Приехал в Уфу я страшно грязный и первым делом отправился в баню. В тот же день, не утерпев, сходил к Петру Зенцову у которого застал Кривова. Посидели, поговорили. Я сказал, что приехал в отпуск – отдохну, подлечусь и обратно в полк. Слушали они меня, слушали, Петр вышел в другую комнату и возвращается с наганом в руке. Для начала, говорит, возьми это, а зачем – узнаешь, когда пойдешь домой. «А насчет твоего возвращения на фронт, вряд ли что выйдет, потому как путь на Юго-Западный фронт перерезали гайдамаки. Да, кроме того, ты и здесь нужен, Эразм Кадомцев с тобой будет говорить. Приходи на партсобрание завтра вечером в клуб железнодорожников. Там и поговорим обо всем, а теперь иди домой, у тебя очень усталый вид. А наган держи наготове – в Уфе ночью небезопасно». И точно. Только я от Зенцова вышел, как услышал выстрелы, где-то кричали. Вот, думаю, попал на отдых в «тихий уголок». Даже на фронте у нас по ночам не грабили и не убивали. Так, держа в кармане руку с наганом, и дошел до дому.
На другой день вечером пошли мы с братом Павлом в клуб железнодорожников на партсобрание. Там повидал всех своих старых друзей-боевиков, прибывших кто с каторги, кто из-за границы, кто из ссылки. Вот была встреча! Никогда ее не забыть. Хотелось и плакать, и смеяться. Мы целовались, хлопали друг друга по спинам, приговаривая: «Эх, Ванька, дьявол! Эх, Игнашка, черт!» и т. д. Многих я уже не надеялся увидеть. На собрании меня выбрали в Уфимский городской штаб боевой организации и в городской Исполнительный комитет. Кадомцев мне сказал: «На фронт обратно не пустим. Если тебе нужен полк, дадим его тебе здесь». И дали. Вскоре губком ввел меня в состав губернской Чека, где я стал начальником красногвардейской дружины, выбрали в губернский штаб боевых организаций, и началась у меня новая жизнь, день и ночь полная забот и тревог. Вот тебе и отдохнул!
Зимой 1917–1918 года в Уфе, как и во многих других городах, творилось нечто ужасное. Еще в октябре 1917 года местные черносотенцы по примеру 1905 года учинили погром, во время которого выпустили из тюрьмы уголовников и вместе с ними громили евреев, избивали большевиков; сожгли Окружной суд, в архиве которого хранились дела уголовных, убили начальника районной милиции Токарева[92], бывшего нашего боевика, разбили множество лавок и магазинов. Последствия похожего погрома я потом видел и в Сарапуле.
Когда я приехал в Уфу в городе грабили даже днем, не брезгуя и старьем. Возле моего дома, например, с женщины, пошедшей утром за водой, сняли старый плюшевый жакет. Вот идет пара молодых людей, у девушки в руках муфта. Встречается им другая пара, у которой муфты нет. Парень подходит к девушке с муфтой, достает нож и говорит: «Хватит, поносили муфты, пора носить и нам, отдавай ее моей барышне». Раздевали прохожих среди бела дня у дверей собственных домов.
В общем, в городе требовалось срочно навести порядок. Этот вопрос имел и политическое значение, потому что в грабежах было замечено много людей в матросской и солдатской форме. Вот губком и поручил мне это дело вместе с милицией и Чека, председателем которой стал наш боевик Андрей Ермолаев. Меня назначили начальником дружины Красной гвардии по охране народного достояния. Еще до этого я начал формировать отряды красногвардейцев как для уфимского губернского продовольственного комитета, так и для охраны городских учреждений. Одним из них, пехотным, командовал бывший подпольщик Михаил Дьяконов, другим, кавалерийским, – Хмелевский, оба в недавнем прошлом офицеры. Бывший штабс-капитан Шеломенцев стал у меня техруком. Бухгалтером я взял Костю Савченко, у которого живал во времена подполья, а машинисткой – свою племянницу Паню.
Отряды мы формировали исключительно на добровольной основе – из солдат, вернувшихся с фронта. И надо сказать, народ шел к нам охотно. При приеме я проверял документы, интересовался социальным происхождением добровольца и его отношением к советской власти. Потом бойцу выдавалась винтовка с патронами, и его отправляли к Дьяконову либо к Хмелевскому К концу января 1918 года в моих дружинах в общей сложности числилось уже около двух тысяч штыков и сабель. Бывших дворян, купцов, промышленников, помещиков мы не брали, и может быть поэтому ни один наш отряд на сторону белых не перешел. Все потом влились в Красную армию.
В январе 1918 года мы приступили к наведению порядка в Уфе. Каждый вечер патрулировать улицы города я отправлял группы кавалеристов и пехотинцев с приказом вылавливать бандитов, разоружать их и арестовывать; сопротивляющихся расстреливать на месте. Попутно красногвардейцам следовало обыскивать всех поздних прохожих, особенно мужчин, найденное оружие конфисковывать, подозрительных задерживать. Операцию контролировала губЧека, где к утру набиралась куча разнообразного оружия, в том числе огнестрельного. Некоторых из арестованных утром отпускали, других отправляли в тюрьму. Кроме патрулирования города отряд Дьяконова нес охрану железнодорожного моста черев реку Белую. Боевики, которые состояли в непосредственном подчинении губЧека, в том числе мой младший брат Павел, охраняли железнодорожное полотно от Уфа до Чишмы на запад и до Златоуста – на восток.
Иногда под горячую руку попадало и «своим». Как-то вечером брат Павел отправился на службу в ЧК, но вскоре прибежал домой бледный и сказал, что только что убил своего школьного друга, Петьку Андреева. Оказалось, что по пути Павел столкнулся с компанией из пяти ребят, в которой был и его приятель. Увидев его, те закричали: «А, это – Пашка-большевик, чекист! Бей его, Андреев!». Петька бросился на Паньку с кинжалом, и тому ничего не оставалось, как стрелять. Я отправился на место происшествия. Убедился, что компания Андреева разбежалась, а его самого его старший брат (и давнишний мой знакомый) унес домой. Наутро я повел брата в милицию и заявил, что он, защищаясь, убил бандита. Позвонили начальнику милиции Петру Зенцову, тот велел Павла не задерживать. Как мне потом передавали, брат убитого, Василий, слесарь железнодорожных мастерских, долго грозился отомстить – и Павлу, и мне.
В январе 1918 года мы, уфимские боевики, понесли тяжелую утрату – умер Иван Кадомцев, в 1905–1907 годах наш первый начальник. В пургу по пути из затона на окраине Уфы он простудился и умер от воспаления легких.
Порядок в Уфе мы навели быстро – уже в феврале даже по ночам в городе стало тихо и безопасно. Дисциплина среди чекистов была железная, мародерство пресекалось на корню. ГубЧека как-то проводила обыск в номерах Бровкина на Большой Успенской – искали адъютанта генерала Дутова, который, по слухам, нелегально прибыл в Уфу. Адъютанта не нашли – его вскоре арестовали в другом месте – но после обыска в ЧК явилась особа, которая представилась женой купца, с требованием вернуть изъятые у нее драгоценности – серьги, кольцо и часы. Председатель Чека Ермолаев устроил очную ставку, и купчиха сразу опознала своего обидчика. Тот – я этого Голикова знал с детства – отпираться не стал, но заявил, что просто не успел сдать реквизированное. Ермолаев распорядился драгоценности купчихе немедленно вернуть, а Голикова за мародерство в тот же день приговорили к расстрелу. Казнить его поручили мне. Ваську Голикова, друга своего детства, скромного и тихого парня, я должен был расстрелять! Он так не походил на мародера!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
