______________
* 2 О царских трубах см. Codin. de offic. с. 5, n. 15.
23. Но как скоро пришел он в то вифинское местечко, по имени Пилэ, в котором прежде поселил приведенных римлянами филомилийских пленников, тотчас прибыли к нему послы от султана. Говоря с ними и узнав, что они не возвещают ничего здравого, он отослал их с угрозой, что, если персы не будут поступать по его воле, римская конница не в продолжительном времени нападет на их страну и опустошит все гораздо более, чем теперь. Проведя немного времени с царицей, царь (а он жил тогда на другой стороне залива, в месте, которое туземцы называют Рицием) переправился потом на противоположный берег и оттуда, идя далее через приморские города, прибыл в Филадельфию, а из Филадельфии, приготовившись, вторгся в персидскую землю. Посему послы, возвращавшиеся через дорилейские равнины, вовсе не знали о походе царя против их страны и утверждали, что он проводит время в предместьях Византии. От {214} этого, когда со всех сторон начали приходить известия о походе римлян, персы сперва считали это дело совершенно невероятным, но потом, слыша о нем от многих очевидцев, поспешили уже двинуться навстречу римлянам всем войском. Варвар ничем столько не возмущается, как потерей денег или имения. Думая, что персы еще не знают о том, что делается, царь прочее римское войско послал вперед для грабежа, а сам с немногими воинами пошел позади. Но римляне, услышав, что и персы двинулись уже всем войском, оробели, чего и следовало ожидать, между прочим потому, что с ними не было царя. Когда же и царь узнал о выступлении персов и соединился со своим войском, оно ободрилось и пошло живее. Тогда наступал уже конец дня, и римляне, сойдя с лошадей, по обычаю, дали им корму и легли немного отдохнуть, а по наступлении ночи поднялись и продолжали путь с фонарями. Фонари устраиваются следующим образом. Сделав железный куб, прилаживают к нему разделенные промежутками трубки, которые снизу бывают шире, а кверху, мало-помалу суживаясь, всегда оканчиваются остриями. Среди куба ставят другую, тоже железную трубку, но непохожую на прежние: сначала она толста, а потом как-то круто заостряется. Эти трубки обводят вокруг поперечными перевязками и, таким образом дав им фигуру фонарей, надевают их на острия копий. Потом, разрезав полотно вдоль на тесьмы, напитывают их сви-{215}ным жиром и, тщательно скрутив, надевают на каждое железное остроконечие. Когда эти светильники бывают зажжены, от них льется столько света, что для войск в то время наступает какой-то искусственный день. О фонарях довольно. Так как тогда выпал глубокий снег и дороги стали вовсе не видны, то римское войско весьма далеко уклонилось от предположенного пути и, верно, попало бы в места гибельные и опасные, если бы царь, скоро заметив ошибку, не взял фонаря, не походил туда и сюда и, распознав дорогу, не вывел благополучно войска на надлежащий путь. Прибыв в одно место, которое туземцы называют Милоновой Сарапатой, он начал оттуда производить фуражировки. Несмотря на распространившуюся всюду молву, сатрап этой страны (имя ему Солиман)1* и теперь еще не хотел верить тому, что говорили, поэтому, послав своего племянника Пупаку2**, который часто видал царя, приказал ему подойти на самое близкое расстояние к римскому войску и по мере возможности высмотреть царя. Пупака действительно узнал его с первого взгляда, сошел с коня и рабски обратился к нему с речью. Тогда, расспросив, кто он и для чего послан, царь сказал ему: "Скажи Солиману следующее: стараясь узнать, {216} кто опустошает персидские земли, ты поступаешь так же, как если бы кто, видя в пламени свой дом, нисколько не думал о том, как бы потушить огонь, а стал тщательно исследовать, откуда он получил начало и кем подложен. Итак, не старайся порок трусости прикрывать незнанием, будто завесою: притворное незнание, когда оно бывает без ума, никак не может освободить от порицания того, кто пользуется им; ум вождя знает одну доблесть - подвергая себя опасностям по указанию отечества, взвешивать обстоятельства. Кто не схватил этого, тот потерял все. Твой предлог и по другой причине неуместен. Вот ты узнал и говорил с карателем персов: хочешь ли противопоставить ему оружие? он не препятствует". Сказав это, царь отпустил его и, опустошив, уничтожив все, что встретилось ему на пути, возвратился назад,- дело, казавшееся невероятным, пока не исполнилось; потому что царское войско, говорят, состояло не более как из шестидесяти человек, способных к бою, в то время когда римляне чудесно освободились от великой опасности, которой подвергались. Около того времени персы собрались уже десятками тысяч и заняли удобные места, на которых, когда явились туда римляне, произошла жестокая битва. Первые посылали стрелы с высот и истребляли римлян, а последние, по необходимости сбиваясь в одну толпу, вовсе не имели возможности выказывать мужество, ибо свойство местности нисколько не представляло им даже {217} свободного прохода. Бедствие угрожало уже и самому царю, начали уже удаляться от него и некоторые щитоносцы. Однако же он и в этих трудных обстоятельствах не потерял обычной своей отваги; но когда зять его Иоанн, о котором много раз было мной упоминаемо, подошел к нему и хотел ограждать его щитом (при царе в это время не было оруженосцев),- он отослал его от себя, сказав, что один щит не может хорошо закрывать два тела. Пройдя с такой трудностью это место и достигнув большего простора, так что можно было уже испытать ловкость и силу коней и людей, римляне издали воинственный крик, устремили копья на врагов, обратили их в бегство, многих убили и, уходя, захватили с собой всю собранную ими добычу. В то время многие показали свое удальство, но царь превзошел всех, потому что никто прежде него не схватился с врагами и собственной рукой не совершил столько доблестных дел. Окончив этот подвиг, он возвратился в Византию.
______________
* 1 Между вельможами иконийского султана Солиман занимал первое место tv пaр t Sovлtav t ueyica dvvauevwv koрvфaiotatoc. Nicet. L. 3, n. 6.
** 2 По словам Дюканжа, этот Пупака был тот самый, который прежде служил Мануилу. См. стр. 53.
24. Персы тяжко скорбели о случившемся и решились отплатить римлянам. Улучив время, они разграбили восточный город Филиту и, неожиданно напав на Лаодикию в Малой Фригии, разорили ее, многих из взрослых туземцев поразили острием меча и забрали в рабство великое, неисчислимое множество. Узнав об этом, царь пришел в негодование, скорбел и, если бы было можно, тотчас бы перешел в Азию и поставил лагерь у Иконии. Но {218} так как он знал, что для начатия таких дел нужно благоприятное время и большее прежнего приготовление к войне, то отложил это и вознамерился наперед собрать отовсюду силы. С этой целью он послал Иоанна Контостефана в Палестину, чтобы переговорить с королем Балдуином и привести оттуда силы, которые Балдуин, в случае нужды, обещал дать царю на помощь, и, кроме того, собрать наемное войско. Приказано было также антиохийскому князю Ренальду, чтобы и он как можно скорее шел с бывшими у него войсками. Такое же приказание отдано было и тогдашним правителям Армении - Терозу и Тиграну, киликийцу Хрисафию и так называемым Кокковасилиям, которые тоже командовали военными силами и уже давно приняли добровольное подданство царю. Такую-то армию царь собирал на востоке, а с запада привел лигурийских всадников, послал за далматским архижупаном и его войском, нанял скифов и многие племена, обитающие около Тавра. Приготовляясь к войне, он не остановился и на этом, но зная, что у латинян, отправляющихся в Палестину, сборным местом всегда бывает остров Родос, привел наемную конную дружину и оттуда. Для пропитания этого войска и других потребностей он приказал пригнать из фракийской области бесчисленное множество волов с телегами. Таким-то образом делались приготовления. А чтобы вместе ввести султана в войну с его соплеменниками и сродниками, он отправил послов к {219} его брату Санизану, владевшему тогда Ганграми и галатийской Анкирой, и к его свояку Ягупасану, который начальствовал над обеими Кесариями, управлял Амасией и другими знаменитыми сопредельными с Каппадокией городами. Сделав и их подозрительными в глазах султана, царь думал уже в скором времени начать войну. Но султан, услышав об этом и не имея силы вступить в борьбу ни с одним из тех врагов, которых накликал на него царь, уступил обитателям соседних стран вместе со многим другим и города, завоеванные им прежде с великим трудом, а у царя через послов стал просить прощения. Получив его, он обещался возвратить и пленных римлян, в каком бы месте страны они ни находились, потому что брался сам отыскать их. Но между тем как шли эти рассуждения, случилось следующее. Иоанн, ведя из Палестины конницу, встретился с персидским войском, состоявшим из двадцати двух тысяч человек, способных к битве. Пораженный этой нечаянностью, он сперва поспешно взошел со своими на один находившийся вблизи холм и остановился, но потом приказал всей своей дружине идти на неприятелей, и так как римляне сделали на них сильный натиск, то они отступили, и во время бегства много их было побито, еще же больше взято в плен римскими воинами, а иные смяты были конницей. В этом подвиге совершены дела, достойные памяти и мужества, как многи-{220}ми другими римлянами, так и военачальником Иоанном. Совершив их, Иоанн прибыл к царю с трофеями, а султан как скоро услышал о том, стал терзаться жалом раскаяния и за неблаговременную свою дерзость называл себя несчастным, беспокоясь не столько о случившемся, сколько о том, что этим еще сильнее возбудил царя к нашествию на себя, и представляя как бы уже настоящим даже то, чего пока еще не было. Это заставило его поспешить дополнением прежних обещаний другими, большими. Теперь обещал он в случае нужды давать римлянам вспомогательное войско на всякое лето и объявил, что персы никогда не будут нападать на их землю с его согласия; обязывался также, хотя бы и другой кто обеспокоил римские провинции, тотчас вступить с ним в войну и всеми способами препятствовать злым умыслам, с какой бы стороны они ни появились, вообще без всякого замедления точно исполнять все, что царь ни прикажет, и если бы какой-либо подвластный царю город подпал под персидскую власть, стараться возвратить его римлянам. Склоненный этим, царь обязал его страшными клятвами и, прекратив вражду, отправился домой. Но узнав, что скифы перешли Дунай с намерением сделать набег на римлян, он оставил путь, ведущий в Византию, и пошел к проливу, мимо города Авида, направляясь к тому месту, на котором лежит приморский фракийский городок, получивший название, по моему мнению, {221} от афинского вождя Каллиаса, и, переправившись здесь на другую сторону, устремился на скифов. Но еще не успел он дойти до Дуная, как скифы, услышав о походе римлян, скоро собрались и ушли назад.
