– Как его звали? – с сильно забившимся сердцем спросила Александра.
– Игорь Анатольевич Ялинский, – вновь помедлив немного, сообщила ей Ирина. – Я тут с записной книжкой сверялась. Да, верно, вот и крестик у меня стоит – умер.
– Все-таки его звали Игорь?! – вырвался у Александры изумленный возглас.
– А что тут странного? – в свою очередь, удивилась собеседница.
– Просто… – Художница вновь принялась растирать лоб, ощутив головокружение. За окном все сильнее шумели и раскачивались ветви огромного дуба. Близилась новая гроза. В комнате заметно потемнело. – Да, я тоже слышала, что он назывался Игорем, но потом мне сказали, что это было его не настоящее имя.
– Как это может быть?! – окончательно сбитая с толку, Ирина даже засмеялась. – Самое настоящее, другого не было никогда. Может, речь не о нем? Хотя остальное все совпадает. Супругу звали Ольга, я потому запомнила, что, когда узнала об этом, еще отметила про себя: вот, два древних княжеских имени. Коллекционер, статьи писал, иногда выставки помогал организовывать… Но… В первые ряды не лез, скромничал. И в Питере у нас его немногие знали, а вот в Москве вряд ли вообще кто-то, он никуда не ездил.
– Никуда? – машинально уточнила Александра.
– Никуда, – подтвердила Ирина. – При мне кто-то про него говорил, что приглашать экспертом на выезд Ялинского бесполезно. Ну, человек с небольшими странностями! А так, как все свои собратья по несчастью… Торговал, всем понемногу занимался. В основном декоративно-прикладным искусством, гобеленами, старым текстилем… С театрами много сотрудничал по этому поводу.
– Гобеленами? – Слух Александры выхватил резанувшее его слово. – Ялинский был специалистом по гобеленам?
Собеседница, не раздумывая, подтвердила, что Ялинский был одним из лучших в Петербурге специалистом по данному вопросу.
– Конечно, есть и другие авторитеты, но Ялинский был настоящим фанатом этого дела! И самым востребованным экспертом. Если он говорил «да!», значит, вещь стоящая, «нет!» – ею можно было окна мыть. Безошибочно!
Александра, на миг онемев, промолчала. Она так и слышала голос Павла, рассказывавшего о погибшем приятеле: «Он не был даже специалистом по гобеленам!»
– Александра, вы еще здесь? – спросила Ирина, тоже некоторое время державшая паузу. – Вы меня слушаете? Это тот человек или нет?
– Похоже, тот… – пробормотала Александра. – Правда, я не до конца уверена…
Ирина, со свойственной многим людям ее профессии деликатностью, не спрашивала, зачем Александре все эти сведения, но художница даже на расстоянии ощущала ее растущее любопытство. Поблагодарив собеседницу и пообещав на днях заглянуть в ее салон, она попрощалась и нажала кнопку отбоя.
Резкий порыв ветра, хлынувший в распахнувшуюся вдруг форточку, откинул трухлявую раму к оконному косяку. От этого звука Александра вскочила, словно от окрика. Подойдя к окну, она открыла его полностью, изрядно повозившись с заедавшими задвижками. Ей хотелось, чтобы ветер выдул из комнаты застоявшийся стылый воздух, который, казалось, мешал думать, осмысливать услышанное только что, сопоставлять факты. Когда художница справилась с окном и отворила его, дуб оглушительно зашумел возле самого ее лица, протягивая ветки словно с угрозой, стремясь ударить женщину по разгоряченной щеке.
«Это какой-то бред. Невероятная путаница. Ложь на лжи, причем кто лжет, кому, зачем?! Кому верить? Павел говорил, что Игорь не интересовался гобеленами, а тот оказался крупным специалистом в этой области. Павел утверждал, что был в Пинске в мае и повздорил с заведующей музеем, а та его в глаза не видела. Зворунская призналась Сергею, что видела паспорт своего воздыхателя и его настоящее имя – вовсе не Игорь! Но Ялинского именно так и зовут. У него что же, два паспорта?! Один – для нормальной жизни, где он – всеми уважаемый эксперт и коллекционер, другой – для сомнительных авантюр? Но почему же он тогда не пожелал показать паспорт Мирославе, сбежал, как только та изъявила желание его зарегистрировать? Чем ему это грозило, если его звали иначе? И как его пинская эпопея сочетается с тем, что он никогда никуда не выезжал из Питера…»
Сощурившись, глядя в одну точку, не замечая крупных капель дождя, уже падавших на проржавевший отлив, Александра безуспешно пыталась поймать ускользавшую от нее истину, которая, казалось ей, вот-вот должна была обнаружиться. Но у нее родился только еще один жгучий вопрос, оставшийся без ответа.
«И как Зворунская нашла его в Питере, если паспорт был поддельный и адрес регистрации в нем тоже, конечно, был другой?!»
Сильный сквозняк, возникший оттого, что у нее за спиной открылась дверь в коридор, вырвал створку окна из рук художницы. Створка захлопнулась с такой силой, что едва не вылетело стекло, державшееся на остатках черной замазки. Оглянувшись, Александра увидела на пороге Анелю.
– Лучше закрыть окно получше, будет сильная гроза, – голос у девушки был хриплый, словно она только что много плакала.
Не дожидаясь ответных действий жилицы, она подошла к окну и сама с силой задвинула непослушные защелки. Вблизи Александра имела возможность убедиться, что голубые глаза Анели и в самом деле покраснели и заплаканны.
– Что случилось? – рискнула спросить художница.
– Мама утром пошла в больницу. А ее там оставили в стационаре, – убито ответила девушка. – Я ей сейчас туда вещи относила. Не говорят, когда отпустят.
– Все устроится…
Александра сделала неловкую попытку коснуться плеча девушки, но та отдернула руку, сердито взглянув на нее:
– Устроится, как же! На том свете!
– Зачем ты так… Твоя мама даже младше меня…
– Ну и что?! – голубые глаза то и дело наполнялись слезами, Анеля кусала губы, чтобы не разрыдаться. – Она вся больная. Если она умрет, что я буду делать одна?!
Этот простодушный эгоизм, совершенно детский, обезоружил женщину. Она стояла молча, понимая, что никакие слова тут не помогут и утешения не сработают. Анеля успокоилась сама. Откашлявшись, вытерев глаза, она вполне деловито спросила:
– Так вы надолго еще задержитесь? А то мама мне в палате напоследок сказала с вас за месяц получить…
– Конечно, я заплачу! – взяв сумку, Александра с готовностью расплатилась.
Она ясно видела женщину в больничной палате, глядевшую сейчас, должно быть, в окно на темное грозовое небо, видела ее глаза, такие же голубые, как у дочери – кроткие и вместе с тем пронизывающие насквозь. «Значит, очень плохо ей, раз все-таки велела взять с меня деньги… Сама не хотела брать. Боится, что дочь останется одна!»
– Правда, надолго мне тут задерживаться нельзя. Дела! Я хотела уехать сегодня в полночь, минским поездом, – призналась Александра девушке. Та разом поникла:
– Значит, я буду ночевать одна…
Художница хотела спросить, не может ли она пойти переночевать к родственникам или друзьям, собиралась сказать, что сама живет почти одна в полуразрушенном доме и до сих пор обходилась без происшествий… Вместо этого она, как могла тепло, пообещала:
– Но теперь я останусь до завтра. Наверное, сразу поеду в Москву, в час дня, около того…
– Спасибо! – просияла Анеля. И как будто эта маленькая отсрочка что-то решала, разом взбодрилась: – Я пойду, поставлю чайник!
– Да, это будет очень кстати… – кивнула художница.
Когда сели пить чай в комнате Анели, за окнами совсем стемнело. Лил сильный дождь, иногда погромыхивало, но молний не было. Девушка зажгла свет, и Александра беглым взглядом оценила обстановку. Довольно свежие обои, туалетный столик с косметикой, письменный стол с разбросанными тетрадями и книгами, открытый ноутбук, диванчик с множеством вышитых подушечек… Здесь были видны попытки создать уют, несмотря на скудные средства.
– У тебя хорошо! – сказала Александра, чтобы хоть как-то ободрить подавленную девушку.
Та уныло кивнула:
– Да… А что толку? Все равно дом скоро снесут.
– На новой квартире вам с мамой будет лучше…
Анеля закрыла лицо ладонями, но не расплакалась, как ожидала художница. Девушка некоторое время сидела молча, опершись локтями о стол, покрытый вязаной скатертью, слышно было только ее тяжелое дыхание да частый стрекот капель по стеклам окна. Наконец она отняла ладони от покрасневшего лица, взглянула на Александру и спросила:
– Вы делаете вид, что вам не страшно или вам правда не страшно?
– Анеля, о чем ты? – искренне удивилась женщина.
– Вы не боитесь, что мы тут одни… Во всем доме! На первом этаже никого, на втором – только мы… Почему-то, когда мама была рядом, я не так боялась, хотя ночами бывало жутко. Тут все скрипит, стонет, как живое. Иногда кажется, что по коридору кто-то ходит, останавливается под дверями, прислушивается, стучится потихоньку… А это просто половицы рассыхаются! С ума сойти можно!
– Я привыкла жить в подобных условиях, меня половицами не напугаешь!
