
Олеар тенью выскользнул за дверь.
44. Алана
— Вы не уверены?
— Я не уверен. Но это в любом случае прояснится на вступительной церемонии.
Син налил воду из ниоткуда взявшегося графина в ниоткуда взявшийся стакан и протянул его Алане. Та благодарно взяла воду и сделала глоток. Сердце ее билось пойманной птицей где-то в горле. Кресло, в которое ее усадил директор, было массивным, мягким и удобным, раньше его в пустом кабинете точно не было, девушка не могла не заметить столь отличающийся от обстановки предмет мебели. Алана погладила вышитые на атласе цветы и в который раз подивилась тому, насколько растительный орнамент не подходил военной аскезе обители старшего из директоров.
Тамаланией или кем угодно другим из рода Вертерхардов она быть не могла. В этом предположении не было смысла! Может быть, ее хотят использовать для заключения какого-то выгодного союза, как Юорию Карион?
— Если я и из рода Вертерхардов, в чем я очень сомневаюсь, то чего вы от меня хотите?
— Хм, — неопределенно повел плечами директор Син. — Ничего, вероятно. Все возможности, которые давало бы тебе воспитание в семье Вертерхардов, мы дать тебе не сможем. Для меня ты одаренный шепчущий. И, потенциально, — еще один представитель знатнейшей семьи, наличие которой важнее ее силы.
Алана не до конца поняла его. Она обернулась и посмотрела на молчащего Келлана, надеясь, что он поможет, и тот тихо пояснил:
— Белые герцоги были вторым политическим полюсом в большой игре знатных домов. Красным никогда не удавалось обзавестись таким количеством союзников. В первую очередь, на руку белым герцогам были слухи об их происхождении и магических способностях. Сейчас полюс один. Директор Син беспокоится, что отсутствие альтернативы порождает тиранию.
— Какой полюс? — не сразу сообразила Алана.
— Черный.
Голос Келлана после исцеления был все еще далек от привычного уху Аланы приятного баритона, но уже снова стал красивым, хотя и срывался на гласных. Алана сжала подлокотник — и тут же на ее руку успокаивающе легла его рука. Она бросила быстрый взгляд на директора Сина, но тот, казалось, не заметил интимного жеста. «Что вы делаете?» — хотелось спросить Алане, но она не отважилась сделать это при директоре, наслаждаясь прикосновением.
Последнее время наставник Келлан вел себя совсем не так, как раньше. Похоже, он перестал читать ее мысли, как и обещал, и теперь их разговоры были лаконичными, ведь Алана всеми силами старалась не сказать чего-то лишнего. Келлан расспросил ее о произошедшем у разбойников, и Алана рассказала ему почти все. Почти. Об изменившемся лице красивого и страшного мужчины, о разговорах с ним она не упомянула, и надеялась, что Келлан не увидел его хищной улыбки в ее воспоминаниях, сама не зная, почему решила это скрыть. Келлан молчал, не перебивая, но когда она упомянула шантаж Войцехта, крепко прижал девушку к себе, а потом отругал ее за то, что злила более сильного противника. А когда Алана попыталась возразить, поцеловал ее в лоб и попросил больше не подвергать свою жизнь опасности.
