Я кручу ручку, и по шкале передвигается черточка. Почти ничего не видно. И не слышно. Один треск…
Поставив «Спидолу» на пол, я поворачиваюсь на бок. Я лежу с закрытыми глазами и наслаждаюсь тишиной.
…И вдруг я просыпаюсь от криков. Кричат в коридоре. Я зажигаю свет и смотрю на будильник. Половина третьего.
– А-а-а!.. – доносится из коридора истошный вопль, и еще раз: – А-а-а!!! – все усиливаясь и усиливаясь, словно кого-то приперли к стене и теперь выкручивают руки. И тут же почти на той же самой ноте повторяется, только уже с другим оттенком – как будто теперь дали под дых. – По-мо-ги-те!!! – и я узнаю голос Федосьи Павловны.
По коридору что-то с грохотом летит. Еще раз. И еще… В квартире уже никто не спит. Дядя Вася гуляет.
Дядя вася оказывает помощь
Я выхожу в коридор и с батоном в руке останавливаюсь возле комнаты Натальи Михайловны. Сейчас я к ней постучу. И вдруг я слышу стоны. Даже не стоны, а как будто Наталью Михайловну душат.
– О-о-х… о-о-х… – доносится до меня из-за двери, и, уже как бы на последнем дыхании, – о-о-о…
Я рывком распахиваю дверь и натыкаюсь на дядю Васю. Чего ему здесь надо? Может, оказывает скорую помощь?
Дядя Вася, пошатываясь, оборачивается и, точно меня не узнав, злобно прищуривается. В его татуированном кулаке зажаты какие-то проводочки. Лицо у дяди Васи багровое, а на скулах, словно детали механизма, перекатываются желваки.
Наталья Михайловна сидит в своем углу, свесив с лежанки обмотанные в несвежие лохмотья ноги и как-то неестественно завалившись всем туловищем на подушку. Застывшие в ужасе глаза устремлены куда-то поверх дядиВасиной головы, дряблые складки щек с рассыпанными по ним седыми патлами конвульсивно подрагивают.
– Что вы делаете?! – еще ничего не понимая, кричу я дяде Васе. – Ведь ей же плохо!!!
Дядя Вася, продолжая все так же злобно щуриться, поворачивается в сторону Натальи Михайловны и, размахивая зажатыми в кулаке проводками, делает по направлению к ней движение.
– А-а-а… – Наталья Михайловна пытается от дяди Васи отстраниться, но, прижатая собственной тяжестью к подушке, лишь чуть-чуть отодвигается. Подрагивание щек, уже было затихшее, возобновляется и переходит в мелкую дрожь. Глаза расширяются до предела, а застывшее было выражение ужаса искажается гадливостью. Как будто перед ней размером с человека паук.
– Оставьте меня… а-а-а… я вас прошу отсюда выйти… – Наталья Михайловна уже задыхается.
– Перестаньте!!! – Я хватаю дядю Васю на рукав и поворачиваю к себе. – Ведь она же так умрет!!!
Дядя Вася нахмуривается и, не выпуская проводков, с удивлением настораживается. «В камере был шум…» Или ему просто послышалось?
Из дяди-Васиного рта несет перегаром.
– Так. Значит, ты… Ну, смотри… – и вдруг, как-то заискивающе улыбнувшись, протягивает мне пятерню. Проводки из его ладони выскальзывают.
Я смотрю в дяди-Васины глаза. Прямо в упор. И дядя Вася мне отвечает как бы той же самой монетой. Но только своего достоинства.
Глаза у него бесцветные и какие-то сквозные – как впадины. Где-то я такие глаза уже видел.
Ну да, конечно, Белаха, герой из подворотни моего детства. Мы возвращались с добычей в Москву – увели на пруду в Чухлинке четыре мяча – и в тамбуре электрички играли всей кодлой в «очко». Белаха уже был «в законе». Он смотрел мне прямо в глаза, а руки работали. И все-таки я почувствовал. Но слишком поздно. Четвертак (еще старыми) лежал в нагрудном кармане, а Белаха впритык привалился и выставил над карманом локоть.
– Толик… – теперь уже дядя Вася улыбается примиренчески, – извини меня, пожалуйста… – все еще продолжая улыбаться, он меня изучающе разглядывает, – ты один… человек… – и, резко развернувшись, быстро выходит из комнаты.
Сбоку, в верхнем углу двери, болтается пружина. Замок выворочен. Выломанная с потрохами ручка вот-вот и отлетит.
– Это страшный… это очень страшный человек… – ужас и гадливость в глазах Натальи Михайловны постепенно сходят на нет и сменяются недоумением. – Будьте с ним осторожны… Он способен на все…
Продолжая дрожать, Наталья Михайловна удрученно разглядывает свой радиоприемник. Теперь понятно, откуда эти скомканные на полу проводки. Их оборвал дядя Вася. И все труды Комбата насмарку. Батареек нет. А когда теперь Комбат придет снова? Надо ему звонить. А он, может, в запое.
– Наталья Михайловна… – бормочу я и отыскиваю место, куда бы приткнуть батон, – я бы вам дал свои… батарейки… Но у меня… понимаете… сели… один треск…
– Ничего, ничего… – Наталья Михайловна поворачивается к двери. – Но что теперь делать с замком… Нужно вызвать… У вас нет знакомого слесаря?..
– Слесаря… – я все еще вожу глазами по клеенке, но там все в беспорядке разбросано; что-то пролито и еще не высохло. – Да надо подумать… А что он от вас хотел?
– Требовал у меня три рубля. На водку. Но ведь я ему уже давала… вчера… – Наталья Михайловна перехватывает мой взгляд. – Да положите вон туда… рядом с плиткой… Вы знаете… я два дня уже ничего не ем… что-то с желудком…
Я пристраиваю батон возле плитки и, вспомнив про чайник, выскакиваю… Проходя мимо дяди-Васиной двери, я слышу, как дядя Вася скрипит зубами.
– За-р-режу… – доносится мне вдогонку, – стаканом… это сказал я… Васильев… а Васильев слов на ветер… не бр-р-ра-са-ет!..
Вечером, когда я печатаю на машинке, дядя Вася расхаживает мимо моей комнаты взад-вперед по коридору и, разговаривая сам с собой, что-то на всю квартиру выкрикивает. Сначала я не обращаю внимания, но когда это уже начинает мешать, прислушиваюсь.
– …Но вам это так не пройдет. – Дядя Вася как-то торжественно завершает очередную часть своего монолога и, переведя дыхание, продолжает: – Печатаешь? Ну, печатай… печатай…
Я смотрю на лист бумаги и вслушиваюсь дальше. Но дальше пауза. Дядя Вася ушел в другой конец коридора. Но вот опять возвратился.
– Рас-стр-р-ре-ляю… Всех вас, блядей… рас-стр-р-ре-ляю!!! Кровь за кровь!!! Смерть за смерть!!!
Дядя вася ставит диагноз
Растянув трубочкой вату, я запихиваю ее ножом в щель. Нащупываю на подоконнике полоску и, поводив шершавой стороной в миске с водой, приклеиваю к раме. Слезаю с табуретки и выщипываю новую порцию. Рулон постепенно тает, и середина как будто вывинчивается. Табуретка уже больше не нужна. И вдруг, проскочив насквозь, вата вываливается с той стороны и, зацепившись волокнами за карниз, колышется на ветру.
Схватившись за ручку, я что есть силы дергаю на себя. Рама медленно едет навстречу, и часть ваты, которую я закрепил наверху, отделяется от бумаги и, поболтавшись и все еще за что-то цепляясь, наконец, отрывается. А уже на карнизе, соединившись с той, что провалилась раньше, подхватываясь порывом, летит еще дальше вниз прямо на Невский.
Я сажусь на тахту и, опустив голову, слушаю городской шум. Комната наполняется холодным воздухом, и, как-то неожиданно резко, перешибая звуки с улицы, с другой стороны раздается стук.
Повернувшись, я тупо смотрю на дверь. Стук настойчиво повторяется, и после паузы слышится голос дядя Васи.
– Толик, ты дома? Открой, дорогой!
Поморщившись, я поднимаюсь и, подойдя к двери, отодвигаю задвижку. Дядя Вася в белой рубашке и в своем парадном костюме. Весь проодеколоненный. К запаху одеколона примешиваются пары перегара.
Как всегда, лезет заглянуть.
– Толик, требуется мужская сила. Надо помочь… бабусе… Выйди, пожалуйста, в колидор…
Дверь в комнату Натальи Михайловны открыта, а в коридоре как будто во время антракта в фойе. Откуда-то с периферии с видами на жилплощадь незнакомая молодуха; наверно, из дальних родственниц. Знакомая старушка, что иногда к Наталье Михайловне наведывалась и что-нибудь ей наскоро готовила; скорее всего, ученица. А это мама Толика, шахматиста, того самого, что когда-то побеждал Корчного. Беспокоится за чемодан. Весной Толик все собирался в экспедицию, куда-то за Урал. И уже было сел в поезд. Но в дороге его ограбили, вытащили все деньги и документы. И Толик возвратился. А чтобы не огорчать маму, жил у Натальи Михайловны. Помогал ей по хозяйству. И мама была спокойна. А в середине лета вдруг пропал, пошел что-то Наталье Михайловне покупать и исчез. А чемодан остался. И документы так и не нашлись. Но вот совсем недавно объявился опять. Проночевал ночи две, а потом его дядя Вася сдал в милицию. И у Натальи Михайловны заболел желудок. Как раз после случая с проводками. А сам дядя Вася раскаялся и даже привел слесаря, и слесарь вставил замок. А дядя Вася, вот душа-человек, не поленился и вызвал врача, и врач Наталью Михайловну внимательно осмотрел – и все установил. Я сам слышал – на кухне. Варвара Алексеевна рассказывала. По секрету. А ей по секрету рассказал дядя Вася. А дяде Васе – врач.
Оказывается, у Натальи Михайловны совсем и не желудок. Просто она с Толиком живет. И как-то даже и не по-человечески – дядя Вася все объяснил. И организм Натальи Михайловны этого не выдержал. Да Варвара Алексеевна и сама видела. Когда шла по «колидору». Толик в дверях стоял без штанов, а Наталья Михайловна намылилась в ванную.
Ну, надо же! А еще, называется, учительница! У самой Варвары Алексеевны муж погиб на фронте. Тридцать пять лет назад. И она ему с тех пор так и хранит верность. А эта, мало того что отправила на тот свет пять мужиков, – ей теперь еще и подавай молодого. Старая проститутка! И этот тоже хорош. Шахматист! А дядя Вася просто молодец, что сдал его в милицию. Да за такие дела его бы не помешало посадить. Вместе с Натальей Михайловной.
