Скандал, как и положено, вскипел, наваристый и смачный. Виктор выдавал очередями заготовленные еще на лестнице: «Ты все знала, да? Знала, поэтому и спала со мной? Да кто вообще сказал, что ты богиня?» Апрель отмалчивалась, позволяя разгневанному мужчине исчерпать арсенал упреков. Опыт Мамы Лу, лениво напомнила Кэт со дна памяти, в борделе клиенту тоже всегда давали проораться.
Излив на голову Апрель объемистый громокипящий кубок, Виктор всем телом, точно авианосец, развернулся в Катину сторону. Но злость уже иссякла, да и понимал он: вина его матери лишь в том и состоит, что Катерина — не богиня, не демоница и не ангел. Упрекать ее в этом Витька не собирался. Добрый мальчик.
— Почему ты, мам? — грустно спросил он — и Катя немедленно узнала собственные интонации. Почему ты, Витенька? Почему ты порвал штаны, почему ты принес двойку, почему ты подрался, почему ты упал в фонтан? Почему ты впуталась в разборки ада и небес, Катерина? Отвечай уже, все равно отмолчаться не получится.
Над ответом Катя размышляла давно и безуспешно. Она не находила в себе ни должной воинственности, ни яростного стремления к победе — да что там яростного… Никакого стремления к чуждой, НЕ НАШЕЙ победе Катерина в себе не находила. Единожды виденная ею фифа Мурмур не топтала родных Катерининых нив, не жгла посевов и не рушила городов. Но даже если топтала-рушила-жгла, то не при Кате, а где-то вдалеке и втихомолку. И ничей пепел на стучался в Катино сердце, не взывал к отмщению, на героизм не сподвигал. Скучно было Катерине, скучно и неловко. В ее-то возрасте ввязываться в высокопарные прения ангелов и демонов, бегать по сезонным вечеринкам богов и видеть себя то спасительницей мира, то пешкой в руках сильных и беспощадных — как будто земных, настоящих дел не хватает!
Я слишком женщина для ваших игр! — так и хотелось крикнуть в каждое спокойно-надменное, чересчур надменное для человека лицо. Вы хоть разберитесь в людях, которых используете! Кто вообще додумался рекрутировать нас, податливых и кротких? Вы не видите, что мы готовы приклонить голову на любое плечо, которое не отдернулось от нашего прикосновения? Я же предам все высокие идеи оптом и в розницу, если на той, враждебной стороне окажется хоть один умелый иллюзионист, ловко прячущий в рукав женские сердца и растворяющий благие помыслы силой иронии. Если там, во вражеском стане, мне дадут право быть женщиной, свободной от борьбы… не существительным, а прилагательным… спокойным и красивым прилагательным… Я предам вас.
Поэтому вы решили взять в оборот Витьку и обеспечить мою преданность вашим мутным идеалам? История принца Гамлета и мамы его Гертруды вас ничему не научила? Или вы брезгуете учиться у людей тому единственному, в чем они понимают лучше вас — механике страстей человеческих?
Вопросы, риторические и не очень, множились в голове, словно рои голодных, подрагивающих брюшками ос. Катерина почувствовала себя на грани истерики.
— Вы, молодой человек, чем задавать своей маме вопросы, на которые даже боги ответа не имеют, — внезапно вклинился в затянувшееся молчание Тайгерм, — подумали бы сперва, как ей помочь. Над своей, так сказать, ролью во вселенской истории.
Ай да Тайгерм, ай да старый лис, захотелось воскликнуть Кате. Однако момент был неподходящий, а комплимент — сомнительный. Примет ли кот за похвалу звание лиса, да вдобавок старого? И все-таки ловко он Витьку укротил: чем на присутствующих орать, пусть подумает над своей ролью… Погодите-погодите. Как это — «над своей ролью»? Катерина с ужасом воззрилась на Тайгерма — и встретила взгляд не кота, но тигра, золотой и безмятежный. Круглый человеческий зрачок, нисколько не похожий на вертикальный кошачий, излучал бесконечное равнодушие. Существо, притаившееся в упитанном коте, привыкло распоряжаться всем и вся, не испрашивая дозволения и не принося извинений. Глупо говорить «извините, но сейчас я вас убью». Особенно если распоряжающийся твоей жизнью не думает о ней в таком ключе: я убиваю, я уничтожаю, я разрушаю… Он думает так, будто кирпичи кладет: тысячу на эту стену, пять — на ту, а на выгородку все десять уйдет!
Кате показалось, она сморгнула, или глаза ей застлало слезой, а может, солнце на мгновение выключили, поэтому момент превращения кота в крупного мужчину с темными с проседью волосами, забранными на затылке в конский хвост, она пропустила. Вот только что был кот — и уже стоит посреди кухни посторонний мужик, одетый в странно знакомый костюм — куртка грубого сукна, узкие брюки, заправленные в сапоги с отворотами… Катерина и понять не успела, откуда она знает человека, вошедшего в ее дом в кошачьем облике, как ее собственные губы голосом Кэт произнесли:
— Привет, мореход.
Точнее, Кэт сказала «Мореход». Так, словно это прозвище, а не профессия. Или даже имя.
— Здравствуй, Китти. — Голос у Морехода был низкий, ленивый. И слегка кошачий. Но главное, голос тоже был очень, очень знакомый. И вселял надежду, которую иначе как безумной не назовешь: подобная надежда не рождается нигде, кроме как на эшафоте, на обрыве, на краю. — Привет, Лу. Наама, Цап, мое почтение.
— Я тебе не Цап, — голос у Анджея-Дрюни аж хрустел, будто свежий наст под ногами.
— Хорошо, ангел луны, — с наигранной кротостью согласился пришелец. — Я буду звать тебя Цапфуэль и даже Уриил,[23] если хочешь. Какое имя ты предпочитаешь?
При звуках своего второго и куда более известного имени Анджей погас. Исчезло серебряное сияние, озарявшее его изнутри и делавшее ничем не примечательного дядьку писаным красавцем. Однако и Дрюней ангел луны не стал. Сгущающаяся чернота покрыла его лицо, заполнила фигуру, словно тень затмения наползла на лунный диск. Катерине не раз доводилось видеть, как Цапфуэль сердится, но то, похоже, были шуточки. Зато сейчас дело шло всерьез. Мореход и ангел стояли друг против друга, расставив ноги и набычив лбы, а воздух между ними потрескивал крохотными (пока еще крохотными) молниями.
— Вот и хорошо! — радостно кивнула Апрель. — Мне тоже надоело это имечко — «Цапфуэль». Что-то такое от «цап» и «фу». Неблагозвучное совсем.
— А имя, напоминающее сразу два прекрасных слова — «урыть» и «урина» — тебе кажется намного благозвучней? — неожиданно усмехнулся ангел луны. И как ни в чем не бывало сел обратно за стол. — Катя, все ужасно вкусно. А чаю дадут?
— И даже с пирогами, — севшим от ужаса голосом произнесла Катерина.
Временами надо напоминать себе, с кем имеешь дело, думала Катя, ставя чайник и представляя себе дымящиеся руины на месте их дома, репортажи по телику, «следствие рассматривает версию теракта»… Между тем ее опасные гости, чинно рассевшись за столом, хранили вежливое молчание.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
