повел в сторону диванчиков у окна, где стояли огромные кадки с монстерами, давно нуждающимися в пересадке и стрижке.
– Но мне надо вернуться к Алеше.
– Десять минут ничего не изменят.
Что бы он понимал…
– Не позволяй Лехе сесть тебе на шею, – проговорил Антон, усадив меня на обитый дерматином диванчик.
– Что?
Он сел рядом, вытянув ноги, откинулся на спинку и задумчиво уставился на потолок, украшенный желтоватыми подтеками.
– Все говорят, что мой брат обаятельный и веселый, – заметил он спокойно, – но у него есть и обратная сторона. Пожалуй, я единственный, кто видел ее прежде, – а теперь тебе тоже предстоит познакомиться с ней. Когда Леха чувствует себя несчастным, он превращается в чудовище. Так было, когда от него ушла Римма и он остался с Олегом на руках, – много выпивки, жалости к себе и агрессии. Поэтому я знаю, о чем говорю. Я был подростком, которого старший брат каждый день обвинял в том, что его семья рухнула. Это накладывает определенный отпечаток на всю жизнь, знаешь ли. Не позволяй ему обращаться так и с тобой. Будет нужно – уходи, не оглядываясь. Я позабочусь о Лехе, не думай, что ты обязана терпеть его выкрутасы только потому, что по какой-то странной прихоти стала его четвертой женой.
– Легко быть женой веселого и обаятельного человека, – о, тогда я еще была легкомысленна, – но разве брак – это не про горе и радость?
– Вольному воля, – хмыкнул Антон. – С завтрашнего дня тебе будут доставлять еду в палату, хватит бегать туда-сюда.
И вот тогда я влюбилась в него в первый раз.
Думаете, я меркантильная?
Только потому, что меня покорили не голос, ямочки или запах, а супчики и морсы?
Помощь, которую тебе оказали даже раньше, чем ты вообще поняла, что нуждаешься в помощи.
Тогда мне казалось, что мы любим тех, кто делает нашу жизнь проще, а не сложнее.
Но пройдет не так много времени, когда я пойму, что наоборот это тоже бывает.
Я продержалась четыре месяца.
Четыре месяца жизни с чудовищем.
Порой мне казалось, что Алеша действительно ненавидит меня – за то, что я моложе. За то, что у меня ничего не болит. За то, что у меня многое впереди.
А иногда он казался ранимым, как потерянный ребенок, и меня переполняла жалость.
У нас были хорошие дни, наполненные тишиной и покоем.
Были и ужасные – когда Алеша просыпался уже в дурном настроении и до вечера изводил меня придирками.
Я полностью перешла на онлайн-режим работы, но и это его раздражало. «Зачем, – спрашивал он, – ты тратишь время на чужих людей, когда нужна мне?» Напрасно я напоминала ему о деньгах – такие мелочи не волновали моего мужа.
«Тебе не хватает на жизнь? Просто попроси у Тохи», – отмахивался он.
Я молчала и не просила.
Алеша не хотел никого видеть, а стоило кому-то заглянуть к нам, как сразу изображал из себя умирающего лебедя и уползал в спальню.
Вскоре такие визиты вежливости прекратились сами собой.
Антон не сдавался дольше всех, но, в очередной раз встретив закрытую дверь спальни, вспылил и перешел на общение по телефону.
Мы переписывались каждый день, и только это позволило мне продержаться так долго.
Я точно знала – стоит лишь попросить о помощи, любой, и я ее обязательно получу.
Восстановление после острого инфаркта – медленный процесс. Антон предлагал отправить брата на реабилитацию в специальный санаторий, но Алеша уперся намертво.
Он вообще неохотно выходил из квартиры, чтобы отправиться на ежедневную прогулку, его приходилось подолгу уговаривать. Не будь у меня клиентов, я бы одичала с ним за компанию.
Но спустя четыре месяца он все же согласился посетить день рождения сына – Олег собирался представить семье свою девушку.
– Фу, – увидев ее, сразу прошептал мне на ухо Алеша, – неприятная особа.
Девушка как девушка.
Двадцатилетние все одинаковые.
Богическая Римма на правах матери именинника сияла бриллиантами и улыбками.
– Деточка, не переживай. – Она крепко обняла меня, как только мы вошли, и зашептала на ухо: – У меня есть план, как вызволить тебя из железного плена.
– И какой же? – Я с неожиданным удовольствием прижалась к ней.
Очень хотелось тепла.
– Я заставлю его выйти на работу, вот увидишь, – заверила она. – Пока он окончательно не покрылся мхом.
– Алеша говорит, что театр предал его и у него больше нет никакого смысла жить.
– Ну что за глупости! – рассердилась Римма Викторовна. – Двое детей – разве этого мало?
Двое детей?
Да он даже не звонил им!
В зал кафе вошел Антон с племянницей. Арина что-то оживленно рассказывала ему, а потом с разбега бросилась на шею брату.
Римма благожелательно на это смотрела.
– Знаешь, – сказала она с улыбкой, – именно Антон всегда настаивал, чтобы дети общались. Когда Арина родилась, Олегу было девять. А ведь они могли стать чужими людьми – разные матери, разные семьи. Но погляди-ка на них.
Я плохо знала детей Алеши, но прежде Арина казалась мне замкнутой и резкой девочкой, а Олег чересчур застенчивым. Сейчас они выглядели свободными и открытыми, охотно улыбались, и было видно, как им легко вместе. Даже подружка Олега перестала быть безликой двадцатилеткой и превратилась в милую девушку, которая явно была хорошо знакома и с Антоном, и с Ариной.
А Антон был сейчас невероятно красивым – уютным, умиротворенным. Ну или это я так по нему соскучилась, что мое воображение все преувеличивало и приукрашивало.
Я вдруг поняла, что все прежние наши встречи были карикатурными, ненужными, лишними. Мы так и не узнали и не поняли друг друга, а по-настоящему я начала догадываться, что представляет собой Антон, только сейчас.
Большое видится на расстоянии, что-то в этом роде.
К нам подошел Алеша с тем самым недовольным лицом, которое в последнее время от него ни в какую не отклеивалось.
– Как странно, – сказал он, болезненно морщась, – почему у меня такое ощущение, будто Тоха украл у меня семью?
Украл?
Алеша обожал свою семью – но декоративно, празднично.
Ему нравилось возиться с детьми, когда они были здоровы и жизнерадостны, но насморк или кашель вгоняли его в уныние.
Он любил веселье и терпеть не мог бытовуху, ждал от своих женщин восхищения и сам был щедр на комплименты.
И в то же время он был невероятно жесток к самым близким.
Разве мало Антону от него досталось?
Разве не заслужил младший брат обыкновенной благодарности?
Но получал только упреки.
Почему-то это стало последней каплей. Она упала в чашу моего терпения с оглушительностью набата, отчего показалось, что у меня лопаются сосуды головного мозга.
