Дышать было решительно нечем, но все попытки открыть люк в потолке автобуса сопровождались верещанием невидимой мне тётки. Её голос напоминал тявканье мелкой-мелкой собачки — такой же мерзкий, пронзительный и вызывавший инстинктивное желание дать обладательнице пинка под зад.
Первая пересадка, потом ещё одна — и с каждой новой в автобусе становилось всё меньше народу: час пик заканчивался, жители страны советов возвращались домой к семьям и оседали у голубых экранов.
Я ехал, сидя возле окна, и смотрел вверх, на новостройки, высокой стеной выстроившиеся вдоль дороги. В окнах зажигались жёлтые огни, на стёкла то и дело попадали синие блики — от стен-экранов. По ним можно было понять, кто что смотрит: в одной квартире новости, в другой — кино, в третьей — музыкальная передача.
На улицах было очень людно, ярко горели вывески магазинов, парикмахерских и ателье. Лампы подсвечивали вывешенные в преддверии праздника насыщенно-алые флаги и цветастые плакаты «Да здравствует CLXVI годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции». На листках бумаги и плававших в воздухе крупных голограммах безжалостно отретушированный Ленин в кепке протягивал руку куда-то вперёд, в светлое будущее, которое обязательно должно наступить.
«Верным путём идёте, товарищи!», — говорил он с плакатов, а я посмеивался с подобной некромантии. И почему советскому человеку обязательно требовалось одобрение мертвецов?
Мысли в голове еле ворочались, тяжёлые, как камни. А в животе ворочался страх, неприятное предчувствие и нежелание выполнять приказы Голоса.
Разумеется, мне не хотелось обстреливать Контору, даже учитывая то, что её специалисты со мной сделали. Почувствовать себя зерном, попавшим в равнодушные жернова чудовищной государственной структуры, было неприятно, однако я прекрасно понимал, что истинные виновники моих злоключений находились вовсе не в кабинетах Лубянки.
Только сейчас я получил время всё это обдумать.
Кто же это? Кто те люди, что убивают депутатов в центре Москвы, а потом жертвуют целыми генералами КГБ для того, чтобы не позволить провести расследование? Интересно, с чем мне на самом деле пришлось столкнуться? Переворот? Да, похоже на то. Но чтобы сказать это с уверенностью, нужны были доказательства. Без них всё, придуманное мной, было пустым теоретизированием, не более.
А Голос? Построение фраз, поведение и другие мелочи приводили к мысли, что это Унгерн. Но это тоже надо было доказать.
Машина обнаружилась в тёмном дворе — у старой-старой ивы, которая под своим весом сломалась пополам. Ракушка с кривой надписью «Зайчук, д.51 кв.13» стояла в её тени, рядом с теплотрассой. Я на всякий случай сфотографировал надпись и присмотрелся к самому гаражу. Он тут появился недавно: на это указывали следы в грязи и отсутствие листьев на крыше.
Открыв навесной замок, я откатил переднюю часть гаража и увидел искомую белую (а если быть точным, серую от времени) «Победу». Плавные обводы корпуса, пять дверей и круглые фары, придававшие машине дружелюбный вид, роднили её с древним предком.
В багажнике нашлось оружие — то самое, о котором говорил Голос. Стандартный армейский автомат — крупнокалиберный потомок Калашникова, судя по неаккуратно зачищенной ржавчине, копаный. Пистолет — тоже армейский и тоже «найдёныш». И гранаты — в картонной коробочке из-под десятка яиц выпуска птицефабрики «Завет Ильича».
Навигатора в машине не оказалось, поэтому пришлось, перетащив весь арсенал в салон, ехать самостоятельно, что накладывало отпечаток на выбор дорог: современных скоростных автострад я боялся, как огня.
Я крался по тёмным улочкам — зелёным и совершенно голым, двухэтажно-барачным и новым высотным. Мимо стандартных бетонных коробок и ярко светящихся игл жилых комплексов партийных бонз и советских медийных персон, вроде знатных доярок и шахтёров-стахановцев. Один раз моё сердце едва не выскочило из груди, когда из-за поворота выехал жёлтый «москвич» с синей полосой и мигалками. Пришлось понервничать и следить за соблюдением всех правил дорожного движения. К счастью, очень скоро милицейская машина свернула в переулок, и, лишь когда мы разминулись, я, наконец, смог выдохнуть.
Чем меньше оставалось ехать до Лубянки, тем больше я переживал. Напевал дурацкие песенки, озирался по сторонам, дёргал ногой и несколько раз чуть не повернул обратно. Когда здание Конторы показалось вдалеке, я аккуратно припарковался у электронной тумбы, над которой в воздухе вились афиши с репертуаром столичных театров. По тротуару неспешно прогуливались пары, из динамиков на столбах лилась музыка: древний певец вещал, что любимый город может спать спокойно.
Стук в стекло застал меня врасплох, отчего я вздрогнул и чуть не схватился за пистолет. На улице стояли, явно удивлённые моей реакцией, молодой армейский офицер и девушка в красном платье с огромной брошью.
Покрутив за ручку, я приоткрыл стекло и увидел, что на отглаженном до хруста кителе офицера висит орден Величайшей Отечественной Войны — красная пятиконечная звезда с двумя скрещёнными автоматами Калашникова на фоне ядерного взрыва.
— Что? — недружелюбно поинтересовался я.
— Отец, до Красной площади за трёшку докинешь? — поинтересовался офицер, который в действительности оказался не таким уж и молодым: просто худой, да темнота скрыла морщины.
И какой я ему нафиг отец, вроде даже выгляжу не особенно старше. Офицер улыбнулся и добавил: — А то Париж видел, Брюссель видел, в Нью-Йорке на статуе свободы фотографировался, а Кремля не видал.
— Да тут пешком пять минут, — махнул я рукой в сторону бывшей Никольской улицы, фасады которой бережно восстановили по довоенным фотографиям.
— Не, пешком не надо, — офицер подмигнул мне. Всё ясно. Шикуем, перед дамой покрасоваться хотим.
— Не могу, командир, — я виновато развёл руками. — Заказан.
Офицер ушёл к следующей машине, а я расстроенно подумал, что с удовольствием бы прокатил его не только до Кремля, но и устроил бы экскурсию по всему Золотому Кольцу, лишь бы оттянуть момент.
Ладно, чёрт с ним. В конце концов, не надо никого убивать. Пара автоматных очередей по окнам, которые всё равно бронированные, бросок гранаты — и дело в шляпе. Сбежал же я один раз, значит, и во второй смотаюсь. Была не была.
Памятник Дзержинского, казалось, укоризненно косился на меня.
— Чего уставился? — пробурчал я, положил автомат на колени и с трудом оттянул тугой затвор, досылая маслянисто заблестевший в свете фонарей патрон. Проехав мимо офицера, который усаживал даму сердца в машину, я влился в поток транспорта и пошёл на разворот. Окно было открыто, левой рукой я держал руль, а правой взялся за скользкую рукоять.
Быстро. Надо сделать всё быстро. К счастью, пешеходов возле Конторы не водилось: после реконструкции центра Москвы здешние тротуары стали жутко неудобными, и я подозревал, что это было сделано специально.
И вот он я. Проезжаю мимо окна Конторы на расстоянии плевка. Поднимаю автомат, притормаживаю, целюсь в окно и нажимаю на спуск, сощурившись от предвкушения грохота. Автомат дёргается, яркие стрелы трассеров тянутся к зарешеченным окнам, которые осыпаются грудой стекла. Из-за того, что я стреляю снизу вверх, пули попадают в потолок: ну и отлично, меньше вероятность кого-нибудь зацепить. В салоне воняет порохом, в лицо летят горячие гильзы, заставляющие меня громко ругаться матом.
Я отбрасываю автомат обратно на пассажирское сиденье, вытаскиваю из кармана пиджака гранату, выдёргиваю чеку, отбрасываю её подальше от выбитого окна и, вдавив педаль в пол, срываюсь с места, буксуя и оставляя на асфальте чёрные следы от покрышек.
Фонари, машины, вывески, люди, красные флаги всех размеров — Москва проносится за окном: сверкающая, красивая, могучая, но сейчас чужая и холодная. Сейчас вся эта яркость и величие лишь подавляли: я чувствовал себя микробом в сравнении с той мощью, которая была готова на меня обрушиться. В попытке скрыться от возмездия я мчался по широкому проспекту, отчаянно перестраиваясь из ряда в ряд. В мозгу, как сегодня днём, билась, отдаваясь пульсом в висках одна мысль: «Бежать». Вслед неслись десятки гневных гудков, в которых мне чудились сирены.
Спустя несколько минут адреналин, наконец, схлынул и сменился странным состоянием отчуждения, словно я наблюдал за происходящим из зрительного зала. Машина замедлилась, я больше не надрывал многострадальный мотор в стремлении удрать от собственных фантазий. И в тот самый момент, когда я уже поверил, что сумел избежать преследования, сирены позади меня зазвучали по-настоящему.
Троица машин — прекрасно знакомых чёрных «Волг' — быстро настигала мою колымагу. Все водители, едва заслышав надрывное «пиу-виу», тут же прижимались к обочине, давая дорогу, и это играло мне на руку: не приходилось больше вилять и перестраиваться. Быстро, плавно и без особого напряжения сил неслись чёрные силуэты по скоростному шоссе. Хищники, чёрт бы их побрал. Приближалась эстакада, ведущая на сложную развязку, похожую на лист клевера: её четыре лепестка позволяли попасть на крупнейшие транспортные артерии Москвы. Скорость сбавлять было никак нельзя, поэтому я, даже не попытавшись затормозить и молясь, чтобы мои расчёты оказались верны, вывернул руль и вошёл в поворот боком, услышав, как завизжали покрышки и заскрежетала корма, которой я всё-таки зацепился за бетонный бортик.
