Все это время Влад молчал, только медленно гладил меня по спине, предлагая утешение, которое я, к собственному изумлению, на этот раз приняла.
Не знаю сколько времени прошло прежде чем слезы стали иссякать, прежде чем тело перестало вздрагивать от судорожных рыданий, прежде чем я вновь могла рассуждать. Я закрыла глаза, уступая предательскому желанию подольше продлить ощущение спокойствия и безопасности, которые я вдруг испытала, отгороженная от мира кольцом рук Влада. К собственному ужасу я осознала, что мне было так хорошо, что даже желание воевать и отстаивать свою независимость в этот миг исчезло. Я подняла руки и несмело обхватила бывшего мужа за талию. Влад, видимо, не ожидал этого, потому что на мгновение застыл и тело напряглось, будто от нового удара. Но потом с тяжелым вздохом расслабился, прижал меня к себе еще ближе и склонил голову так, что его подбородок уперся в мою макушку.
Это было такое простое, но такое интимное, такое чувственное объятие. Я спрятала голову у него на груди. Руки стали инстинктивно поглаживать его спину. А обоняние купалось в теплом, солнечном, таком мужском и чистом запахе, который всегда был присущ Владу.
И в этот миг я уже знала правду. Знала, что я все еще люблю этого сложного мужчину. Что никто и ничто не смогло вычеркнуть его из моего сердца. Что моя душа и мое тело так же, как и пятнадцать лет назад, принадлежат только ему.
Какое-то время мы молчали. Теперь, когда выплеск негативных эмоций остался позади, я вновь начала чувствовать незримую связь между нами. Связь, которая не исчезла за прошедшие годы.
– Я очень хотел, чтобы ты забеременела, – внезапно раздался у меня над ухом голос Влада. Я замерла, затаилась, размышляя, не послышались ли мне эти слова, но он, после секундной заминки, продолжал: – Я так отчаянно хотел этого ребенка, потому что мне казалось, что тогда я смогу привязать тебя к себе, и ты больше никогда не покинешь меня. Но за последние сутки я многое понял. Понял, что я хотел этого ребенка, потому что он бы был частью тебя и частью меня. Потому что для меня он был бы символом любви. Моей любви к тебе. Любви, которую я когда-то имел, а потом, по своей глупости, потерял.
Я почувствовала, что мне не хватает воздуха, и поняла, что все время этого короткого монолога сдерживала дыхание. Судорожно вздохнув, я попыталась отстраниться от него, но он не позволил.
– Я бы хотел изменить многое, что произошло с нами три года назад, но это не в моих силах, – тихо сказал он. – Я могу лишь постараться сделать так, чтобы мы были счастливы в будущем, потому что я вижу, чувствую, что, не взирая на все, что было в прошлом, мы хотим быть вместе сейчас, – он как-то печально усмехнулся. – Прости, я вновь говорю за нас обоих. Правильнее будет сказать, что я хочу быть с тобой и я готов на любые, любые испытания, только бы ты дала мне шанс доказать тебе как сильно я дорожу тобой.
Сделав усилие, я все-таки отстранилась от него и прямо встретила его взгляд. Его глаза были темными и печальными. Уголки губ опущены. На лбу появились морщинки, так что мне хотелось протянуть руку и разгладить их.
– Простишь ли ты меня когда-нибудь? – не сказал, выдохнул Влад. – За нашего малыша? За то, что не был рядом тогда, когда ты нуждалась во мне? За то, что не остановил тебя, когда ты уходила? – на его лице застыло такое выражение покорности судьбе, неуверенности и надежды, что я даже немного растерялась, поскольку этот образ совершенно не вязался с тем Владом, которого я знала.
– Я никогда не винила тебя в том, что у меня случился выкидыш, – прошептала я. Голос дрожал, но я постаралась подобрать слова, чтобы он понял мои чувства. – Ты знаешь, я чувствовала, что с моей беременностью что-то не так… И потом врачи сказали мне, что это было практически неизбежно. Патология развивалась молниеносно.
– Даже если это действительно так, в тот день я должен был быть с тобой, не взирая ни на что. Ты звонила и делилась со мной своими опасениями, но я… – неожиданно его голос охрип от нахлынувших чувств. В его глазах была такая мука, такая горечь сожаления, что я почувствовала его боль как свою. – Я помню тот день от начала до конца. Сотни раз прокручивал его в голове. Помню, как плохо спала ты накануне, помню, как утром думал, что ты совсем измучилась и мне нужно быть повнимательнее к тебе, помню сожаление, что вместо меня в лагерь Мирославу отвез отец. Я понимал, что работа отнимает у меня все время, которое должно было принадлежать тебе, и я обещал себе, что исправлюсь, но так и не успел сделать этого. В тот день у меня была очень важная встреча. И когда я говорю важная, я действительно имею это ввиду. Весь бизнес, все состояние нашей семьи было поставлено на карту. Это правда. Ты можешь узнать у Игоря. И все же, и все же я должен был быть с тобой. Я не ищу себе оправдания. Я бы отдал все богатства мира, чтобы вернуть нашего малыша.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Ты не говорил мне, что компания испытывала какие-то трудности, – с ноткой удивления прошептала я.
– Тебе было за что переживать и без этого. Я просто не хотел взваливать на тебя еще и свои проблемы. К тому же, когда я был с тобой, мне не хотелось говорить о работе. Мне хотелось держать тебя в объятиях и не отпускать, потому что только рядом с тобой я чувствовал себя как живой человек, а не как калькулятор.
Я вздохнула. Я не сомневалась в его искренности, не могла ставить под сомнение его слова и чувствовала, что на его честность я тоже должна ответить откровенностью.
– Мне казалось, что ты сожалеешь о нашем браке. Я никогда не сомневалась, что ты любишь Миру, но опасалась, что этого второго ребенка ты не желаешь. Что он приносит тебе только неудобства, как и то, что я так тяжело переношу беременность и тебе приходится постоянно со мной носиться. Я… – я покачала головой, мысленно возвращаясь к делам давно минувших дней. – Я чувствовала себя такой одинокой и потерянной. Я вдруг оказалась ненужной тебе, отрезанной от привычного общения, потому что мне приходилось сидеть дома одной, ведь даже Миру мы отвезли в лагерь. Я помню, что просто ходила по нашей стерильной квартире и чувствовала себя так, будто я в больнице с заразной болезнью и никто не может находиться рядом…
Влад застыл, а потом протянул руку и нежно погладил меня по щеке, медленно повторяя движение мокрых дорожек, оставленных слезами.
– Прости меня, – прошептал он. И в этой мольбе было столько чувства, столько боли и отчаяния, что мой мир, который я так тщательно выстраивала после нашего развода, поколебался.
Я молчала. Только чувствовала его тело рядом со мной, его руки на моих плечах, его теплое дыхание. Он по-прежнему не отрываясь смотрел на меня, и я смотрела на него, чувствуя в воздухе странную наэлектризованность, которая просто не должна была сейчас появляться.
Возможно, нам следовало отвернуться друг от друга, но никто из нас этого не сделал. Влад вздохнул, будто покоряясь судьбе, и начал наклоняться ближе, так что я стала ощущать тепло его дыхания на своих щеках, губах. И затем медленно приблизился настолько, что его губы смогли коснуться моих. Легонько, почти незаметно, но и этого было достаточно, чтобы я поняла, чем это все может кончится, и успела предпринять меры, чтобы не допустить этого.
Только я застыла. Не мешала ему. Не протестовала. Смотрела на него и молчала.
И когда он поцеловал меня, поцеловал по-настоящему, а я не оттолкнула его, я кристально ясно осознала, что с моей стороны это капитуляция. Абсолютная, бесспорная капитуляция. И теперь назад дороги уже не будет.
Мои руки крепче сомкнулись вокруг его талии, а доводы разума утонули в лавине ощущений, вызываемых нежными прикосновениями его губ и языка, которые ласкали, покусывали, гладили и совращали, изгоняя из головы все разумные мысли и медленно погружая в океан чувств и восторгов.
Через минуту, показавшуюся мне вечностью, он отстранился от меня. Тяжело дыша, он пытливо глядел на меня. И голод, сверкавший в его глазах, был соизмерим со звериной похотью. Некоторое время мы пожирали друг друга глазами, обуреваемые слишком бурными чувствами, чтобы говорить. А потом его руки сомкнулись вокруг меня, притянули ближе с нетерпением, граничащим с грубостью. И этот новый поцелуй уже не был нежным и осторожным, теперь он был неистовым и жарким, наполненным долго сдерживаемыми чувствами – испепеляющим желанием, жгучим вожделением и чувственным голодом.
