-Расслабься, - твердил мне Лёшка. – Ты ведь ничего такого не делаешь. Крутишь баранку, вот и всё. А всё остальное на чужой совести.
Но это так не работало. И я сам стал реже звонить домой, ведь что я мог сказать собственному ребёнку на вопрос как дела? А потом звонок матери и крики в трубку, почему я ей не сказал, что у меня Оля беременная. Она её где-то случайно на улице увидела, и тут же бросилась мне звонить. Как обухом по голове. И я не представлял, что мне с этим делать. Во-первых, было непонятно, почему она промолчала, почему не рассказала. И тут мне действительно полезли сомнения по поводу того, а хочет ли Оля видеть меня отцом этого ребёнка. А, во-вторых, меня бы уже никто не отпустил из этого города, живым бы не отпустили, а тащить семью сюда было нельзя.
Во мне ещё силилась надежда, что я смогу вырваться из этого дерьма, но мне нужно было время, а Оля была беременна уже сейчас. К тому же Анютка, которая в своей речи всё время упорно твердила о том, что «мамочка грустит». И тогда во мне созрел план, абсолютно дурацкий, но ничего другого в голову не шло. Мне нужно было оттолкнуть её, чтобы она разозлилась, чтобы возненавидела меня, чтобы не ждала.
Но Оля меня переиграла.
С трудом вырвался из города, Лёшка подсобил. Я хоть и был дико зол на него за то, как он меня подставил, но всё равно продолжал держаться его. На тот момент это были мои единственные хоть сколько-нибудь человеческие отношения. В общем, он выторговал мне пару дней, и я рванул домой. Долго следил за нашим домом, видя каждый день, как Ольга отводит Аньку в садик, гуляет с ней, идёт куда-то по своим делам. Я сидел в своей машине и жадно впитывал каждый прощальный миг её присутствия в моей жизни. Беременность ей шла, я ещё это в первый раз понял, округлый животик, плавные линии, забавная походка. Сердце рвалось на лоскуты, когда я думал, что вот сейчас выйду из машины и… разрушу всё к чертям. Но, несмотря на это, каждое её появление перед моими глазами убеждало меня в своей же правоте, потому что она была несчастна, и ей было плохо. Это проскальзывало в её подавленном взгляде, неестественно бледной коже, искусанных губах.
Отведённое мне время подходило к концу, и я заставил себя выйти из машины. Долго ждал её, нелепо топчась у подъезда. Её приближение ощутил кожей, до безумия боялся поворачиваться к ней, и больше всего на свете хотел увидеть её вблизи. Обернулся и не мигающим взглядом смотрел как она приближалась ко мне своей смешной походкой, и от этого становилось щемяще больно.
-Привет, - еле слышно поздоровалась она, смутилась, отчего лёгкий румянец залил её кожу, а вот в глазах одно сплошное ожидание. И я не выдержал, отведя взгляд ниже, с упоением рассматривая её живот и гадая о том, что подумает обо мне мой будущий ребёнок, когда узнает, каких дров я наломал в своей жизни.
Стало практически невыносимо. И я понял, что пора.
-Чей? – прохрипел я, приводя к исполнению собственный приговор.
Оля растерялась, а затем нахмурилась, сводя свои идеальные брови вместе, в глазах же появилось что-то дикое и неистовое. Как же мне хотелось её тогда обнять, прижать к себе и молить о том, чтобы она не слушала меня, чтобы не верила.
-Ребёнок. Чей?
Кажется, её передёрнуло от моего вопроса. И тогда я впервые увидел в её глазах ненависть и презрение, обращённые на меня. Я ждал слёз, обиды, расстройства, но никак не всего этого.
-Не твой, - чётко, резко, безапелляционно.
Сначала мне показалось, что я оглох, ну или просто пьян. Потому что, у меня мать вашу, галлюцинации. Единственная женщина, которую я любил в этой жизни, только что сказала… Что её ребёнок не мой. Я смотрел на неё во все глаза, а потом, резко крутанувшись, отправился куда-то в никуда, совершенно позабыв про машину, припаркованную недалеко от дома. Шёл, шёл, шёл… и никак не мог понять услышанного.
Сейчас, когда знаю про сына, я не могу понять, почему поверил ей тогда. Видел же, что она тоже на эмоциях. Может быть просто, мне было выгодно в это верить, а может быть, я просто слишком привык ей доверять. У нас с Олей бывало по-разному, свои взлёты, и свои падения. Но я всегда верил ей. Кто бы мог подумать, что оно выйдет нам всем таким вот боком.
Заехал к родителям.
Когда я только уезжал в первый раз, мама очень злилась на Ольгу, за то… что не смогла меня удержать здесь. У них всегда не ладилось, вот и тогда она свесила на неё всё что можно. Я строго запретил ей приставать к Оле с разговорами, на что мама фыркнула и, обидевшись, пообещала, что вообще с ней не заговорит.
-Ты Олю видел?
-Видел.
-И что?
-Ничего.
-Серёжа!
-Мама, успокойся. У Оли теперь своя жизнь.
-А как же ребёнок?
-Мама!
Вот так вот бесславно и бестолково рухнул мой брак.
Арестовали меня через месяц. Вернее нас тогда всех повязали. Но мне, если честно было всё равно. Я был мёртв внутри, всё выгорело за те бессонные ночи, что я раз за разом перебирал в голове наш разговор.
-Чей?
-Не твой.
Мне грозил срок, но было всё равно. Не мог найти в себе причин бороться. Разве что Аня, но она была далеко, а я тонул здесь и сейчас. Беспокоило лишь одно, как я буду слать деньги домой, ведь там всё ещё жили мои девочки, хоть одна из них и отреклась от меня, сама того не ведая. Сидел на допросах и рассказывал, рассказывал, рассказывал. Мне было всё равно на последствия, я уже был пропащий. Про то, как тачки гнали, про то, как в последнее время номера перебивал, детали менял… Но как не странно, это пошло мне в зачёт. Как говорится за помощь следствию. И я даже как-то воспрял духом, пока однажды в кабинете следователя не появился серьёзный дядечка в дорогом костюме. Лицо показалось отдалённо знакомым, но я никак не мог вспомнить, где и при каких условиях его видел.
Следователи незаметно испарились, и я понял, что сейчас что-то начнётся.
-Гаранин Андрей Игоревич, - представился новый человек в моей жизни.
Я сначала с непониманием посмотрел на него, а потом до меня дошло.
-Вы Лёшкин отец?
Тот кратко кивнул.
-С чего такая честь? – дерзко усмехнулся я, не понимая откуда во мне только смелость взялась, потому что во взгляде у Гаранина-старшего было что-то такое, что говорило о том, что здесь лучше не спорить, и не выделываться.
-Я могу говорить напрямую? – никак не отреагировал он на мой жалкий выпад. В этот раз была моя очередь кивать. – Хорошо. Только предупреждаю сразу, то, что я сейчас скажу, останется исключительно между нами. Даже если будешь кричать об этом, никто тебе не поверит, а то и замолчать могут. Понял?
-Понял.
-Значит, я в тебе не ошибся. Сергей, я хочу предложить тебе сделку.
Всё было предельно просто. Я брал на себя Лёхину вину, с пеной рта доказывая, что это я искал новых людей для перегонов. А за это мне нанимают хорошего адвоката, который делает всё возможное, чтобы я получил минимальный срок для этой ситуации, и помогают моей семье, не только погашая ипотеку за квартиру, но и высылая ежемесяные суммы в качестве «моральной компенсации».
-Понимаешь, Сергей, - безэмоционально пояснял мне Андрей Игоревич, - Алексей – безнадёжно больной человек, и он не выдержит на зоне. Впочем, будем честны, я бы его закрыл, чтобы хоть чему-то его жизнь научила. Но боюсь, что даже бы это не сработала.
Объяснение про больного Гаранина тогда многое по местам расставит. Лёшка сторчится через пару лет, за год до того, как меня досрочно выпустят из тюрьмы.
Почему я согласился? Во многом из-за денег. Я понимал, что в ближайшее время мне не предвиделся подходящий шанс содержать уже не мою семью. К тому же, мне всё равно грозил срок, и я подумал, что какая уже разница, сколько. Ещё не понимал до конца, что значат наши тюрьмы. И… и я так или иначе чувствовал себя виноватым, то есть заслуживающим наказания.
Взял на себя всю вину за Лёшку. И как обещал мне его отец, никто даже не задал мне лишних вопросов о том, почему я вдруг изменил свои показания.
