Именно там ковалась новосоветская армия — в капсулах, полных питательной слизи. Именно туда, а не в центры материнства, шла добрая половина генетического материала, который собирали «доярки» по всему Союзу.
На полях Величайшей Отечественной давно не сражались обычные люди: их заменили клоны, которых с нами, КГБ-шниками, роднило использование штампов памяти, пусть и примитивных. Обучения не требоваось: клон выходил из капсулы готовым стрелком, снайпером, гранатомётчиком, артиллеристом, водителем, механиком, снабженцем и так далее. Требовалось лишь несколько недель на освоение уже вложенных навыков.
Но, в отличие от сотрудников КГБ, для их создания использовали упрощённую технологию: не загружали личность полностью, а добавляли лишь определённые знания, навыки и рефлексы. Именно поэтому офицеров-клонов надо было доучивать, причём, зачастую, долго.
Позади меня кто-то засвистел.
Обернувшись, я увидел, что это Фёдорович: стоит на крыльце, машет мне рукой. А рядом с ним — я похолодел — два мужика в шляпах и серых плащах.
Моему рывку позавидовал бы любой легкоатлет.
За спиной раздались крики, но я, разумеется, и не подумал останавливаться — мчался по лужам и грязи, увязая в глине и поскальзываясь. Идея бежать зигзагами пришла вовремя: в считанных сантиметрах от уха пронеслась пуля, затем ещё и ещё. Одна из них проделала в доске забора передо мной огромную дыру и полетела дальше, зазвенев стеклом где-то во дворе.
Сердце выпрыгивало из груди, нужно было уходить с открытого пространства, поэтому я сделал первое, что пришло на ум — ломанулся в ближайший двор.
Забежав внутрь, я перемахнул через остов «Запорожца», обежал горку напиленных берёзовых чурбаков, запутался в висевшем пододеяльнике, чуть не угодил ногой в сложенные стопкой застеклённые рамы и, со всего маха врезавшись в другой забор, проломил его, и вывалился в соседний двор…
Забор за забором, всё дальше и дальше: я напугал бесчисленное количество женщин и немного меньшее пожилых мужчин. Загонщики больше не стреляли: видно, боялись подстрелить кого-то из гражданских, плюс одежда в каком-то роде сковывала их движения, даже усиленные мышечными стимуляторами, а значит — бежать, бежать, несмотря на мельтешащие перед глазами чёрные точки, заходящееся сердце и протестующие лёгкие.
Жизнь — в движении!
На оживлённую улицу я вырвался внезапно: только-только летел сквозь замусоренные барачные дворы, а тут — асфальт, машины, общественный транспорт и люди, недовольно косящиеся на меня. Увидев, что к остановке, расположенной слева от меня метрах в тридцати, подходит жёлто-красный автобус, заполненный людьми, я сделал ещё один рывок — последний, отчаянный, пробуждающий все внутренние резервы, вычерпывающий их до самого дна.
Я успел вскочить на подножку в тот самый момент, когда двери закрывались — пассажирский навигатор был любителем подобных фокусов, поскольку время стоянки было строго ограничено.
— Стоя-ать! — огромный мужчина в рабочем комбезе и кепке широко улыбнулся и придержал створки. Навигатор пропищал впереди нечто недовольное.
— Спасибо! — сдавленно сказал я, тщетно пытаясь восстановить дыхание. Автобус тронулся, а сбившееся дыхание заставило меня вцепиться в поручни и согнуться в три погибели. После пробежки во рту остался явственный привкус железа, а слюна стала до отвращения вязкой и мерзкой. Оказавшись в тепле, я тут же начал покрываться липким потом.
Поглядев в заднее стекло, я заметил, что две фигуры в плащах перемахнули через забор, осмотрелись и, перебросившись парой фраз, помчались в сторону, к счастью, незамеченного мной пешеходного перехода.
Сердце бешено колотилось. Скрылся. Похоже, эти оперативники пришли расследовать то же дело, что и я. Быстро, однако же, они добрались до Унгерна, даже завидно. Только сейчас я в полной мере осознал, как важно иметь полный доступ ко всей базе Конторы: был бы я всё ещё сотрудником, уже допрашивал бы Унгерна и сверлил дырку для ордена.
Но, видимо, не судьба.
Оставалось лишь надеяться, что и в следующий раз я смогу опередить сотрудников КГБ и продолжить расследование.
17
Паранойя заставила меня двигаться партизанскими тропами: дворы, промзоны, районы, которые не успели восстановить. Я сделал огромный круг, стараясь держаться как можно дальше от оживлённых улиц, и добрался до дома уже затемно. Жители квартиры встретили недружелюбными взглядами, а местный бугор — всклокоченный мужчинка в синих офицерских трусах и майке-алкоголичке — поймал в тёмном душном коридоре, дохнул перегаром и предложил выпить за всё хорошее. Отказ его очень оскорбил, но мне было не до чужих чувств — и так хватило впечатлений.
Усевшись на скрипящей койке, я открыл бутылку кефира и приготовился откусить огромный кусок от свежего, ещё тёплого и хрустящего батона.
— Приятного аппетита.
— Какого…? — я чуть пальцы себе не откусил. Вскочил и принялся озираться, как первобытный человек.
— Спокойно-спокойно. Это не шизофрения. Или шизофрения, как тебе больше нравится, — паршивец хохотнул. — Что, думал, раз выключил доступ к Сети из своей дурной башки, то я до тебя не достучусь? Напрасно, товарищ майор, напрасно.
— Чего ты хочешь? — кажется, я уже знал ответ, но он мне не нравился.
— Пришло время платить по счетам, — нарочито-пародийная хрипотца в голосе, очевидно, должна была привести к ассоциациям с плохими китчевыми фильмами.
— Ладно. Весь внимание, — я сел на кровать и всё-таки отгрыз от горбушки огромный кусок, запив его кислым кефиром, от которого сводило скулы.
— Есть машина. Старая-престарая «Победа». Она стоит в одном из гаражей-ракушек на севере. В багажнике машины — автомат, пистолет и где-то с десяток осколочных гранат.
— Мгм, — пробубнил я, пережёвывая.
— Ты что там, жрёшь, что ли? — возмущённо воскликнул голос. — А, неважно. Короче, твоя миссия заключается в том, чтобы ты поехал и обстрелял… Угадай!
— Дворец Советов? — спросил я, расправившись, наконец, с батоном.
— Хм. Твоя идея определённо лучше! Но нет. Я хочу, чтобы ты обстрелял здание на Лубянке. Хорошо так обстрелял. Качественно. И гранатами чтоб забросал.
— Если хочешь меня угробить, давай я просто застрелюсь из того замечательного пистолета в багажнике «победы» и дело с концом, — предложил я, в два больших глотка осушая бутылку и ощущая, как чувство голода отступает.
— Нет-нет. Ты — ценный кадр. Никто тебя убивать не собирается. Именно поэтому мне самому очень важно, чтобы ты сбежал в целости и сохранности.
— Очень мило с твоей стороны. Но я этого делать не буду, — твёрдо сказал я. — Слишком большой риск. Обстрелять Контору и уйти живым: это что-то из области сказок.
— Не так давно ты сказку сделал былью, — возразил Голос. — Расслабься, я помогу. Мне в самом деле очень нужно, чтобы ты уцелел. Хотя бы в этот раз. Плюс вспомни, что Контора с тобой сделала. Считай это шикарной возможностью отомстить. Разве не чудесно?
— Нет, — отрезал я. — Не чудесно. Я жить хочу.
— Что ж, тогда, если ты забыл, давай освежим, — дурашливость и артистичность мгновенно пропали из голоса, я словно услышал другого человека, — фигурально выражаясь, твои мозги в моих руках. Мне достаточно одного… даже не движения, а мысли — и тебя смогут опознать только по татуировкам.
— У меня нет татуировок, — буркнул я, с сожалением признавая, что Голос прав и я полностью в его власти. Пока.
— Ну, значит, не опознают! — весело сказал негодяй в моей голове. — Диктую адрес, запоминай. И не расстраивай меня, а то накажу.
Я добрался до места назначения примерно через час. Послав к чертям конспирацию, я решил поехать на общественном транспорте: всё равно в это время он обычно забит пролетариатом, возвращающимся с работы. Однако подойти к выбору средства передвижения пришлось ответственно — я отправился не в метро-3, где на каждом шагу камеры, милиция и дружинники, а с трудом запихнулся в самый древний с виду автобус, где работали лишь жизненно важные для передвижения функции, да и те не всегда. Духота, теснота, усталость окружающих и надвинутая на глаза кепка были моими верными союзниками. Меня прижало к молоденькой девушке-студентке, которую такое соседство очень смущало и нервировало, а я благодарил вселенную за то, что это не какой-нибудь пропотевший работяга или пахучая старуха.
Дышать было решительно нечем, но все попытки открыть люк в потолке автобуса сопровождались верещанием невидимой мне тётки. Её голос напоминал тявканье мелкой-мелкой собачки — такой же мерзкий, пронзительный и вызывавший инстинктивное желание дать обладательнице пинка под зад.
Первая пересадка, потом ещё одна — и с каждой новой в автобусе становилось всё меньше народу: час пик заканчивался, жители страны советов возвращались домой к семьям и оседали у голубых экранов.
