Одновременно деятельный вице‑адмирал начал создавать угольные станции. Первую станцию – у Сингапура, вторую – недалеко от места предполагаемого десанта и, наконец, третью – на полпути между первыми двумя.
Автор исследования «Морская политика России 80‑х годов ХIХ века» Р. В. Кондратенко пишет о плане обороны Лесовского так: «В письме С. С. Лесовского изложен, пожалуй, первый достаточно реальный план действий российских морских сил против Китая. Он выглядит скромнее предложенного адмиралом в августе, но в большей мере учитывает действительные возможности Восточно‑Сибирского военного округа и Тихоокеанской эскадры. Поэтому, несмотря на последующую смену лиц, стоявших во главе Морского ведомства, основные идеи этого плана получили дальнейшее развитие и учитывались при выработке морской политики России на Дальнем Востоке вплоть до конца ХIХ века».
В тревожные октябрьские дни 1880 года вице‑адмирала более всего волновал вопрос доставки подкреплений из России. Шифрованной телеграммой он извещает своего преемника Пещурова об энергичных приготовлениях Китая к войне, просит ускорить отправку десанта желательно до начала боевых действий, чтобы эскадра не отвлекалась на конвойные дела, требуя присылки восьми тысяч солдат.
Понимая всю сложность обстановки на Дальнем Востоке, Морское министерство сразу же начало готовить к отправке 16 пароходов. Министерство финансов выделило на переброску войск 250 тысяч рублей. Но у Александра II были сомнения, пропустят ли нас через Босфор и Суэц англичане.
А Лесовский тем временем уже договаривался в Японии о снабжении кораблей своей эскадры продовольствием и о ремонте в японских портах.
А в ноябре напряжение стало спадать. Возобновились переговоры с китайцами.
Из‑за раннего похолодания Лесовский покинул Владивосток и 13 ноября ушел с основной частью эскадры в Японию. Но самый обычный переход (сколько их было на его веку!) оказался для дядьки Степана роковым.
Вот как описывает тайфун, в который попал крейсер «Европа», и трагедию с Лесовским участник событий, секретарь командующего эскадрой В. Крестовский в своей книге «В дальних водах и странах»: «Когда мы шли еще по проливу Босфор Восточный, сила северного ветра уже равнялась шести баллам. В исходе четвертого часа, пройдя мимо маяка на острове Скрыплева. взяли курс на юго‑запад и поставили паруса: марсели, брамсели, кливер и фок, с которыми крейсер при 56 фунтов пару и 56 оборотах винта имел от 121/2 до 13 узлов ходу.
Уже с полуночи начало нас значительно покачивать. К часу ночи 14 ноября порывы ветра стали налетать все чаще, а в половине второго сила его достигла десяти баллов при направлении от NNO. Около двух часов ночи вызвали, наконец, наверх всех офицеров и команду, чтоб убрать паруса. Но при уборке лопнули шкоты и гитовы, и одним сильным напором ветра сразу вырвало оба брамселя.
Та же участь постигла и грот‑марсель, взятый на гитовы: закрепить его не представлялось уже никакой возможности, так как шторм к этому времени достиг полной своей силы (12 баллов), а реи и снасти покрылись слоями льда. Люди полезли было по вантам, но ноги их соскальзывали с обледенелых выбленок, и закоченелые пальцы лишь с крайним трудом могли держаться за снасти. Все усилия не привели ни к чему, и эти паруса так и остались у нас трепаться клочьями по воле ветра. Уже с вечера мороз доходил до 15°, а теперь он все более крепчал: вся палуба, весь мостик, поручни, борты, стекла в рубке – словом, все, что было снаружи, покрылось льдом, слои которого нарастали все толще и висели со снастей большими сталактитовыми сосульками. Иногда ветер срывал их, и они с дребезгом разбивались о встречные предметы при падении или как головешки летели через судно в море. Студеные волны то и дело хлестали через палубу, а шпигаты затягивало льдом: поминутно приходилось расчищать их, чтобы дать сток воде, переливавшейся с борта на борт. Снежная завируха и замороженные брызги неистово крутились в воздухе, били в лицо, коля его как иголками, и залепляли глаза. Наверху почти ничего не было видно, – черное небо, черные волны и масса мятущихся снежинок… Ветер и море слились в один непрерывный лютый рев, мешавший различать крики командных слов и приказаний. Судно швыряло с боку на бок и сверху вниз как щепку; при этом обнажавшийся винт каждый раз начинал вертеться на воздухе со страшною быстротой, наполняя все судно грохотом своего движения и заставляя трепетно содрогаться весь его корпус. Налетавшие валы с шумом, подобным глухому пушечному выстрелу, сильно ударяя в тот или другой борт, напирали на его швы, вследствие чего все судно скрипело и стонало каким‑то тяжким продолжительным стоном, точно больной человек в предсмертной агонии. И это его кряхтенье и стоны наводили на душу тоску невыразимую… Вода в большом количестве проникла в жилую палубу и с плеском перекатывалась из стороны в сторону по коридорам и каютам. Люки закрыли наглухо, и потому внизу была духота: воздух спертый, дышится трудно… Диваны в кают‑компании гуляли из угла в угол, посуда звенела и билась, офицерские и иные вещи, чемоданы, саки, коробки срывались и падали со своих мест, швырялись по полу… Держаться на ногах почти не было возможности, в особенности мне, как человеку непривычному, да и привычные‑то люди наполучили себе достаточно ссадин, шишек и ушибов, между которыми иные оказались весьма серьезными. Степень крена наглядно показывали висячие лампы: угол их уклона в сторону от вертикальной линии достигал сорока градусов.
Между тем мы продолжали идти с попутным штормом под фор‑марселем, фоком и кливером. Лесовский находился наверху на мостике. Вдруг большая волна, быстро и сильно накренившая судно на бок, послужила причиной того, что адмирал, не удержавшись на ногах, упал грудью на поручни, окружающие наружные края мостика. Ушиб был значителен, и хотя нашего почтенного адмирала упросили сойти вниз в его каюту, тем не менее, едва успев оправиться, Степан Степанович через полчаса опять уже был на верхней палубе. Но надо же быть несчастью! Громадный вал, вкатившийся с кормы, вдруг подхватил его на себя и бросил вперед на несколько саженей к грот‑мачте. При падении адмирал ударился правым бедром об окованный медью угол одного из ее кнехтов. Когда к нему подскочили, чтобы помочь подняться, он уже не мог встать на ноги и держаться без опоры, не мог даже слегка коснуться о палубу правою ступней. На руках перенесли его в капитанскую рубку и позвали флагманского доктора В. С. Кудрина, который вместе с судовым врачом Преображенским, осмотрев ушибленное место, нашел перелом правой ноги в верхней части бедровой кости. Адмирала уложили на койку и наложили повязку; но более существенной помощи невозможно было ему подать, пока продолжалась эта неистовая буря, и можете представить себе то горестное впечатление, которое произвел этот несчастный случай на всех находившихся на судне».
Вечером 16 ноября истерзанная тайфуном «Европа» без шлюпок, без парусов и с вышибленным гака‑бортом вошла в Нагасакскую бухту и бросила якорь в виду российского консульства. Адмирала в тот же вечер перевезли на берег и поместили в доме, занимаемом его супругой. На следующий день, утром, на ногу ему была наложена гипсовая повязка находящимися в Нагасаки нашими флотскими врачами под руководством доктора Кудрина. Лесовский тут же заявил, что чувствует себя уже настолько хорошо, что мог даже заниматься служебными делами, принимая доклады и делая соответствующие распоряжения. Однако на самом деле перелом бедра был очень тяжелым, и лечение предстояло весьма трудное и долгое. Об этом Кудрин честно сказал вице‑адмиралу, прибавив, что лучше всего лечиться в Европе у квалифицированных врачей.
— А иначе? – мрачно поинтересовался закованный в гипс Лесовский
— Иначе вы навсегда останетесь недвижимым! – вздохнул в ответ Кудрин. – Перелом, прямо скажу, тяжелейший. Для выздоровления при самом благоприятном раскладе нужен минимум год, да и то хромать придется весь остаток жизни! С корабельной же службой вы, судя по всему, уже распрощались навсегда!
— Хорошо, я подумаю! – буркнул Лесовский и отвернулся к стене.
В тот же день дядька Степан отправил две телеграммы. Первую – в Петербург, извещая о случившемся с ним происшествии, вторую – во Владивосток с приказанием контр‑адмиралу Штакельбергу срочно прибыть в нему в Нагасаки.
Когда Штакельберг прибыл, Лесовский, приподнявшись на подушках, велел ему принимать команду над эскадрой:
— Видишь, Олаф Романович, в каком я положении. Посему, как старший после меня по чину, бери власть в свои руки. А я, кажется, свое отплавал!
К последнему причалу
В феврале 1881 года Россия и Китай наконец‑то подписали компромиссный Петербургский договор, уладивший проблемы Илийского края. Но корабли оставались в японских портах до весны 1881 года, ожидая ратификации договора цинским правительством.
