Еще несколько дней назад я готова была ждать сколько угодно — главное результат. Но теперь, сказать по правде, мне хотелось лишь одного: забыть белые коридоры клиники, названия лекарств, наглые уловки медицинского персонала, искаженное бредом мамино лицо. Все, что можно было сделать, я сделала, а дальше — оставьте меня в покое! Мне пора в свою жизнь.
Я возвращалась к этим мыслям во время вечерней прогулки с Глебом. Ночью в гостинице и утром в машине. Иногда делалось болезненно жаль маму. Все предали ее: отец, Лешка, а теперь отступилась и я. Но эти короткие импульсы — угрызения совести, казалось, исходили откуда-то извне и не достигали глубин моего сердца. Оно было переполнено радостью, красотой, любовью, яркими впечатлениями — для горьких чувств и переживаний элементарно не оставалось места…
Поздним утром воскресного дня мы наконец-то добрались до Волги. Стоял первый по-настоящему летний день. Отраженное в реке солнце слепило глаза, но вода была обжигающе холодной. Мы гуляли босиком по песку, стараясь не попадаться в лапы накатывающим на берег ледяным волнам, перепрыгивали через них, смеялись. А в это время очередной катер, проносящийся мимо, поднимал новые бурунчики на водной поверхности.
— Ты даже представить себе не можешь, как тихо было здесь еще лет десять назад, — вздохнул Глеб. — Ни катеров, ни моторных лодок… Никаких признаков жизни, не то что цивилизации!
Возможно, без признаков цивилизации было лучше. Но мне очень нравилось и так. Запахи реки и молодой зелени, ивовые заросли, неприхотливый обед — пиво и сандвичи, — предусмотрительно захваченный мной в гостинице и разложенный теперь на огромном плоском камне… Жаркие лучи солнца и холодок, набегающий от воды…
— Видишь мост? — Глеб указал в даль, залитую солнцем. — Там уже город. Маленький провинциальный российский городок.
— Как называется?
— Кимры.
И хотя нам пора возвращаться, мы все-таки заехали полюбоваться живыми картинками истории. История не такая уж древняя — всего сто лет. Экономический подъем, переживаемый страной в те годы, запечатлелся в разного рода городских постройках — общественных и частных. Теперь его памятники превратились в живописные руины.
На углу главной площади я долго рассматривала длинное трехэтажное темно-красное здание с лепными украшениями на фасаде. Что-то оно мне напоминало… Ну конечно! ГУМ! Только первый в государстве магазин причесан и прилизан, а его кимрскому собрату не так повезло. На нем не то что не потрудились подновить штукатурку — окна не вставили. И вот гуляют по забытому Богом и людьми зданию сквозняки… Хотя почему забытому? Оно же стоит на главной площади города! Но мир равнодушен к этой тихо умирающей красоте. Что имеем — не храним — опять по давно знакомой пословице…
От главной площади лучами расходились в разные стороны улицы. Несколько кварталов старинной застройки — лепнина, эркеры, мозаика, кое-где тяжелые дубовые рамы и двери, оставшиеся с дореволюционных времен, изящные балконы с чугунными витыми решетками.
А дальше — по контрасту — серый кирпич, грязно-белые панели, скучные формы и линии. Тяжелое наследие советской власти… И почему это людям в начале века так не терпелось изменить существующий уклад?
Я задаю этот вопрос Глебу, и он объясняет, что отвращение к нормальной жизни — одно из свойств национального характера.
— Ты знаешь, что период перед Первой мировой войной — единственный в российской истории, когда не было инфляции?
— При Советах ее тоже не было.
— При Советах было много чего другого. Иностранцы, приезжавшие в тридцатых годах в СССР, поражались: неужели революцию сделал этот забитый, робкий народ?
Да, согласилась я, при Советах мыслили другими категориями. Деньги, даже самые незначительные, — это надстройка. Базисное представление о счастье воплощалось формулой: только бы не было войны! Первую часть формулы-заклинания обычно произносили вслух, зато вторую — лишь бы не арестовали, не сослали, не исключили из партии — безопаснее было додумывать про себя. Чем жить с такими понятиями о счастье — лучше уж пусть инфляция!
На это Глеб резонно заметил:
— Каждому досталось свое время. У каждой эпохи свои прелести…
Мы возвращаемся в Москву. Едем другой, незнакомой дорогой. Пересекаем мост через Волгу, оставляем за спиной зловещий канал, извилистую трассу, темный лес, в котором так сладко было лететь в пропасть. На дальних подступах к Москве меня настигает Ирка:
— Ты где, на даче?
— Нет.
— Домой едешь? — уточняет подруга и, не получив ответа, выкладывает сногсшибательные новости: — Вчера ко мне в гости приезжал Николай… До этого мы встречались в городе, ходили по клубам, театрам, несколько раз бывали у него в квартире, — объясняет Ирка между делом, — но вдруг он сам — представляешь, сам! — захотел, познакомиться с моими близкими!
Вера Григорьевна по этому случаю вылизала дом, Ирка напекла пирогов, наготовила салатов. Егору предложили сходить в парикмахерскую, но он высказался в том смысле, что идите-ка вы туда сами, и, опасаясь скандала, мать с бабушкой прикусили языки.
— Ир, я через час дома буду. Перезвоню тебе, хорошо?
— Хорошо, хорошо! — радуется Иринка. — Но ты знаешь, что самое интересное? Николаю так понравились наши места, что он сказал: «Хочу построить здесь дом».
— Дом? — переспросила я. — На вашем участке?
— Если он на мне женится, это будет уже наш участок…
Таким образом, Иринка сообщила мне новость номер два. А потом — и другие новости.
Появление Николая произвело настоящий фурор в поселке. Кем до этого была Ирка в глазах соседей? Матерью-одиночкой? Брошенкой? Даже хуже! А прежние поклонники, как назло, предпочитали развлекаться на стороне… Одним фактом своего визита Николай взвинтил Иркины акции до максимальной отметки. Вечером к ее матери зашла Тося — главная сплетница поселка и буквально засыпала Веру Григорьевну вопросами, безостановочно причитая:
— Дай бог твоей Ирочке! Уж если не ей, то кому? Умница! Красавица!
А сегодня утром Ирка пошла в магазин и встретила там Кешу. Встреча немало удивила ее.
— Мы вообще теперь в этот магазин не ходим! Непонятно даже, за счет чего он еще держится. Продукты — от хлеба до деликатесов все давным-давно возят из Москвы. Но вчера у нас закончился сахар…
— Ну а Кеша что?
— А тоже покупал какую-то муру. Жвачку, что ли, или сигареты. Увидел меня и подкалывать стал. Как маленький!
После развода Иринка сохранила с мужем нормальные человеческие отношения. При встречах они обычно перебрасывались несколькими дежурными фразами, изредка Кеша заглядывал к ней в гости — навестить детей.
