Уезжали из Уфы мы под утро. Светало, в городе тишина. Но мы, сидя в пролетках, держали револьверы наготове – знали, что из-за ставней и занавесок за нами следят враги. В то же время все мы были уверены, что скоро вернемся. В Уфе я оставил мать и сноху с дочкой Клавдией. Старшая ее дочь, а моя племянница Паня стала женой Григория Зенцова и выехала вместе с нами. Когда город заняли белые, наш дом обыскали, причем особо усердствовал неизвестно откуда вынырнувший Мишка Овчинников – провокатор, которого мы с Тимофеем Шашириным разоблачили еще в 1910 году. Он перебирал мои вещи, злобно приговаривал: «Это Ванькин пиджак», «это его ботинки», «попадись он мне, я бы из него котлету сделал» и т. п. Все искал оружие, но ничего не нашел. Но ни мать, ни сноху с дочкой почему-то не тронули.
В Николо-Березовку нас приехало много – два батальона красноармейцев-добровольцев, дружина боевиков и конный отряд Зенцова. Хмелевский к тому времени получил назначение на чехословацкий фронт, где потом и погиб вместе с Михаилом Кадомцевым. Обстоятельства их гибели, со слов очевидцев, таковы. К ним явился представитель Ставки Подвойский[95]. Он считался крупным военным специалистом, но по всем признакам было видно, что он скорее штабист, чем боевой командир. По приказу Подвойского, фронт Кадомцева занял крайне невыгодную позицию – за его спиной протекала р. Самара. Когда чехословаки пошли в наступление, Михаилу ничего другого не оставалось, как броситься на прорыв их цепей. Он попал под кинжальный пулеметный огонь и погиб. В том же бою пуля настигла и Хмелевского.
В Николо-Березовке я был назначен к Андрею Ермолаеву заместителем начальника Особого отдела. Из разобранных тогда нами дел запомнилось разбирательство бывшего жандармского письмоводителя, которого арестовали и привели к нам мензелинские товарищи. Допросив, мы с Ермолаевым убедились, что это человек простой и вполне безобидный; мензелинцы никаких конкретных обвинений ему не предъявляли. Поначалу мы ему объявили, что он будет расстрелян, и даже место для казни выбрали, но потом решили освободить. Я спустился к нему – он сидел в трюме того же парохода, на котором жили мы. Он испугался, думал, я пришел брать его на расстрел, но когда я объявил, что он свободен, он поначалу не поверил, а потом упал на колени и давай целовать мне руки и ноги. Насилу его успокоил. Вывел его на берег и сказал: иди и работой, искупай трудом свое жандармское прошлое. Он недоверчиво озирался, а потом убежал, словно заяц. В 1919 году я его случайно встретил в Казани. Фамилию этого человека я забыл. Да не так это и важно.
В Николо-Березовке был произведен сбор всех наших уфимских отрядов, часть которых держала фронт на южном направлении. В середине июля мы были перебазированы в Сарапул, где влились во 2-ю армию РККА.
К вопросу о перевозке и расстреле бывшего царя и его семьи
В последние два-три года[96] в печати появились разноречивые сведения о перевозке из Тобольска в Екатеринбург семьи бывшего царя Романова и его расстреле. Давно установлено, что брошюра Быкова[97] по этому вопросу, написанная с чужих слов, освещает вопрос неверно. То же можно сказать и о воспоминаниях Петра Захаровича Ермакова[98] – коменданта дома Ипатьева в бытность в нем царской семьи. Продолжают циркулировать слухи, будто была расстреляна только часть царской семьи, и что старшая дочь, Ольга, осталась жива и по сей день проживает в Курганской области. В 1949 году в газете «Уральский рабочий» появилась статья, в которой говорилось, будто царя сопровождал отряд во главе с заместителем председателя Екатеринбургской губЧека Хохряковым[99].
В целях установления истины я решил написать о событиях, свидетелем которых либо был сам, либо узнал от их непосредственных участников.
В феврале 1918 года из Москвы к нам в Уфу в штаб боевой организации, явился ее бывший начальник Константин Мячин, который заявил, что является уполномоченным ВЦИК по перевозке бывшего царя Николая с семьей из Тобольска на Урал и имеет на сей счет мандат за подписью Я.М. Свердлова[100]. Такой важности дело, сказал он, может быть доверено только боевикам Уфы, Миньяра и Сима, и просил выделить ему людей. Кроме того, Мячин сообщил, что Николая хотят увезти англичане и что эсеровский отряд, который охраняет его в Тобольске, без сопротивления его не отдаст; не исключены и попытки отбить его в пути. Поэтому ему требуются люди смелые, верные. Не помню, кто именно был командирован из наших (знаю одного Дмитрия Чудинова, который сейчас живет в Уфе), но могу засвидетельствовать, что формировали охранный отряд из миньярских, симских и отчасти уфимских боевиков. Мне, как начальнику уфимской дружины по охране народного достояния, в составе которой был кавалерийский полк под командой Хмелевского, поручили сформировать для Мячина отряд кавалеристов. Его командиром назначили Григория Зенцова, рядовых отбирали втроем: Хмелевский, Григорий Зенцов и я; отобранных нами утверждал Петр Зенцов.
Соединенный отряд под общей командой Мячина выступил в Тобольск в конце февраля 1918 года. Примерно в конце марта или в первых числах апреля Мячин вернулся в Уфу вместе с отрядом моих кавалеристов[101]. Снова было созвано заседание штаба, на котором председательствовал Петр Гузаков. Мячин доложил о выполнении задания ВЦИК и сообщил следующее (передаю по памяти).
В Тобольск его отряд прибыл благополучно. Как и ожидалось, отряд Керенского, охранявший царя, выдать его категорически отказался. Но когда Мячин выставил два пулемета, эсеры сдали ему всю царскую семью и уехали в Тюмень. Мячин намеревался забрать всех, но сын царя Алексей был в тот момент болен корью, везти его на лошадях было нельзя, и его оставили под охраной в Тобольске вместе с тремя сестрами и частью прислуги, которые были вывезены позже пароходом по Туре. Таким образом, Мячиным были взяты бывший царь, царица, их дочь Анастасия и кое-кто из прислуги. До Тюмени ехали в санях: с Николаем – безотлучно Мячин, с царицей так же – Чудинов, с Анастасией – дружинники посменно. Чудинов, на вид угрюмый и неразговорчивый, и царица, злая как кошка, за все время в пути не проронили ни слова. В Тюмени сели в поезд, но отправились не в Екатеринбург, а через Омск в Миньяр, чтобы сдать Николая и его спутников под охрану тамошним рабочим.
Дело в том, что, как нам докладывал Мячин, ознакомившись в пути с положением в Екатеринбурге, он пришел к выводу, что охрана бывшего царя и его семьи не будет там достаточно надежной (как он выразился, в Екатеринбурге «полно всякого сброда», и царя могли освободить), а предложение перевезти Николая в Миньяр он слышал от рабочих еще до поездки в Тобольск. Об этом своем решении он доложил Свердлову, в доказательство чего зачитал свою телеграфную ленту в Москву. «Если бы поручили уфимским боевикам отобрать у екатеринбуржцев царя с его семьей, мы бы смогли это сделать быстро и без потерь?» – спросил он нас.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
