— Видите ли, наша компания собирается взять кредит…
— Для чего? — забеспокоилась Лиза.
— У Макара, знаешь ли, грандиозные планы. Хочет мебельное производство открыть.
— А сейчас у вас что?
— Сейчас ерунда, кустарщина. При таких мощностях мы скоро с заказами справляться перестанем.
— Значит, вас волнуют иные проблемы, — заметила Лиза. — Нам не хватает клиентов, вам — мощностей.
— Вот именно, не хватает мощностей! Собирались арендовать цеха на Рязанке, но потом Макар передумал — своим нужно обзаводиться.
— И что? Собственный завод строить будете?
— Завод — это массовое производство, — объяснил Саша. — А у нас «Мебель-эксклюзив». Ну, что вы, Наташа, скажете о кредите?
— Сразу ничего не скажу — приблизительность невозможна в таких делах. А сколько лет работает ваше предприятие?
— Лет восемь, наверное. А что?
— Молодые фирмы имеют право на беспроцентные кредиты.
— Молодые — это как?
— До двух лет. Хотя и прочие могут рассчитывать на льготы при наличии полной финансовой отчетности… Вообще, кредитных программ теперь великое множество, обязательно подберу вам что-нибудь. Позвоните через неделю.
— Спасибо. — Саша улыбнулся вежливой улыбкой хорошо воспитанного, но холодного человека.
И я опять поймала себя на мысли: а что их связывает? При всем несходстве манер, темпераментов, взглядов на жизнь было очевидно, что эти двое — родные люди. И жилище их действительно дом — не пещера и не секция таунхауса, как это представлялось поначалу.
Дом… Это ведь не стены и квадратные метры, за которые отдельные жители нашего города готовы перегрызть друг другу глотки. И не добротный ужин, приготовленный строго к назначенному часу.
А что? Что? Что тогда?.. — вглядываясь в Сашу с Лизой, мучительно соображала я.
Это не праздный вопрос. Я вдруг остро почувствовала: только в доме возможна настоящая жизнь. А ее итогом станет та самая актуализация, по которой страстно тоскует Глеб. И не один он. О людях, сумевших актуализироваться, говорят: состоявшийся. По большому счету в этом и заключен главный смысл нашего пребывания на земле — деньги и вещи всего лишь ступеньки, порой шаткие и сомнительные, на пути к достижению этой цели. Подсознательно к актуализации стремятся все, даже Катя Ястребова, оценивающая мир с сугубо материальных позиций.
— Положить тебе еще мяса?
— Спасибо, Лиз, мне уже пора.
— Подожди, сейчас будем пить чай. У меня варенье есть, земляничное…
Но я уже не могла ее слушать. Захотелось сразу, как по мановению волшебной палочки, оказаться в своем доме. Где он, мой дом? Там, где Глеб! В этом я не сомневалась ни минуты.
— Я тебе завтра насчет Инны Владимировны позвоню… — сказала на прощание Лиза, но я лишь безразлично кивнула в ответ, увлеченная своим новым состоянием.
Меня тянуло к Глебу — домой, и казалось, промедление смерти подобно… Выехав из поселка таунхаусов на шоссе, я вся отдалась счастливому нетерпению, а стрелка спидометра между тем переползла зловещую отметку сто пятьдесят. Нетерпение обернулось дорогим удовольствием.
— Штраф в два, в три, в пять МРОТ… — четко, как диктор телевидения, выговаривал гибэдэдэшник.
— Что такое МРОТ? — не поняла я.
— Минимальный размер оплаты труда, — ответил страж порядка очень быстро и не менее внятно.
Сколько раз видела на бумаге это чудовищное сочетание букв, но никогда не слышала, чтоб кто-нибудь рискнул его озвучить.
— …Двести, триста, триста пятьдесят рублей… Придется у вас права отобрать, чтоб было неповадно!
Я молча протянула ему тысячу и вернулась в машину.
Глава 2
Музыку было слышно уже в прихожей. Незамысловатый, давно знакомый мотивчик… Покопавшись в закромах памяти, я словно наяву увидела полосатый пиджак, надетый на голое тело, длинный шерстяной шарф, повязанный вокруг мощной шеи, лаковый картуз. Остап Бендер в исполнении Андрея Миронова! Мгновенно вспомнились слова его песенки:
О, наслажденье скользить по краю,Замрите, ангелы! Смотрите, я играю!Моих грехов разбор оставьте до поры,Вы оцените красоту игры!
И припев, бывший одно время столь популярным:
Пусть бесится ветер жестокийВ тумане житейских морей!Белеет мой парус, такой одинокийНа фоне стальных кораблей[2].
Глеб сидел у компьютера. То ли разбирал уже сыгранную шахматную партию, то ли обдумывал ход в еще незавершенной. Он не слышал, как я вошла в квартиру, не повернул головы. Это было кстати. Я долго стояла в прихожей, полной грудью вдыхая воздух своего дома, приходила в себя после сумасшедшей гонки и, наконец, тихо окликнула его:
— Глеб, почему ты играешь в шахматы под такой низкопробный аккомпанемент? Где ты взял эти шариковские напевы?
— Что значит шариковские? — удивился он.
— В духе булгаковского Шарикова. Профессор Преображенский предлагал ему пойти в Большой на «Аиду», а очеловеченный пес наяривал на балалайке «Яблочко». Помнишь фильм?
— Что поделать? У меня и в самом деле такие вкусы. — Глеб развел руками. Занятый мыслями о своих музыкальных пристрастиях, он не заметил перемен в моем имидже и как ни в чем не бывало продолжал: — Завтра утром на Волгу едем, по дороге послушаешь мое любимое радио.
— Подожди, Глеб, на Волгу?..
— Завтра суббота, ты забыла?
— Нет, но…
Субботу я собиралась провести на даче, закончить то, что мы не успели в прошлый раз с Еленой и Лизой.
— Дача — это скучно, — заявил Глеб.
После короткого раздумья я уже не сомневаюсь — скучно. Одно и то же из года в год: грядки, клумбы, цветочки, кустарники, пол на террасе, крыша у сарая…
— Дача — это скучно, — абсолютно искренне соглашаюсь я.
Правда, кроме субботы у меня еще имелись планы на воскресенье. Я хотела поехать в клинику к маме.
— Отдыхать нужно на природе. Представь себе: хвойный лес, вековые сосны, тихая лесная река…
— Волга?
— Дубна. До Волги почти сто пятьдесят километров, мы устанем, захочется передохнуть.
…Полумрак хвойного леса, ярко-голубые лоскутки неба, мелькающие между темными кронами, плеск лесной речки — и все это для нас двоих, для Глеба и для меня… Попрошу Лизу, чтоб в воскресенье она навестила маму…
— Как называется твое любимое радио? — спрашиваю я утром в машине.
— «Шансон»… Нажми, пожалуйста, левую клавишу.
Я лишь слегка прикоснулась к кнопке на панели магнитолы, и из динамиков, как из резко открытого водопроводного крана, в салон полился поток грубовато-примитивной лирики:
