— А-а, — поняла Даша. — Не переживай, всё утрясётся. Когда он уже придёт за документами? Ты его проклянёшь, и тебе полегчает.
— Завтра он придёт, — мрачно ответила Оксана. — Завтра мне полегчает.
— Ну наконец-то!
Перед обеденным перерывом Оксана позвонила и сказала, что замдир на месте. Даша схватила цветок и побежала в кабинет Оленева. Прикрыла за собой дверь, поборов искушение запереть её на ключ, и в изумлении остановилась посредине комнаты. Оленев был одет не в обычный офисный костюм, а в тёмно-синюю лётную форму. Даша впервые её видела — не вообще, а на Оленеве. На рукавах блестели шевроны с тремя полосками, на груди — золотые крылышки с эмблемой авиакомпании. Голубой галстук и белая рубашка подчёркивали яркий американский загар. Карие глаза, окружённые мелкими морщинками от солнца, светились нескрываемой радостью. Во рту он перекатывал карамельку.
Даша молчала. Все мысли выскочили из головы, кроме одной: кинуться навстречу и повиснуть на шее. И пусть попробует оторвать. Оленев подошёл к ней, внимательно осмотрел цветок и взялся за горшочек:
— Это мой, да? Спасибо, что позаботилась о нём.
Их руки соприкоснулись. Даша почувствовала, что уплывает. Медово-смолистый аромат парфюма, лёгкое дыхание, доносящееся до лица, касание тёплых пальцев — всё родное, любимое. Она выпустила из рук горшок и сглотнула:
— Прекрасно выглядишь в форме. Куда-то летишь?
— В Воркуту.
— Туда-обратно?
— Да. Вечером буду дома.
— Тебя кто-нибудь ждёт?
— Нет.
— В таком случае можно пригласить тебя на ужин? Я после работы что-нибудь приготовлю, и мы отпразднуем твой первый рейс. Какую еду ты любишь? Я плохо готовлю, но найду в интернете простой рецепт…
Она частила от страха, что он её перебьёт, не давала вставить ни слова, но он всё равно её перебил:
— Даша…
Он отвернулся и подошёл к окну. Поставил цветочный горшок рядом с обломком шасси. Опустил голову так низко, что Даша увидела его стриженый затылок.
— Я знаю, что ты любишь Катю, но мне это неважно, — сказала она. — Я знаю, что ты спишь с Аллочкой, но мне и это безразлично. Я не претендую на любовь, какую-то особенную дружбу или секс. — Она медленно приблизилась к Оленеву и остановилась за его спиной. Как тогда, в душе, только тогда они были голыми, а сейчас одетыми. Тихо добавила: — Я просто хочу быть рядом, и пусть всё идёт как идёт. Без ожиданий, без упрёков.
Оленев глухо ответил куда-то в окно:
— Моя любовь к Кате давно прошла, а с Аллой я никогда не спал.
— Но ты говорил, что любишь свою бывшую жену… — растерялась Даша. — И с Аллочкой я тебя видела: ты ещё шутил, что ночью вы сделаете несколько заходов…
— Она учится на пилота-любителя, хочет пилотировать частные самолёты. Иногда я брал её с собой на тренажёр. И про заходы я не шутил, только я говорил про заходы на посадку, а ты, как обычно, всё неправильно поняла. Вернее, ты поняла так, как тебе хотелось.
— Вот как? Но тогда… Тогда… Почему мы не можем быть вместе?
Он повернулся. Даша вспомнила, как он голым повернулся к ней в душе, и покраснела.
— Я несколько раз пытался тебе объяснить, но ты не понимаешь. Не хочешь меня понять.
— Объясни в последний раз. Пожалуйста, мне это важно.
Он кивнул, подтверждая обоснованность её просьбы. Поднял руку, словно хотел её коснуться, но опомнился и убрал руки за спину. Опёрся на подоконник.
— Пойми, Даша, я больше ничего не хочу. У меня была женщина, с которой я прожил десять лет, но она избавилась от нашего ребёнка, а я даже не знаю почему. У меня был друг, которому я доверял как самому себе, но он решил, что я его домогаюсь и разрушил мою жизнь. И я опять не знаю почему. Меня окружали люди, которых я считал друзьями, но многие из них от меня отвернулись, — Оленев говорил внешне невозмутимо, но в нём чувствовалось сильное внутреннее напряжение. — Я больше не хочу близких отношений — ни с тобой, ни с кем-то другим. Я не хочу снова проходить через этот ад. Моя нынешняя жизнь меня полностью устраивает, впервые за долгое время я спокоен.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Даша хотела возразить, что с ней ему не придётся проходить через ад, что её любовь самая верная и преданная, что он должен дать шанс их отношениям, но внезапно она ему поверила. Услышала сердцем, поняла разумом, о чём он говорит, — и поверила. Возможно, впервые с тех пор, как влюбилась в него.
Он боялся потерять своё хрупкое новоприобретённое спокойствие. Всё кончено. Навсегда. Они никогда не будут вместе. У них был маленький шанс, но они его упустили.
Просто не судьба…
«Я исчерпал лимит ошибок», — всплыла в памяти фраза, сказанная в душевой ямальского общежития. Тогда Даша не могла осознать причину страхов и сомнений Оленева, а сейчас безжалостные факты сложились в отчётливую картину. Дело не в том, что он до сих пор любил бывшую жену, дело в том, что он не собирался любить никого другого. Он не лукавил, его и правда устраивала нынешняя жизнь — без дружбы, любви, секса или хоть каких-то партнёрских отношений. Нет привязанности — нет уязвимости. Никакого риска.
— Никакой надежды? — вырвалось у неё.
Неожиданно Оленев заулыбался, совсем по-мальчишески:
— Комарова… Даша, давай без трагизма? Ты вообще с Эдиком живёшь. Какая надежда? На что?
— Мы расстались.
— Опять?
— В этот раз окончательно. С тобой это не связано, это наши личные проблемы. Я пыталась его полюбить, но не смогла. Извини, если я тебя разочаровала, но он мне не нужен — совсем не нужен.
Оленев пробормотал: «Бедный Эдик, вечно у него сложности на любовном фронте», — и сел за стол:
— Ты принесла счета? Давай я подпишу и пойду готовиться к полёту. Я лечу с Ильёй Михайловичем, а он очень строгий командир. Если я опоздаю на брифинг, он меня убьёт.
Даша подвинула на центр стола пачку документов, которые приготовила ещё в пятницу.
— А какие сложности у Эдика?
Ставя визы на счетах, Оленев пожал плечами:
— Не знаю, разные… Как-то в школе он неудачно влюбился и сильно переживал по этому поводу. Я пытался его морально поддержать, жалко мальчишку…
— Это Нина Петровна тебе рассказала, что Эдик влюбился?
— Нет, он сам поделился. Написал мне записочку.
— А что конкретно в ней было?
— Думаешь, я помню? Что-то про то, что не стоит презирать человека за любовь, даже если она кажется идиотской. Он очень поэтически описал свои чувства, я и половины не понял.
— А ты уверен, что эта записка предназначалась тебе? — спросила Даша, обмирая от страшной догадки.
— Да, конечно, — ответил Оленев, — там было моё имя.
35. Жёлтая папка
Похоже, что чувства Эда никто не игнорировал. Их просто не поняли. Оленев, герой самого грандиозного гей-скандала в истории «Север-Авиа», не догадался, что признание в любви адресовано ему лично, — как мужчине, как объекту страсти и поклонения. В простоте душевной он решил, что школьник делится своими проблемами, желая получить поддержку и совет от старшего товарища. Ну, Оленев и поддержал: обнял и сказал, что всё будет хорошо. Совершенно искренне. Мол, не грусти и не вешай нос, мой маленький друг, всё у тебя наладится…
Он даже не предполагал, какую рану нанёс подростку.
Даша вернулась в свой кабинет. Все ушли на обед, окна были открыты настежь, и полуденный ветерок качал длинные полосы жалюзи. Даша повалилась в кресло, словно у неё подломились ноги. В груди что-то давило. Школьная записочка о несчастной любви… Письмо Татьяны Лариной… Что же она раньше-то не догадалась? Так зациклилась на собственных переживаниях, что не заметила чужих? Но как она могла догадаться, если даже сейчас ситуация выглядела фантастической: Эд сходил с ума не по роковой красотке Кате Оленевой, а по её мужу Матвею.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Она набрала номер Эда, тот ответил не сразу — после пятнадцатого гудка:
— Даша, я на работе, у меня есть три минуты.
— Эд, всего один вопрос. Этот человек, которому ты написал письмо… — горло перехватило, — это Матвей Оленев?
