Пожалуй.
Но ведь Кривич мог и не отменить. Можно было убедить Кривича, что убийство подполковника Корина и прапорщика Черных — техническая накладка, которая вовсе не говорит о том, что планы Мамеда каким-то образом поменялись. «Товарищ генерал-полковник, — допустим, доложил бы ему Белозеров. — Так и так». Не спеша высказывать свое мнение,
Кривич придвинул бы, по обыкновению, чистый лист писчей бумаги и для начала исчеркал бы его затейливыми спиралями. Потом поднялся и, заложив руки за спину и сутулясь, встал у окна. Далее он мог повести себя двояко. Либо, не оборачиваясь, продиктовать решение: операцию свернуть, то-се, пятое-десятое. Либо, напротив, повернуться и спросить у Белозерова: «Предложения?» И Белозеров пояснил бы свою точку зрения. На его взгляд, это техническая накладка. Должно быть, зам по тылу перенервничал, заподозрил лишнее, потянулся за оружием и… похоже? И, возможно, Кривич снова отвернулся бы к окну, а через минуту, садясь за стол, уже другим тоном сказал: «Ладно, Валентин
Сергеевич, договорились. Продолжай. В субботу поедешь?» «Нет, — сокрушенно ответил бы Белозеров. — В субботу не получится. Мне сейчас не до грибов, как говорится. Я, Дмитрий Васильич, от Мамеда ни на шаг». «Ну давай, — поощрительно кивнул бы Кривич. — А я сгоняю, пожалуй. Сейчас-то они косяком идут. А уж снег выпадет — ищи ветра в поле». И на том бы расстались, и генерал-полковник Кривич взял бы на свою худую жилистую шею то, что так тяжело легло сейчас на пухловатые плечи генерал-майора Белозерова, — ответственность за провал операции «Цвета побежалости».
Собственно говоря, он не за себя боялся. Отставка? — с поклоном примет. Наслужился, хватит. Сам уже прикидывал, не пора ли. Сколько лямку тянуть?.. Не себя было жалко — операции. Как все задумывалось!.. Мамед-праведник, пробравшись в столицу вкупе с помощниками и всем своим гибельным снаряжением (должно быть, благодаря вечному милицейскому разгильдяйству, если не попустительству), захватывает концертный зал «Мусагет».
Присутствующих берет в заложники. Помещение минирует. Затем выступает с обращением и выдвигает требования, по исполнении которых обещает отпустить несчастных меломанов. Требований немного.
Прекратить думские поползновения в сторону начала мирных переговоров федеральных властей с Мусой Исхаковым, низким и всеми презираемым в Качарии человеком, запятнавшим себя многочисленными предательствами интересов качарского народа. Это раз. Понять, наконец, что Качария способна разрабатывать свои нефтяные ресурсы лишь в составе
Федерации, и тогда они пойдут ей на пользу, а в противном случае принесут качарскому народу только новые несчастья, страдания и нищету. Это два. Для окончательного усмирения озверелого сепаратизма усилить военное давление, подтянуть свежие федеральные силы и выбить, наконец, из труднодоступных горных районов отряды боевиков, кровавые бесчинства которых препятствуют мирной жизни свободной, но добровольно остающейся в составе Федерации братской Качарии. Это три. И, наконец, освободить и с помощью международных правозащитных организаций переправить в одну из исламских стран (например, Катар) брата Мамеда — Касыма-караванщика, благородного и честного представителя интересов Качарии, верного сына качарского народа, безвинно схваченного и брошенного в тюрьму благодаря черным наветам и проискам врагов последнего.
И когда газеты завоют, что этого не может быть!!! что Мамед-праведник, семь лет с автоматом, минометом и взрывчаткой в руках насмерть стоящий против федеральных сил!!! замешанный в самых жутких и бесчеловечных операциях этой нескончаемой войны — захвате детдома в Нижневолжске, госпиталя в Солохове, взрыве родильного отделения больницы в Старгороде!!! и еще, и еще!!! что он не может и не должен требовать ничего подобного!!! что он либо сошел с ума!!! либо просто-напросто куплен, куплен, куплен!!! — вот в этот-то момент на сцену и выступит новая сила — наука! И устами нескольких авторитетных аниматоров, которым, разумеется, предварительно будет обеспечена краткая встреча с Мамедом-праведником непосредственно в здании заминированного «Мусагета», огласит результаты своего объективного расследования: все так и есть, Мамед честен и говорит правду, а требования, им выдвигаемые, есть искренний крик души, изболевшейся о судьбах родной Качарии.
А раз это правда, раз уж даже такие звери, как Мамед Нузриев по прозвищу Праведник, встают на путь здравого осмысления нужд собственной страны, тут уж деваться некуда. Голосом Мамеда и впрямь говорит измученный народ обескровленной Качарии. А глас народа — глас божий. Народ знает, как лучше. Народ выбрал свой путь. Народ не хочет мирных переговоров. И, значит, так тому и быть: усилить группировку федеральных войск техникой и живой силой. А потом уж дело самих вояк разбираться, что к чему, — что бомбить, чем бомбить, куда беженцев девать, как отмазываться от новых обвинений в геноциде и прочей чепухе; пусть уж сами. Плачущих от счастья любителей прекрасных звуков — на улицу. Бомбы — в арсенал. А дурачка Мамеда с его придурошным братцем — в самолет. Рейсом на далекий Катар.
Правда, вряд ли долетит этот самолет хоть бы даже до Казани…
Дорожка уперлась в широкую дубовую дверь, и мягкий ворс кончился.
— Разрешите? — сказал Белозеров.
— Давай, Валя, — благодушно пригласил Кривич. — Заходи. Присаживайся.
Белозеров сел напротив, и ему на мгновение представилось, что трубочка с нитроглицерином на месте, он просто не нащупал, — и даже невзначай полез в карман и разочарованно вынул подрагивающие пальцы.
— Видишь, какую штуку взял, — по-мужицки горделиво сказал Кривич. — Годится?
Белозеров принял протянутый предмет — это был английского производства подствольный фонарь, о котором он тоже давно подумывал, но пока еще полагал запрашиваемую изготовителем цену несуразной, — незаинтересованно повертел в руках и, положив на стол, сказал:
— Николай Петрович, тут вот какая штука… Мамед-праведник пропал.
— То есть что значит «пропал»? — весело удивился генерал-полковник, укладывая фонарь в белоснежное пуховое логово упаковки. — Всегда он был пропащим, этот Мамед… давно веревка по нему плачет, пропащая его душа…
Отодвинул коробку и посерьезнел.
— Что значит — пропал?
Белозеров хотел сокрушенно вздохнуть, но у него не получилось — левую сторону груди сковывал холодный панцирь, который, похоже, лучше было не шевелить.
— Следовал по маршруту? — настаивал Кривич.
Белозеров кивнул.
— Ну и? Что ты молчишь?!
После нескольких пересаживаний, рассредоточений и новых сборов последние шестьсот километров группа Мамеда благополучно миновала на туристическом автобусе. Это был красный двухэтажный автобус фирмы
«MAN», облепленный радостными лозунгами и эмблемами. У патрульных он не вызывал почти никакого интереса, но и на этом этапе потребовалась масса стараний, чтобы обеспечить его гарантированно беспрепятственное движение. Черт их знает, этих дэпээсников — махнет сдуру палкой, а потом только потяни за кончик… А уж последние тридцать-сорок верст!.. А проезд поста на кольцевой автодороге чего стоит, если под полом почти двести кило взрывчатки!.. Только когда красный автобус покатил по Ленинградскому шоссе к центру города, структуры обеспечения смогли перевести дух.
— Встал на стоянку под эстакадой на Самотеке, — сдавленно сказал
Белозеров. — Обеспечили им сопровождение. Перегрузились в джипы.
Двинулись к «Мусагету». Спустились на подземную стоянку…
— Ну?
— Ну и вот. Ребята сопровождения лопухнулись. Въехали — они и успокоились.
— И что?
— А они выехали с другой стороны. На набережную. Там два въезда. И выезда тоже…
Кривич молчал.
— Объявлен план «Перехват», — тупо сказал Белозеров.
— Когда это все? — брюзгливо спросил Кривич.
— Вчера вечером.
— Вчера вечером?! И ты не доложил?!
— Надеялись на… — выдавил Белозеров, — на оперативность и… рассчитывали перехватить. Ведь не иголка…
— Ну поня-я-я-ятно, — сонно протянул Кривич.
Он откинулся в кресле и прикрыл глаза. Худое лицо тоже приняло сонное, вялое выражение.
— А почему про Корина скрывал? — спросил он через несколько секунд, открывая глаза. — Тоже на оперативность рассчитывал? На какую, интересно? Мертвых-то у нас еще не воскрешают…
«Это кто же? — слабо удивился Белозеров. — Добрынин? Больше некому.
Стукнул, гад…» Левая сторона груди наливалась тяжестью; тяжесть постепенно сдавливала и горло. У Кривича, он знал, нитроглицерина не водилось. «Может быть, в машине есть, — подумал он. — Да, точно, в машине. Наверняка. Скорей бы».
— Вот тебе и «Цветы побежалости»! Учил я тебя, Валя: не говори красиво! Нет бы по-простому: «Шторм» или «Буря». Так нет, мы же образованные! Нате вам: «Цветы побежалости»!..
