Как бы страстно ни хотелось Адели разделить с кем-нибудь это бремя, она никогда никому не рассказывала о своем романе, потому что понимала: она не вызовет сочувствия ни в ком с мало-мальски твердым характером. Ее подруги придут в ужас; в их кругу измены считались просто-напросто неприличными, хотя Джек и старался убедить Адель, что люди постоянно заводят романы. И всякий раз, пытаясь дать разумное объяснение своему поведению, Адель терпела неудачу. Невозможно объяснить влечение, то, что французы называют ударом молнии. Она даже составила списки недостатков и достоинств Джека: первый был всегда много-много длиннее второго, но даже записанные черным по белому его грехи не могли заставить ее прекратить отношения.
Она не могла жить без него и без того ощущения себя, которое он ей дарил.
Напряжение, связанное с этой ситуацией, начало сказываться. Адель стала просыпаться среди ночи, не понимая, с кем она спит. У нее появились ночные кошмары, в которых она выдавала себя Уильяму, кошмары настолько реальные, что Адель просыпалась, плача от страха.
Они были не такими жуткими, как те, в которых ей снилось, что она потеряла Джека. Как это происходило, всегда было неясно, но ее терзала мука, ночной ужас не отступал от нее весь следующий день, она ходила с ввалившимися глазами.
Эти страдания истощали. Адель очень похудела. Она ссылалась на отсутствие мальчиков, говоря Уильяму, что не ест теперь столько пирожных и печенья, как при них. Она видела, что мужа тревожит ее состояние.
— Мне кажется, что эта твоя галерея становится тебе не по силам, — заметил он. — Я хочу сказать, что она еще не открыта, а ты выглядишь измученной. По-моему, ты должна взять кого-то себе в помощь. Или спросить себя: такая ли уж это хорошая затея?
— Я справлюсь, — настаивала Адель. — Все это для меня внове, только и всего. И потом столько хлопот: приглядывать за рабочими, ездить на распродажи и вести в довершение всего дом…
Вести дом? Она едва ли что-то делала по дому. Уильям об этом, конечно, не узнает и не заметит. Она увеличила рабочее время миссис Моррис, заказывала необходимое для хозяйства с доставкой на дом и больше уже не пекла сама торты и пудинги. Но это лишь обостряло ее чувство вины. Адель неоднократно принимала решение прекратить роман с Моллоем. Она умная женщина — наверняка она найдет в себе силы уйти от этого человека? Она пыталась и не один раз.
— Я больше не могу так поступать, — плача говорила она Джеку.
— Тогда не поступай, — спокойно отвечал он.
Для него все было только черным или белым. Все было так просто. Совести у него не было. Он никогда не мог понять мучения Адели, не до конца. Но был очень терпелив с ней. Когда ее охватывала тревога, он задумчиво смотрел на нее.
— Скажи мне, что все будет хорошо, — умоляла его Адель.
— Конечно, так и будет. А почему нет?
По миллиону причин. Потому что она может «сломаться». Потому что может себя выдать. Потому что она сходила с ума из-за невозможности контролировать свои порывы, из-за своей одержимости, из-за неспособности прекратить связь с ним, хотя знает, что должна. Из-за того, что ее любовь к Джеку была извращенной, порочной, нечестной и построенной на измене.
— Я жалею, что вообще встретила тебя, — выдохнула она как-то ночью перед тем, как отдаться охватывающему ее экстазу.
— Правда? — улыбнулся ей Джек, прекрасно зная, что она до конца времен делала бы тот же выбор снова и снова.
Это было своего рода безумие. Это была ее единственная защита.
Однажды у Симоны Джек познакомил Адель с молодым человеком по имени Реб. Он был болезненно худ и некрасив, с похожими на клешни руками, которыми он размахивал при разговоре, и глазами навыкате. Джек казался очарованным этим человеком.
— Поверь мне: он прославится. По-настоящему. У него удивительные работы. Между прочим, — он посмотрел на Адель, и она поняла, что Джеку пришла идея, — я закажу ему портрет, пока еще могу себе это позволить.
Он подошел к Ребу, и она увидела, что в течение разговора оба на нее поглядывали. Аделью овладело дурное предчувствие, подтвердившееся, когда Джек сообщил, что Реб согласился написать ее.
Она не хотела позировать. Идея эта пугала Адель, выходила за рамки приличий.
— Но я хочу что-нибудь на память о тебе, — настаивал Джек, и, само собой, тщеславие Адели победило. Для получения желаемого Джек всегда мог прибегнуть к лести. Он редко делал сентиментальные жесты, поэтому Адель не отвергла этот, видя в нем знак того, что небезразлична Джеку.
Студия Реба была сущим позором. Она была просторной и холодной, и никогда еще Адель не встречала более скверного помещения: повсюду сырость, пыль и грязь. На тарелках плесневели остатки еды. Не было приличного туалета, просто ведро, которое, как заподозрила Адель, опорожнялось редко. Она быстро договорилась в кафе по соседству о пользовании их удобствами.
Реб указал на обитую зеленым бархатом кушетку. Адель скованно присела на край, не зная, кто на ней до этого сидел и чем занимался.
Художник уставился на Адель.
— Голая, — сказал он. — Вы нужны мне голая.
— Совершенно исключено, — отрезала Адель. Она не разденется для своего портрета.
Он швырнул кофейную чашку в другой конец студии. Чашка ударилась о стену. Кофе стекал на пол.
— Вы попусту тратите свое время, — заявил он обвиняющим тоном. — Я выделил на это две недели. Мне нужны эти проклятые деньги. Я не пишу одетых женщин. Смысла нет.
Адель не знала, что сказать. Она видела, что художник в ярости. Также она поняла, что ее обманули, что Джек не стал говорить ей об этой части сделки, поскольку знал, что она откажется.
— Или вы раздеваетесь, или оплачиваете мне потерянное время. Мне все равно что.
Запустив руку под джемпер, Реб стал лихорадочно чесаться. «У него наверняка блохи», — подумала Адель. Ей захотелось как можно скорее покинуть студию.
Затем за спиной у художника она увидела полотно, наверное, самую последнюю работу Реба. Картина изображала молодую девушку, вытиравшую полотенцем ступни ног. Картина была восхитительна. Кожа девушки светилась, ее красота блистала на холсте. Картина была живой и чувственной и в то же время приличной — все, что требуется от хорошей нагой натуры.
Адель ахнула и подошла рассмотреть картину поближе.
— Она великолепна, — сказала Адель Ребу, который сердито смотрел на нее.
— Так вы решились или нет? — потребовал он ответа.
Адель колебалась. Снова повернулась к картине. Теперь она видела, что разглядел в Ребе Джек. Художник был необыкновенно талантлив. Его работы далеко превосходили просто талант. Адель почувствовала, что если не станет ему позировать, то будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. На ее глазах вершилась история.
Она вернулась к кушетке со словами:
— Я разденусь.
Принялась расстегивать платье.
Реб пристально на нее посмотрел.
— Верное решение, — только и произнес он.
Погрузившись в работу, Реб сделался менее вспыльчивым. И Адель привыкла раздеваться и ложиться, распростершись на кушетке, словно ненасытная куртизанка. Единственное, что смущало ее, — это взгляды Реба, когда все они бывали у Симоны. Адели не хотелось думать о том, какие мысли крутятся у него в голове. В студии он рассматривал ее как объект, а не человеческое существо, и держался совсем бесстрастно, поэтому Адель никогда не боялась. Но у Симоны он следил за ней, как ястреб.
Только когда работа над картиной близилась к завершению, Адель узнала, чем она так его притягивала.
— Знаете, Джек вас любит, — вдруг сказал ей Реб. — Когда вы не видите, он не сводит с вас глаз. Я знаю, вы считаете, что ему все равно. Но мне кажется, вы его не знаете.
Адель уже открыла рот, чтобы сказать, что это его нисколько не касается, но Реб взмахом руки помешал ей.
— Вы для него очень важны. Никогда об этом не забывайте. Вы для него важнее, чем он для вас.
Адель закрыла рот в большом смущении. Она спрашивала себя, правда ли сказанное Ребом, не проник ли он в душу Джека глубже, чем когда-либо удавалось ей. Она знала, что Джек ее обожает, конечно, знала, но у нее никогда не было ощущения, что он ставит ее выше других своих подруг. Она по-прежнему ненавидела себя за продолжение их романа, за то, что позволяет ему пользоваться ее слабостью. Но она пристрастилась к нему и его миру и той себе, которой он ее сделал.
Она точно поняла, кто она и кем стала, когда наконец увидела законченную картину.
В тот день ей исполнилось тридцать три года. Уильям подарил ей открытку и незаполненный чек.
— Купи себе что-нибудь красивое, — сказал он.
Ей захотелось разорвать чек и бросить ему в лицо.
— Неужели ты не понимаешь, что делаешь со мной своим равнодушием, своим покровительством? — готова была крикнуть Адель.
