по-прежнему считал ее поездку зряшной затеей.
Предполагалось, что они проведут за границей не более трех-четырех месяцев. Поэтому взяли с собой только самое необходимое, а все остальные вещи отдали на хранение Каменецкому. Мотре сняли угол и решили ее не увольнять. Марии Александровне и в голову не приходило, что она рассталась с ней навсегда. «Прошу Вас, скажите сами Мотре, что жалованье ее не прекратится, хотя она и послужит месяца три у кого-нибудь, а я все так же ей буду платить 2 рубля в месяц, как уговорились. Пусть не плачет, не беспокоится, приеду — я опять ее возьму к себе», — писала она из Дрездена Каменецкому.
Афанасий тосковал в одиночестве, почти не выходил из дому, превратившись, по словам М. Симонова, в «диванно-халатное существо». Стоило с кем-нибудь встретиться, он твердил, не дожидаясь расспросов- «Говорят-де, что жена его оставила, но это сущий вздор». Она зовет его за границу, только он не знает «чи э в кузні гроші». День получения заграничного паспорта был для него воскресением из мертвых.
…Мария Александровна выехала из Петербурга в ночь с 29 на 30 апреля Путь через Ковно и Кенигсберг, где нужно было пересесть в поезд на Берлин, занял почти четверо суток На станции Кресты — возле Пскова — пришлось задержаться на несколько часов в ожидании сменной кареты, а ночевать — в грязной харчевне, где ничего не было, кроме деревянных скамеек и клопов. Как только пересекли границу, началась ровная мощеная дорога; любая почтовая станция удивляла чистотой и благоустроенностью, как и весь окружающий пейзаж с аккуратными немецкими домиками и ветряными мельницами. Вместе с тем возникло странное ощущение, что из жизни выпало двенадцать дней. С непривычки нелегко было приспособиться к новому календарю.
Тургенев, со свойственной ему точностью, нередко помечал письма с Запада обеими датами, а Марко Вовчок предпочитала вовсе обходиться без дат, ставя в тупик своих корреспондентов и… будущих биографов, которым стоит больших усилий разбираться в хронологии ее писем.
О совместном путешествии Тургенев вспоминал со смешанным чувством удовольствия и досады. Насколько приятно было ему общество Марии Александровны, настолько же докучал Богдан. В июле 1859 года он писал ей из Куртавнеля: «…я должен сказать, что с великим удовольствием примусь за продолжение тех длинных, длинных и хороших разговоров, которые происходили между нами в течение нашего путешествия. Особенно остался у меня в памяти один разговор в маленькой карете, между Ковном и границей, в тихую и теплую весеннюю ночь. Я не помню, о чем, собственно, мы толковали, но поэтическое ощущение сохранилось у меня в душе от этой ночи. Я знаю, что это путешествие нас сблизило — и очень этому рад».
Что же до Богдана, то, по словам П. В. Анненкова, Иван Сергеевич «с уморительным юмором рассказывал потом, как резвый мальчик сидел у него всю дорогу на руках, на ногах и спал на шее», и долго еще вспоминал «его милые птичьи крики, когда он передразнивал русских ямщиков».
Итак, в середине мая 1859 года (по новому стилю) Марко Вовчок прибыла в Берлин, а оттуда через несколько дней выехала в Дрезден.
И тут в ее биографии начинается новый период.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
НА ЧУЖБИНЕ
ДРЕЗДЕН
Все так и вышло, как было задумано. С помощью г-жи Рейхель Мария Александровна сняла удобную квартиру, нашла для Богдася няню, «очень ласковую и добрую немку-старушку», отдала его в немецкую школу и, не теряя времени, занялась своими делами.
Прогулки, экскурсии, осмотр достопримечательностей, лечение по советам Шипулинского, уроки немецкого языка, оперный театр, концерты, музыкальные вечера у Рейхелей, встречи с орловской подругой Софьей Карловной Рутцен и с приезжими из России — все это определяло программу действий, на несколько дней вперед. Но на первом плане, как всегда, была работа.
«Жить в Дрездене хорошо, тихо. Работа подвигается очень быстро. Здесь больше сделаешь за месяц, чем где-нибудь за два года», — писала она Шевченко вскоре после приезда и почти то же самое, но в несколько ином тоне, повторила в письме к Тургеневу в начале июля: «Работа моя идет скоро, да все что-то нехорошо очень. Надо, однако, посылать в Россию».
Первым делом она перевела на русский язык и отослала Кожанчикову свою «Ледащицу» — в надежде, что рассказ будет выпущен отдельной книжкой еще до того, как появится возможность опубликовать его в оригинале. Шевченко должен был узнать, принято ли это предложение. «С Кожанчиковым я виделся позавчера, — сообщил он в ответном письме, — и он мне ничего не сказал про «Ледащицу». И тут же предостерегал: «Серденько мое, не посылайте ничего этим книжникам, пока беда вас не заставит. Потому что они не видят, а носом чуют нашу нужду, а впрочем, поступайте, как сами знаете. Осенью у нас будет свой журнал под редакцией Белозерского и Макарова. Подождите немного. А покамест пусть вам бог помогает во всем добром».
Шевченко оказался прав. Кожанчиков не захотел выпустить «Ледащицу» отдельным изданием. Тем не менее рассказ не залежался. Редактор «Русского слова», поэт Я. П. Полонский, напечатал его в сентябрьской книге и вменил это себе в заслугу: «Кто познакомился с Маркой(І) Вовчком и упросил ее из Дрездена прислать повесть? — Полонский», — похвалялся он перед издателем журнала, графом-меценатом Кушелевым-Безбородко.
Вслед за тем «Русский вестник» подарил читателям «Игрушечку». Тургенев готовил для «Отечественных записок» перевод «Институтки», а московский издатель Щепкин обещал поторопиться со сборником «Рассказов из русского народного быта». Предвиделись еще и перепечатки кое-каких рассказов.
Письмо Шевченко, а затем утешительные вести от Макарова и Белозерского, настойчиво хлопотавших о разрешении украинского журнала, позволяли надеяться и на быструю публикацию новых рассказов, составивших вторую книгу «Народних оповідань». Один за другим посылались они Белозерскому в оригинале и переводились параллельно на русский язык. Но прежде чем говорить о новых произведениях, мы должны выяснить, какими впечатлениями обогатилась писательница и как складывалась ее жизнь на чужбине.
В Дрездене было на что посмотреть! Кто бы ни описывал этот город на Эльбе, не уставал восхищаться его музеями, памятниками готической архитектуры, знаменитой картинной галереей, драматическим театром, где играли в то время известнейшие актеры Девриент и Дависон, дрезденским рынком с невероятным обилием фруктов и цветов, образцовой чистотой и порядком на улицах, сплошь усаженных чайными розами. «Немецкая Флоренция» славилась также первоклассным симфоническим оркестром, Высшей музыкальной школой и певческой капеллой, куда приезжали
