по губам Роберты, и потом только, перевёл глаза на картину.
«О, боже! Сиськи!» — вот, пожалуй, и все эмоции, что испытал Кайрат при виде бессмертного полотна, начальная цена которого составляла пятьдесят миллионов долларов.
Роберта выглядела так, словно она только что потеряла кого-то очень близкого. Она готова была разрыдаться. Ей стало плохо. Она побледнела и чуть не хлопнулась в обморок.
Кай не на шутку перепугался. Он начал обмахивать её картонкой с номером, он попросил у персонала воды. Но пока её принесли, девушка уже немного пришла в себя, растерев себе до красноты уши и глубоко дыша.
— Я, конечно, понимаю, Пикассо там, все дела, — протянул ей Кайрат стакан воды.
Слова его тонули в общем шуме, поднявшемся пока объявляли остальные лоты.
— Но, по-моему, оно того не стоит.
— Кай, «версия О» была продана за сто шестьдесят семь миллионов долларов, хотя восемнадцать лет назад стоила всего тридцать два. Эта версия тридцать лет назад стоила семь. Сейчас её выставили в семь раз дороже. Ещё через тридцать лет она будет стоить двести. Понимаешь, двести?
Кайрат не понимал. Он посчитал в уме сколько денег осталось у него на счёте и ему стало обидно за своё наследство.
«Какого чёрта они распродают то, что, когда подрастут мои дети будет цениться в разы больше? А когда подрастут внуки?»
В-общем, этот приступ жадности был ему очень хорошо знаком. И знакомое покалывание в подушечках пальцев. И азарт. И математические уравнения, которые решались у него в голове со скоростью бьющегося сердца. И эта бледная и убитая горем Роберта только добавляла удовольствия.
Словно шахматная партия легла перед его внутренним зрением эта рабочая атмосфера аукциона. И он играл белыми и уже сделал первый ход.
Он купил какой-то старинный рисунок за шесть с небольшим тысяч долларов всего три раза подняв свою картонку с цифрой «тринадцать».
— Геракл в саду Гесперид? — удивлённо уставилась на него Роберта.
— Почему бы и нет, — прокомментировал своё решение Кайрат. — Посмотри какая у него в руках красивая бита.
— Это палица.
— А на вид дубина дубиной.
Она сокрушённо покачала головой. А Кайрат уже присматривался к очередному лоту.
Серебряную статуэтку он уступил одной из своих престарелых знакомых, за что был вознаграждён дамой с букельками воздушным поцелуем.
Ещё какую-то мазню с Белым домом по центру жёлтого прямоугольника уступил карточке номер семь.
И шампанское, которое носили в перерыве перед основным лотом уже не показалось ему как прежде отвратительным.
— Я подозреваю вот того с красным галстуком, — поделилась своими соображениями Роберта, когда Кайрат вернулся из туалета. — Одень ему на голову феску или куфию и вылитый премьер-министр Катара. Прошлую картину выкупил именно он.
— Тогда зачем ему вторая? Если там такие же сиськи, только в другом цвете.
— Господи, Кай, — прикрылась рукой Роберта. — Это же Пикассо.
— Я бы сейчас не отказался от фрикасе, например. Но, надеюсь, когда продадут, наконец, эту детскую мазню, мы пойдём обедать. А если я её куплю, то даже за их счёт, да?
— Кай, торговаться будут в районе восьмидесяти миллионов долларов. И если ты не подтвердишь наличие этой суммы, то не сможешь принять участие в торгах.
— Ну, значит, просто посидим, попьём шампанского, — улыбнулся он.
На самом деле он её уже подтвердил. И эта его отлучка в «туалет» и стала тому причиной.
И когда он поднял свой тринадцатый номер на отметке в шестьдесят миллионов и ставку засчитали, он искренне порадовался тому эффекту, что произвёл его жест на Роберту. Он думал она второй раз грохнется в обморок.
— У тебя есть такая сумма? — спросила она, когда её челюсть немного отклинило.
— Я связался со своим банком. Мне одолжили. Ты же сказала вложение стоящее.
— Смотри, я не зря подозревала красный галстук. Он сказал восемьдесят. Сука, он сказал восемьдесят, — расстроилась Роберта, показывая пальцем.
— Девяносто пять, — сказал Кайрат.
В зале воцарилась гробовая тишина. Жаль, что сама Рей Альварес сидела где-то там в подсобке, возможно, держа кулачки. Кайрат хотел бы увидеть сейчас именно её лицо.
— Девяносто шесть, — назвали ставку «красного галстука»
— Девяносто девять, — перебил её Кайрат.
— Девяносто девять раз. Девяносто девять два…. — метался по залу глазами распорядитель. — Девяносто девять три! Продано! Номер тринадцать!
Вблизи она казалась старше. Даже безупречная японская кожа с годами стареет. Он видел седую прядь в её волосах и печаль в её глазах. Глубокую, тяжёлую, искреннюю печаль.
— Зачем вы продали эту картину? — спросил Кайрат Рей Альварес за обедом, где она ни к чему не притронулась.
Им накрыли столик на двоих, и она сказала, что у неё есть всего полчаса. Ему не хватило бы всей жизни рассказать всё, что он хотел ей сказать, и хватило бы меньше минуты, чтобы задать ей этот один единственный вопрос.
— Вы больше не верите, что ваш сын жив?
— В тот день, когда я перестану в это верить, господин Сагатов, меня похоронят. А это всего лишь картина. Инвестиции имеют большую доходность, чем произведения искусства, а мой муж бизнесмен.
— Но ведь для вас это не просто картина. Это «версия Кей». Или Кай. Смотря на каком языке читать.
— В любом случае я рада, что она уедет в Россию, а не в Бахрейн, — улыбнулась она. — Мой муж считает, что после тридцати невозможно привить человеку тягу к искусству. Невозможно научить его разбираться, невозможно заставить любить, если это не привито ему с детства. Наш сын не вырос с нами. Нет смысла беречь всё то, что он никогда не полюбит.
— Как звали вашего сына, сеньора Альварес?
Она подняла на него свои грустные глаза и на секунду они засветились. На ту короткую секунду, пока звучало его имя.
— Кайоши. По-японски это значит «тихий». А как зовут вас, господин Сагатов?
— Кайрат, — улыбнулся он, не сводя с неё глаз.
Лишь лёгкое, едва заметное движение ресниц сказало ему о том, что она его услышала.
— Это казахское имя, — пояснил он. — И оно означает «сильный».
— Уверена, оно вам очень подходит, — улыбнулась она. — И поздравляю вас, вы стали обладателем шедевра. Берегите его. Даже если его истинная ценность раскроется вам не сразу.
Он проводил её до вертолёта. Он подал ей руку, помогая подняться.
— Скажите,
